Робер Сабатье - Шведские спички
— Подойдите ближе, дамы и господа, ближе… Знаете, что видел этот ребенок? Он видел кратеры и каналы в серебристом сиянии Селены, этой наследницы Феба. Он еще рассмотрел… Знаете, что он еще рассмотрел?
Оливье взглянул на него с изумлением и, когда Рулетабиль продолжил свою речь, толкуя о перигее и апогее, а зеваки сделали вид, что все понимают, ребенок пожал плечами и отошел, подумав: «Ну и нахал!»
Однако Оливье был смущен. Пройдя несколько метров, он подмигнул луне одним глазом, затем другим, и ему показалось, что он сам управляет, подобно уличному регулировщику, движением этой странной штуковины, круглой, как фонарь.
Так как ночь была светлой, Оливье, набравшись храбрости, прошелся от площади Клиши по всей улице Коленкур, ускорив шаг только на мосту по соседству с кладбищем. Мальчик искоса поглядел на каменные памятники самых разных размеров и подумал, сделают ли такой же на могиле его матери. Когда Элоди как-то предложила Оливье пойти вместе с ней на кладбище Пантен, он жалобно, но непреклонно твердил: «Нет, нет». Кузина пожала плечами и, подняв глаза к потолку, выразила этим свое изумление и негодование: что за ребенок, не испытывает почтения даже к мертвым!
Оливье держал в руках одну из книг Паука, ту самую, которую он должен был вернуть в муниципальную библиотеку. На ее красном переплете было сделано тиснение: золотой кораблик — герб столицы, а на обороте обложки наклеен маленький картонный карманчик с записями о выдачах книги читателям, причем числа были написаны синими чернилами, а рядом стояла лиловая печать. Оливье уже несколько дней откладывал свой поход в библиотеку, почему-то вызывавшую в нем робость, а вот теперь она закрылась на целый месяц. Ему так никогда и не удастся вернуть эту книгу.
Оливье без конца вспоминал Паука, вернее, Даниэля, все еще надеясь снова увидеть его на улице, на его излюбленном месте у стенки, между окном Альбертины и закрытой галантерейной лавочкой. Он вернул бы Даниэлю книги, и, может быть, калека разъяснил бы ему, что означают все эти непонятные фразы.
Оливье уже миновал мост вблизи кладбища, как вдруг ему пришло в голову, что если он двести раз подряд произнесет имя Паука, это поможет ему вернуться обратно. И ребенок начал как можно быстрей повторять: «Даниэль, Даниэль, Даниэль, Даниэль, Даниэль…»
Понемногу это превратилось в молитву, состоящую из одного-единственного слова, и губы мальчика тихо шевелились, как у старух, что беззвучно молятся, перебирая пальцами четки.
Он был полностью погружен в это занятие, когда чей-то смех и голоса вывели его из задумчивости. На террасе ресторана люди с багровыми и лиловатыми лицами громко хохотали, поднося ко рту свои отягченные едой вилки и большие стаканы с белым вином, которое они выпивали, не переводя дыхания. Локтями они подталкивали своих пухлых белокурых соседок, в ответ звонко смеявшихся, Одни из них спросил:
— Мими, ты себе представляешь скорость ветра?
— А плотность тумана? — подхватил другой.
Они приправили свои реплики сальными остротами. Оливье и не такое слышал на улице, но из-за того, что он сейчас исступленно повторял: «Даниэль, Даниэль, Даниэль», — его это совершенно ошеломило. Он почувствовал, что покинул свой чистый, невинный и горестный мир, чтобы попасть в иной, с вульгарными радостями, больно ранившими его душу. Какой-то обжора, поддерживая обеими руками жирное брюхо, пошутил:
— Если мне не всадят в живот две добрые пули, как я освобожусь от того, что съел?
Внезапно Оливье бросился бежать. Все тут было грязно и омерзительно, люди казались ему глупыми и уродливыми. Как будто именно они держали Паука взаперти, отгораживая его от Оливье своим сытым смехом.
«Даниэль, Даниэль, Даниэль, Даниэль…»
Но сколько бы он ни твердил это имя, он уже не мог забыть о мерзких обжорах.
Мальчик шел, размахивая книгой; иногда, обхватив рукой ствол дерева, он делал вокруг него оборот, потом снова продолжал путь, рассматривал визитные карточки, выставленные в витрине типографским мастером, читал вслух напечатанные на них имена: мсье и мадам Альбер Дюран; мсье Жан Дюпуатевен, адвокат кассационного суда; мадемуазель Роза Патти, лирическая певица… потом читал на дверях дощечки с именами врачей, судебных чиновников, нотариусов…
Как он был удивлен, когда заметил на террасе кафе «Балто» папашу Бугра, сидевшего за столиком в компании Красавчика Мака и еще двух мужчин, которых Оливье не знал! Один был поменьше ростом, плосколицый, с баками, другой — высокий и плотный, с низким лбом, его желтовато-седые волосы спускались на брови. Перед каждым стояла узкая рюмочка со спиртным. Оливье близко не подходил, но ему было слышно, что говорил Бугра:
— Всегда согласен выпить рюмочку, но что касается остального, я не ваш человек, я вам не подхожу!
Его спутники приводили тихими голосами какие-то солидные доводы, кулаки их сжимались и разжимались, большой и указательный пальцы потирали друг друга, показывая, что речь идет о деньгах. Собеседники хмурили брови и покачивали с негодованием головами.
— Я не обещал, не обещал… — слушая их, повторял Бугра.
Когда они высказались, он распрямил спину и заключил:
— Будет монета или нет, рискуем мы или обойдется без риска, я не пойду. Полагаю, что это ясно.
В этот самый момент старик заметил робко приближавшегося Оливье и воспользовался этим, чтоб положить конец разговору:
— Эй, парень, иди-ка сюда!
Оливье подошел, пожал руку Бугра, потом вялую руку Мака: тот не скрывал своего скверного настроения. Бугра допил рюмочку, встал, взял мальчика за руку и сказал своим собеседникам с любезной и чуть иронической улыбкой:
— Спасибо за выпивку, но на меня не рассчитывайте. Адрес выбран неудачно.
Тогда Мак вскочил, сдвинул назад шляпу и попытался смерить старика с головы до ног угрюмым взглядом, хотя Бугра был гораздо выше его:
— Что же, предпочитаешь оставаться нищим?
— Несомненно, — ответил Бугра.
— Хватит… — посоветовал плосколицый тип.
Но Мака взбесило поведение старика. Он сделал жест, будто ловит муху и давит ее в кулаке, и добавил:
— Во всяком случае ни гу-гу, папаша! Понял? Знаешь, небось, как мы расправляемся с доносчиками…
К удивлению Оливье, Бугра, который только что смотрел на всю троицу с веселой усмешкой, вдруг помрачнел. Он указал Маку на носок своего ботинка и ответил, глядя Красавчику прямо в глаза и подчеркивая каждое слово:
— А вот этого в задницу не желаешь?
— Ладно, ладно, — садясь, сказал Мак.
Бугра еще раз посмотрел на него, потянулся с улыбкой и промолвил:
— Какая прекрасная ночь!
Он похлопал Оливье по плечу, и они ушли. Пройдя несколько шагов, старик засмеялся, кудахтая, как курица, и громко воскликнул, словно обращаясь к ночной темноте:
— Никогда, значит, не стану я богачом!
Оливье хотелось про все его расспросить, но он подумал, что тут решались какие-то важные взрослые дела. И старику и мальчику захотелось вместе пройтись, хотя они об этом молчали. Уличный шум утих, и полы вельветовой куртки Бугра шелестели в такт его шагам, как крылья жуков. Старик бурчал себе в бороду:
— Они у меня просто смех вызывают!
— Кто? — спросил Оливье.
— Да люди.
Он ничем не пояснил своего короткого замечания, хоть оно и выразило, в сущности, его жизненную философию.
Шины медленно проезжающего мимо такси будто приклеивались к мостовой. Кое-кто еще сидел у подъездов, но в сумраке силуэты людей почти сливались с серыми стенами, Старик и ребенок гуляли, один из них умерял свой шаг, другой пытался идти в ногу, и луна двигалась вместе с ними, улыбаясь им сквозь трепещущую листву каштанов. Из какого-то окна бросили на тротуар горящий окурок, и он пролетел в темноте, как падающая звезда.
