Евгений Попов - Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)
— Будьте спокойны, товарищ артистка, - весело сказали милиционеры. - У вас в квартире никого нет. Живите спокойно.
— Ой, извините, я столько вам наделала хлопот, - растерялась Ирина Аркадьевна.
— Ничего. Это наша обязанность, мы охраняем покой и честь граждан, ваш вызов мы не считаем ложным...
???????? Ну прямо-таки пошел сплошной реализм-натурализм. "Сержант милиции" И. Лазутина, бестселлер мещанской части населения, справедливо раскритикованный передовой критикой времен цветения Ирины Аркадьевны, когда Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко и Рождественский собирали в Лужниках до ста тысяч публики...
- А вы... вы не откажетесь при исполнении обязанностей? У меня тут немного французского коньяка "Мартель", - лукаво улыбнулась Ирина Аркадьевна.
Милиционеры, слегка смутившись, выпили по стакану этого крепкого напитка и закурили "Мальборо" из пачки, любезно предложенной Ириной Аркадьевной.
— Это у меня замок такой, - жаловалась она. - Кажется, что захлопнулось, а на самом деле не захлопнулось. Ветер подул, от форточки балкон раскрылся, дверь раскрылась...
— Всякое бывает, - рассудили милиционеры и, не попрощавшись, не рассказав никаких занятных историй,
громко топая, ушли вниз.
Ирина Аркадьевна закрыла дверь на ключ, наложила цепочку. Она бросилась к заветному ящику - все, все деньги были на месте; она бросилась - она волчком вертелась по квартире в четыре часа ночи, маленькая одинокая женщина, стареющая. И все, все было на месте: золото, книги, пластинки, джинсы, архив покойного мужа, письма писателя...
Теперь фиксирую: именно тогда, по-видимому, и произошел сдвиг в сознании Ирины Аркадьевны. Она на следующий день придирчиво расспрашивала соседок. Те признались, что действительно полдня видели открытую дверь, но считали, что это хозяйка выгоняет чад - ведь не может же быть, чтобы дверь была открыта ни с того ни с сего, ведь не сошла же с ума хозяйка, не сошла же с ума дверь?
- Это были тупые малообразованные женщины, заскорузшие от домашних хлопот, - говорила потом Ирина Аркадьевна. "Кто-то был, приходил и ушел, кто-то был, приходил и ушел", - как заклинание твердила Ирина Аркадьевна,
Осенью она выехала "по приглашению родственников в Израиль". Мне ее жалко, но роза есть роза, бизнес есть бизнес, эвенок есть эвенок. Будем теперь халтурить с кем-нибудь другим. Похалтурим, поживем, поглядим на небо в алмазах, дорогой читатель! Психофизиологическое состояние - отличное! Вот такое!..
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РАССКАЗ О КНЯЗЕ КРОПОТКИНЕ
Пивные дрожжи
А между тем погода стояла на диво отменная. Осенний лист был золотой и шуршал в шагу. Миновали Литейный, клодтовскими конями рассеянно любовались (дядя любовался). "А это Елисеевский..." - "Знаю". - "А где шар- это Дом книги, бывший Зингер..." - "Знаю, все знаю". Дядя приехал из города К., племянник учился в Ленинграде. Дядя с племянником гуляли по Ленинграду. ДЯДЯ: Понимаешь, старик, понимаешь... Мы - люди шестидесятых годов с их прыгающей походкой... Цитата? Конечно... Точнее будет, мы - люди пятьдесят шестых и шестидесятых годов с их баскетбольной походкой, джазом, с "не согласен я с таким названьем - "оттепель", целиной, космосом, Иосифом, костром романтики, роком "на костях", возмужаньем, испытаньем, сомненьем, гореньем, бореньем и всем прочим такого же сорта и порядка. Ценой. Ты меня понимаешь?
Вы? Не знаю, я не знаю. Я третий день в Ленинграде... Смотрели "Холстомера", видели рок-оперу грузинского производства "Альтернативы", слушал я ваш треп в общежитии. Забавные рожи в этом вашем "Сайгоне", и пиво в "Ольстере", да, и тихий фарцовый разговор, и как все ваши замолчали при моем появлении, а ты объяснил, что я, дескать, свой, "с Сибири". "Да ты что, дед, с ума сошел, с Сибири? Надо же!" - бессмысленно ерничали "ваши", и курение "травки", бар "Баку" с лиловыми коктейлями и оглушительной музыкой, куда вся публика торжественно шествует по Невскому в три часа дня, вызывая своей одеждой и повадками изумление и неодобрение у нас, провинциалов. А я ведь провинциал, и зачем мне это скрывать, мне это удобно. У меня медленные провинциальные привычки, жесты, и я ведь все-таки уже старею, как ни смешно, мне ведь уже под сорок, братец ты мой...
Как я ко всему этому отношусь? А никак. Ерунда все это, чушь. То есть, может быть, не ты ерунда, и не два-три твоих приятеля - они, наверное, и в самом деле талантливы, хотя я плохо в этом разбираюсь... Ерунда джинсовые двухсотрублевые безумия, "травка", "диски", разнузданное словесное щегольство, вся пена - смоется, схлынет, уйдет, на мой взгляд. А что останется? Я даже и не знаю, что останется. Не знаю, я тебе честно говорю, не знаю.
Ты помнишь, я тебе рассказывал про стилягу Жукова? Да нет, что за чушь, никакого отношения к маршалу. Одноклассник, помнишь, я тебе рассказывал, у нас в школе был пацан, одевающийся в самолично сшитые немыслимые одежды и распевающий на переменах тошнотворно-смехотворные строчки:
Литл спутник, бибиби.
Ты сияешь, словно доллар.
Ты - частица рок-н-ролла,
О литл, литл спутник!..
Смеешься? Ну и правильно. Так вот, стиляга Жуков поступил-таки в наш институт на лесоинженерный факультет. Почему поступил и почему на лесоинженерный? А потому, что по тем временам на ЛИФе, так его сокращенно называли, конкурса не было совсем, а в ходу была поговорка:
Лучше помереть от тифа,
Чем быть студентом ЛИФа.
Видишь ли, это сейчас новая романтика подобную модель приветствует и признает: тайга, лошадь, овцы, транзистор, простая, но умная женщина, Библия, чай, малиновое варенье на веранде, где дух сосновый и разноцветные стекла под жужжание ос и пчел. А тогда - ни-ни. Физика, и все тут. Никаких. Геология и физика. Кибернетика, космос и - точка.
Вот. Ну а Жукову, двоечнику, сам понимаешь - куда деваться? Двоечник-то двоечник, стиляга-то стиляга, а без диплома - что? Отброс общества, говаривал Жуков. Отброс общества я буду, чуваки, без дворянского диплома о высшем образовании, говорил он.
Ну, разумеется, вскоре же после поступления в институт его неоднократно обсуждали на различных комсомольских собраниях: кок, пиджак до колен, галстук с купальными девицами, корочки "на микропорочке". Слушали и постановляли: кок состричь, галстук снять, пиджак укоротить, на воскресники ходить. Галстук Жуков снимал, кок стриг, на воскресники ходил, а потом кок снова вырастал, и все начиналось сначала.
А у Жукова между тем, я тебе замечу, было любимейшее занятие стиляги. А именно - любил он в печальную минуту жизни пойти в кинотеатр "Октябрь" на последний сеанс и там, в густой толпе, высматривал он перед фильмом одинокую "клевую чувиху". Глаз с нее уже больше не спускал, "ложил глаз", а после кино подходил к ней и заводил на ночной улице деловой разговор: врал, звал, клялся, упрашивал, молил, заклинал. Частенько даже и получалось, иногда даже вызывалась по телефону и "подруга". Тогда ехали к Аркаше Барсукову "на хату", врубали "маг", закусывали черным хлебом и луком, гасили верхний свет...
Но однажды, однажды, как бы это тебе рассказать, однажды ночное приключение закончилось, если можно так выразиться, трагически, трагически закончилось ночное зимнее приключение Жукова. Высмотрел себе Жуков зимой, на сорокаградусном морозе, молчаливую полную девушку с сонным ртом и потащился за ней без шапки, уговаривая, аж до станции Пугач, где она, будучи студенткой, квартировала у старушки. Девушка в ответ на его остроты и намеки лишь редко смеялась, не разжимая губ, а, подойдя к дому, скрылась за стылым забором и его решительно к себе не пустила. Жуков ругнулся и вдруг с ужасом осознал ситуацию: без шапки, в "корочках", демисезонном пальто. Жуков тогда стал униженно ломиться и кричать, чтобы его пустили хоть погреться и что он никому ничего не сделает дурного. Любовь Жукова молчала, но зато отозвалась из-за ставен старушка. Она сказала, что сейчас выйдет и спустит на Жукова овчарку-кобеля. И овчарка-кобель в подтверждение ее слов злобно металась за высоким забором, и адский холод жег уши, щеки, руки, ноги несчастного.
В безумии пустился он по ночной стылой дороге к центру. Бежал, оскальзывался, падал, вставал, хрипел, выл, плакал.
Он так обморозился, Жуков, что врачи серьезно подумывали - не отнять ли ему левую ногу по щиколотку. Но, можно сказать, обошлось. Жуков долго лежал в больнице, и мы приходили к нему. Весь обмотанный бинтами, он выглядел раненым героем, и мы, помню, много шутили на эту тему. Первоначально притихший Жуков тоже стал весел и говорил, что если бы ему отрезали ногу, то он был бы очень рад, так как имел бы до конца дней своих безмятежное существование в качестве пенсионера-инвалида и сторожа колхозного рынка, а сейчас вот ему нужно уходить из "здешней прелестной лечебницы", сдавать экзамены, догонять и так далее.
Но, однако, разрыдался, когда до него дошла весть, что он исключен из института за неуспеваемость, непосещение и "хулиганский поступок, приведший его на больничную койку", так было сказано в приказе.
