Сергей Говорухин - Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)
Поезд притормаживал – это длилось секунды, и, зачеркнув предыдущий, она написала правильный номер.
Утром Левашов позвонил и попросил о встрече.
Договорились в четыре часа на Пушкинской площади.
Наташа шла, волнуясь и нервничая как девчонка. Она прождала сорок минут, озябла и прокляла себя тысячу раз – Левашов не пришел.
«Идиот проклятый! Мы себе не простим!.. Я-то дура… Раскисла, как гимназистка!»
Левашов перезвонил вечером. Он клялся, божился, несусветно врал, просил учесть, что телефонная трубка, из которой доносится Наташин голос, висит, как распятие в красном углу, а сам он стоит перед ней на коленях. Он оправдывался долго, окончательно запутался и в конце концов признался, что пьет третий день подряд, но уж этот день, слово мужчины, последний.
А она, Наташа, обязана его понять, простить и прийти завтра к Пушкину в то же время.
– У нас с вами, как в песне: «Мы оба были – вы у аптеки, а я в кино искала вас…» – сказала Наташа.
– Какие уж тут песни… – вздохнул Левашов.
– Ладно, я приду, – сказала Наташа – все это ужасно забавляло ее. – Все равно мне по пути.
Но Левашов не пришел и на следующий день…
…Задача группы состояла в следующем: выдвинуться от сожженной заставы, пройти ущельем Каферкаш, миновав развалины Шурупдары и ликвидировав позицию на высоте 1058, 2, с которой «духи» неоднократно обстреливали заставы и прилегающие к ним посты. Далее – до развалин кишлака Камсург, где, по информации с афганской стороны и подтвержденным разведданным, концентрируются большие силы боевиков для дальнейшей переброски в глубь Таджикистана.
Заняв господствующие высоты и тщательно изучив обстановку, вызвать по рации звено МИ-24 и дальнобойную артиллерию.
Нанеся по лагерю противника точечный ракетно-штурмовой удар, «борты»[10] уступали место тяжелой артиллерии, которая обрабатывала квадрат по указанным Истратовым ориентирам, и только с последним залпом в бой ввязывалась сама группа, уничтожая оставшуюся живую силу противника.
План операции, маршрут следования, состав группы, вооружение – все это не раз отрабатывалось на закрытых штабных совещаниях и было продумано до мельчайших подробностей, за исключением одного – никто не мог предсказать исход операции.
Считавшийся безопасным район Камсурга не контролировался нашими войсками длительное время. Но две недели назад «духи» вновь навели переправу и за это время перебросили на нашу сторону до трехсот боевиков и большое количество вооружения.
Группа капитана Истратова насчитывала тридцать человек. Но не потому, что у командования не хватало хорошо подготовленных бойцов, а потому, что подобного рода операция и не предусматривала большего количества людей.
Тридцать человек были тем оптимальным числом, которое позволяло группе быстро и скрытно пройти многочасовой маршрут, оперативно сориентироваться на местности и в конечном счете уничтожить базу противника.
Но кажущаяся простота и ясность поставленной задачи оставались жить на топографических картах и в секретных штабных документах, а в действие вступал безжалостный закон горной войны, способный изменить ситуацию в любую секунду. И, опровергая все логические доводы, его смертельный опыт говорил: будь готов к худшему, рассчитывай только на себя.
Еще неизвестно, сколько тебя ждет на пути мин-ловушек, непредвиденных боестолкновений и хорошо организованных засад. Удастся ли бесшумно, не привлекая к себе внимания, снять пост на высоте 1058, 2 и боевое охранение в районе Камсурга.
Хорошо бы пройти маршрут бескровно, выйти к заданному квадрату, дать координаты и (пропади они пропадом, эти ордена, – чаще всего их дают посмертно) остаться всего лишь наблюдателем чужой работы.
Но война есть война. И то, чего сегодня не сделаешь ты, завтра может обернуться гибелью других. А у них, как и у тебя, одна жизнь, и так хочется прожить эту жизнь вдалеке от войны, так хочется уцелеть…
И пока совершенно неясно, насколько точно отстреляются неуправляемыми снарядами «борты», по квадрату ли, имея весьма приблизительные, не пристрелянные ориентиры, отработает дальнобойная артиллерия, да и само понятие «господствующие высоты» носит в районе Камсурга не более чем условное название.
И какой фактор внезапности ни используй, какую огневую мощь ни привлекай, – все-таки триста человек – не тридцать, и одному богу ведомо, чем все это может закончиться.
Это понимали и десантники Истратова, и те, кто провожал их. И потому на зарывшейся в землю заставе, где ночевала группа, в тесных и темных ее блиндажах было непривычно тихо и скорбно в этот последний перед выходом вечер.
И хотя был у начальника заставы день рождения, стояла на снарядных ящиках водка, сидела в блиндаже фельдшер Катя Рябова – красивая высокая гимнастка в тонкой, вызывающе изысканной для войны оправе, что-то напевал под гитару лейтенант Балабанов, – все это было как-то странно и неуместно сегодня.
Десантники почти не пили. Они уже были в завтрашнем дне, и этот день, храня и спасая их, заставлял еще раз чистить и проверять оружие, спаривать изолентой автоматные рожки, подгонять снаряжение, меняя тяжелые банки консервов на патроны и гранаты к подствольным гранатометам.
Движения и жесты солдат были точны, практически машинальны, но в них уже чувствовалась та усталость и обреченность, отличающая людей, уходящих в далекий, неизвестный и, быть может, последний путь.
Всех, находящихся в этот час в блиндаже, свели одни дороги войны. Но если судьба остающихся на заставе была более-менее ясна, то судьба десантно-штурмовой группы была настолько неопределенной, что по законам войны было страшнее самой предсказуемой определенности.
Каждый боец заставы готов был поменяться местами с любым из десантников, но там, «наверху», все было десятки раз спланировано и утверждено, и потому уходили именно эти тридцать, и никто не имел права заменить их…
Левашов проснулся от ощущения свободного полета.
Он, конечно, никуда не летел – лежал, выпростав руки из-под одеяла, небритый, неухоженный…
Он вспомнил: у Платонова в одном из рассказов была Маша – дочь пространщика. Пространщик – это профессия?
Он, Левашов пространщик по состоянию души. Иногда у него складывалось ощущение, что это и не жизнь вовсе, а лишь долгая изнурительная командировка, в которую его послали по ошибке, не сразу решились отозвать и в конце концов забыли о нем.
Он побродил по квартире, мучительно пытаясь перебороть похмелье. Достал из шкафа двубортный, вполне приличный еще костюм, свежую, на удивление выглаженную рубашку, итальянские, также имеющие безупречный вид ботинки и не мог не восхититься собой.
