Богдан Тамко - Somniator
Она отстранилась и судорожно начала ковыряться в своей сумочке. Оттуда Кристина выудила рамку с давно забытой роковой фотографией. Я улыбнулся.
– Прости меня, Наполеон, – сквозь слезы говорила женщина, – я не восприняла ничего тогда всерьез, да и к чему эти слова? Всю жизнь я была одинока. А ты? Наверное, жена, дети?
– Дочь, – сказал я осипшим голосом, – больше никого. Все меня покинули.
– Ты не хочешь выпить кофе?
– Конечно, пойдем, – ответил я, улыбаясь, но окончательно не понимая, что происходит.
Если бы моя жизнь была голливудским фильмом, наверное, сейчас было бы самое лучшее время для финальных титров.
– Расскажи о своей жизни, – сказала Кристина, с неприкрытым восхищением сверля меня своими изумрудами, когда мы забились в угол какого-то уютного, тихого кафе, – все-все, с тех самых лет.
– Ты смеешься? – спросил я, не отрывая от нее глаз, – на это уйдет еще одна жизнь.
– Тогда расскажи, почему ты выставил портрет? И почему именно сейчас? Когда ты его закончил? И сколько писал?
– Писал с того дня, как подарил тебе фото, – сказал я смущенно опустив глаза, – и на это ушла почти вся жизнь, которой ты так интересуешься. Несколько лет полотно стояло дома, пока моя подруга детства не утащила его на первую выставку. Пройдя долгий путь по России и Европе, он попал тебе на глаза. Вот и весь сказ.
Глаза Кристины расширялись. Наверное, она не ожидала услышать столь необычную историю.
– Как же я могла быть такой глупой? – сказала она, поднося руки к губам.
– Все не случайно. Я не был особо счастлив, но ни о чем не жалею. Вся моя жизнь чего-то, да стоила.
– А я так и протанцевала все эти года. Ни любви, ни детей – одни гастроли, да репетиции.
– Зато я первый раз вижу, чтобы в начале пятого десятка женщина выглядела, не сильно отличаясь от своего пятнадцатилетнего изображения.
– Ну, – скромно заговорила Кристина, – если сравнивать с фото, то изменения на лицо. А вот на портрете ты меня неплохо состарил.
– Сделал зрелой, не более. Вся Европа восхищалась твоей красотой.
Я сказал, за сколько британец был готов купить полотно. Кристина аж побледнела.
– А почему она здесь?
– Я никому тебя не отдам. Даже сейчас права на портрет принадлежат мне.
Судя по всему, мои слова произвели на Кристину очень сильное впечатление. По крайней мере, именно это я видел или хотел видеть в ее взгляде. Мы уже допивали кофе, поэтому я спросил:
– Ты сильно спешишь?
– Нет, а что?
– Я хотел бы тебя кое с кем познакомить.
– Хорошо, – улыбнулась Кристина.
Я набрал номер Элизабет.
– Привет, ты дома?
– Да. Кристина с Наполеоном играют в комнате, я в бытовых делах.
– Скоро приеду, хорошо?
– Конечно, ждем.
Мы рассчитались за кофе и поехали к Лизе домой. Кристина даже не спрашивала, зачем и куда мы направляемся. Когда же мы поднимались по лестнице, я пояснил:
– Здесь живет моя подруга, которая помогла картине стать известной. Ей будет очень интересно и приятно снова тебя увидеть.
– Снова?
– Я же говорил, мы со школы дружим. Она прекрасно тебя помнит, и вообще всегда знала, кто ты такая.
Звонок в дверь. В домашнем халате дверь открывает Элизабет и чуть не падает в обморок от того, что видит. Может, она подумала, что мне окончательно удалось оживить образ на портрете, и на секунду посчитала меня неким доктором Франкенштейном?
– Привет, – как ни в чем ни бывало, произнес я, – смотри, кого я встретил в галерее. Это Кристина. Кристина, это моя лучшая подруга Элизабет.
Любовь всей моей жизни, скромно улыбалась, а вот у Лизы просто не было слов. Она так и не нашла подходящих.
– Вы проходите, не стойте на пороге, – растерянно сказала хозяйка квартиры.
Мы попали внутрь, начали раздеваться, и тут же на мой голос прибежала дочь. Она, оторопев, уставилась на Кристину и спросила у меня:
– Это тетя с картины?
– Да, моя маленькая, привет, – сказал я и поцеловал дочь.
Я встал и повернулся к приведенной в дом женщине.
– Кристина, знакомься, это моя дочь… Кристина.
Моя девочка поздоровалась с той, в чью честь была названа, а старшая Кристина была сражена наповал только что выяснившейся новой деталью. Мы попили у Элизабет чай, рассказывая обо всех стадиях, которые прошла картина, историю ее становления и известности, а потом засобирались домой. Я забрал дочь, и, когда мы втроем выходили из квартиры, Элизабет шепнула мне в спину:
– Неужели под старость счастье пришло и в твой дом?
Мы приехали ко мне в обитель, я показал Кристине квартиру и уголок, в котором все эти годы стоял портрет. Мне позвонили со студии, поэтому я вышел на балкон поговорить, а две Кристины удалились на кухню. Когда я закончил разговор и направлялся к девочкам, то, подходя, услышал вопрос дочери:
– А Вы знаете, что папа очень сильно Вас любит?
– Да, крошка, знаю.
– Пожалуйста, не уходите никуда. Я больше не хочу смотреть, как он грустит. Вы сможете сделать так, чтобы папа всегда улыбался.
Моя дочь – это высшее проявление любви в моем мире.
– А вдруг он этого не захочет?
– Он всю жизнь Вас ждал, – ответила маленькая Кристина большой.
Все эти годы с того самого рокового дня в актовом зале я считал Кристину святым и светлым образом, моим идеалом, благодаря которому я видел красоту в этом грязном и похотливом мире. Именно поэтому мне не хочется вдаваться ни в какие подробности нашей с ней интимной, плотской и духовной близости. Это все только мое: святое и неприкосновенное.
Через месяц мы поженились. Две мои Кристины души не чаяли друг в друге, и обе делали все для моего счастья. Элизабет наблюдала за всем со стороны на этой свадьбе и, встречаясь со мной взглядом, одобрительно улыбалась и слала мне воздушные поцелуи.
Мне пятьдесят. Больше десяти лет мы прожили с Кристиной душа в душу, ни разу не поругавшись. Дочь давно называла ее мамой и продолжала любить меня больше жизни. Девушка выросла невероятно красивой. Когда у нее стали появляться первые мальчики, она постоянно просила меня не ревновать и понять, что ее чувства ко мне никто и никогда не отнимет, даже в день свадьбы.
– Я помню каждую минуту, проведенную с тобой, – говорила мне дочь.
Студия давала мне творческую реализацию, любимые женщины тепло. Пройдя больше половины жизни в мытарствах, я, наконец-то, не нуждался ни в чем, кроме того, что уже имел. Я стал счастлив.
Однажды, когда две мои женщины были вместе в театре, а я пораньше освободился со студии, мне вздумалось заглянуть в давно забытое мною кафе, в котором мы столько времени проводили с Дианой. За все эти годы оно изменилось до неузнаваемости – даже не осталось тех укромных мест по углам, где мы прятались от толпы. Я нашел свободный столик посреди зала и сел. Вскоре мне принесли кофе, я спокойно смотрел в зеркальную стену впереди себя и подводил некий итог своей жизни. Чем дальше я уходил в свои мысли, тем хуже слышал голоса других посетителей, а зал словно начинал давить на меня, медленно уменьшаясь в размерах.
Внезапно я почувствовал, как на мое плечо легла чья-то рука. Не оборачиваясь, я поднял глаза на зеркало и увидел, что оно висит прямо передо мной, все стены вокруг белые и обиты войлоком, да и отражающая поверхность впереди была не стеклом, а отполированным металлом. Позади меня стоял доктор в очках и белом халате, и именно его ладонь лежала на моем плече. Все это я наблюдал в отражении.
В моих руках была пепельница и дымящаяся сигарета, легкие ломились от боли и тяжести. Мое лицо – покрытое морщинами и старостью полотно, полное болезненности, хотя еще десять минут назад я выглядел, как здоровый мужчина средних лет. Доктор смотрел мне в глаза через зеркало и спокойным низким голосом говорил:
– Наполеон. Я наблюдаю за тобой столько лет и, честно признаюсь, ты мой любимый пациент. Но все эти годы меня гложет один вопрос. Ответь же на него хоть раз. Ты и в самом деле так свято веришь в несуществующий мир вокруг себя или хоть иногда осознаешь, что половину своей жизни ты провел в нашей психиатрической больнице?
Глава 33
Я проморгался. Изображение впереди меня никуда не уходило, а значит, оно не было очередным плодом моей фантазии. Как ни странно было это осознавать, сон все происходящее тоже не сильно напоминало. Больше всего в тот миг я боялся обернуться.
Почему?
Чтобы не разрушить иллюзию или не удостовериться в ее реальности? Доктор все так же держал руку на моем плече и пытливо заглядывал мне в глаза в ожидании ответа. И тогда я начал вспоминать.
Всю свою жизнь я был неудовлетворен и несчастен, тщетно пробиваясь к своим творческим целям и взаимной любви. Абсолютно всеми я бывал брошен или предан.
