Георгий Осипов - Конец января в Карфагене
У Гарри Глиттера в группе "Глиттер бэнд" два барабанщика. Псарёв убедился в этом, увидев над "Юпитером" в доме Яши Фауста центральный разворот из немецкого журнала BRAVO. Псарёв сразу предложил Фаусту чирикман, тот согласился и лезвием своего отца, дамского портного Нойберга, обрезал скотч. Через неделю на том же месте появился разворот менее эффектных в плане внешности "Чикаго", более близких по музыке Якову, игравшему на бас-гитаре, и похожему, когда зарастает, на басиста "Урия Гипп". А зарастать он успевал от военкомата до военкомата.
Липский со Слободки перефотал мини-постер и быстренько изготовил черно-белые копии. Псарёв продал полпачки, причем достаточно дорого — по полтиннику, через Флиппера и Короленко. Сегодня на истории он послал такую фоточку Кривому, тот разозлился, что это не порнография, и подрисовал карандашом облачко, вытекающее и Гарри Глиттера изо рта, вписав внутрь его одно слово: "Блять".
У Гарри Глиттера в унисон барабанят две установки, отсюда такой густой, “гитлеровский” звук. Вот почему какающие на лежащую плашмя спинку стула Разъегор и Пошли Отольем напоминают ему ударников "Глиттер Бэнд". Тем более — оба мечтают играть на барабанах.
По-собачьи вытянув бледную шею, он пристально глядит на холодный диск Гекаты в клочьях рваных облаков. Еще недавно, будь на то его воля, он изобразил бы на ее поверхности свастику, как на лбу бритоголовых девушек Мэнсона. Но, среднего роста костлявый юнец в черной куртке из кожзаменителя сознает, что это невозможно, что на самом деле его обуревают совсем иные желания. Видно только как шевелятся на его бледном от возбуждения и ветра лице темные губы в лунном свете.
Пока дуются на холоде сообщники, Псарёв надменно хулит (это выражение он вычитал в "Иностранной литературе", из статьи про Антонена Арто, и оно ему запомнилось — “надменно хулил театры бульваров") новую румынскую картину "Капкан", где карикатурно, по его мнению, показаны легионеры "Железной Гвардии".
"Все прогнило насквозь", — с горечью провозглашает Псарёв, точно в конце анекдота, после которого не смеются, а только настороженно помалкивает. Тем не менее он инстинктивно чувствует, что Пошли Отольем с ним полностью согласен. Пошли Отольем, или как произносит Азизян "Пишлы Видисцымо" — на фольклорный манер, всегда обвиняет во всех своих бедах окружающее его общество и явления природы — даже похмелье. Предки Пошли Отольем дома разговаривают на "мове": “Сашка можно?” — “Вiн спыть”.
"Воны сплять", — с сарказмом повторяет Азизян и вешает трубку в автомате, словно вешает щенка.
Двое встают с доски, и по забору, как в кино, тут же вздымаются их тени. Псарёв задумчиво произносит, не сводя глаз с луны, которой, в отличие от солнца, можно подолгу любоваться, не мигая, словно это пустые туфельки Филайн:
"Сегодня — день нашего ответа традиционному врагу. Сегодня мы применим против него шо-то новое, то, шо не успели в прошлый раз — Оружие Возмездия!"
Под бледными скулами Упыря в ухмылке оголяются голубоватые зубы. Мальчик уже бреется, но не часто. Вторичные половые признаки вообще крайне слабо проявляются на его теле, в отличие от покрытого волосом до самой шеи, похотливого Марченко.
"Так хто жэ з вас двоих вурдалака?" — плывущим голосом будет вопрошать питурик Иванов с усиками "а ля Литтл Ричард", любуясь косматым "Пiшлы Вiдiсцимо" во время оргии на квартире завлита.
После краткой речи главаря об "оружии возмездия" сообщники Псарёва поднимают с земли доску и бережно, чтобы, не опрокинуть кучки, несут ее вдоль забора к окнам кабинета директора школы N 93.
На заборе, куда между уроков ходят покурить нервные старшеклассники, дурацкий призыв "Свободу курцам!" (по типу "свободу зэкам"). Поговорки о курении знают все:
“Заверни мой хуй в газету и кури, как сигарету”.
”Был один папирос и тот к яйцам прирос”.
Ну и, наконец: “Курец без спичек — как хуй без яичек”.
Это, по крайней мере, логично. А в прошлом году на партах и на стенах домов мелькало нечто таинственно-уродливое — "дрысля". Мода на "дрыслю" держалась недолго, и вскоре загадочное слово пропало и забылось. Так никто, собственно, и не выяснил толком, что же могла означать эта абстрактная "дрысля"…
Руки вурдалака засунуты в горизонтальные карманы зеленых вельветовых брюк с приличным клешем, которого уже надо бы стесняться. Вельвет он привез из Москвы, а, заказывая в "Доме быта" портному по фамилии Девятко фасон, попросил того сделать все, как у Хиппов с обложки диска "WonderWorld". С узеньким и низким поясом, и теснотою в паху, будто сжатом ладонью Филайн из библиотеки для Юношества.
Словно песиголовец, он продолжает вертеть головой, то и дело поднимая глаза к луне, выгибая бледную, покрытую холодным потом, шею семиклассника.
Окна кабинета защищены решетками, потому что внутри стоит цветной телик и драгоценные кубки — целая галерея спортивных трофеев. Из фарфора, перламутра, расписные — имперским видом они только подчеркивают убожество остальной обстановки. Ведь все прочее изготовлено из пластмассы и капрона — фальшивая директорская роскошь! Фамилию — Мошко Азизян рифмует, конечно, ее со словом "очко". За полторы четверти учебного года Псарёв неоднократно слышал от Азика одинаковый, как вопли Джеймса Брауна, призыв:
"В очко! Курва-блядь, в очко!!!"
Кабинет слабо освещается светом, попадающим в него сквозь верхние стекла дверей из коридора. Между прочим, в этом конце коридора находится "Уголок атеиста". Он состоит из приклеенных к стенду плакатов, не обновляемых с тех пор, как Псарёв пошел в первый класс.
"Папаша сыну-пионеру ремнем свою внушает веру;
Ну а когда предпримут меры, орет он о свободе веры"
На мгновение он представил директора, за столом, ковыряющего в зубах горелой спичкой. Все ребята убеждены, что "дёрик засцыкается", то есть пьет "мицняк" в кабинете. Марченко видел и слышал, как директор под банкой распевал на остановке Высоцкого. Кажется, "пойдем в кабак, зальем желание". Изо рта у него правда воняет хуже, чем от украинки Пихно, или Окуня — физика, про которого говорят, будто он облученный, и получает за это у государства полтора ящика водяры в месяц. "Тухлый духан советского образования" — так окрестил Марченко дурной запах, исходящий от гнилых учительских ртов. Азизян сказал стихами:
Как воняет изо рта
У грузинского скота?
Как у дохлого кота!
Со стороны швейного техникума поворачивает трамвай и, позвякивая, начинает двигаться вниз к кинотеатру "Звезда".
"Весьма кстати", — думает Псарёв, доставая из кожаного кармана руку в облезлой лайковой перчатке. Затем он хладнокровно ударяет внешней стороной кулака по каждому в отдельности из трех стекол в окне директорского кабинета, успевая отметить, что перчатка цвета кожи той молодой дамы из библиотеки, которая его дьявольски волнует, — цвета кофе с молоком. Она уверяет, будто ненавидит загорать, и все-таки на руках и на подъеме её восхитительных ног кожа цвета кофе с молоком, а ногти покрыты одинаковым темно-малиновым лаком. Одинаковым, как вопли… Непреодолимая волна жары заливает Псарёва ниже пояса, словно голову и грудь, где сердце заморозила инъекция отравы, бессильной поразить нижнюю часть его организма…
Мелодично осыпается битое стекло. Трамвай удаляется. Все затихает, но ненадолго. По осеннему небу пролетают три реактивных истребителя.
Рев моторов заглушает дальнейшее. Коротким обрезком арматуры, подобранной среди металлолома, Псарёв разбивает второй ряд стекол.
Кубки под его мысленным взором наполняются нечистотами и взрываются… На удаление застрявших в раме осколков уходит меньше минуты. Затем Марченко и Нагорный с небольшого разбега бьют доской по решетке, и какашки улетают в полумрак кабинета, оскверняя все на своем пути.
От спинки стула (судя по виду — это рухлядь из актового зала) мальчики избавляются за трансформатором, и, выйдя сквозь дыру в заборе на улицу Комарова, закуривают, пока Псарёв разъясняет смысл их последнего хулиганства: кому-то может показаться, что замысел с говном — это слишком, но мы — мы так не считаем. Сегодня мы вновь убедились, что действительно способны на все, или, почти на все! Разъегор и Марченко не возражают, по их спокойному виду можно заключить, что обоим случалось творить пакости серьезней, чем метание кала директору на стол.
Докурив, трое друзей идут на автовокзал и покупают в буфете бутылку "Солнца в бокале". "Солнце в левой вазе" — так называет этот сорт вина опустившийся лабух Нос. Вспомнив про Носа, Псарёв впервые за весь вечер смеется. Улыбка делает его старше.
Он любит Носа, прощая ему невыносимое поведение в пьяном виде. Нос — синяк, попрошайка и вор, зато как исполняет под рояль фрагменты мерси бита, охотно поддерживает самые изуверские теории!
