Алексей Леснянский - Дежурные по стране
Липкий пот выступил на лбу дежурного, как только он подумал о том, что завтра ему перестанут подавать руку. Спустя два с половиной часа после того, как Бочкарёв добровольно опустился ниже всех плинтусов, он уже не сомневался в том, что слух о его падении дошёл до родственников, друзей и знакомых; новости в захолустном городишке распространялись быстро.
— Скорей всего, ДПСники уже отреклись от меня, — вспомнил Бочкарёв о товарищах по обществу. — Эх, пацаны, пацаны. Все вы без раздумий отдадите за Россию жизнь, но ни один из вас не согласится потерять ради неё честь, покрыть своё имя несмываемым позором, растоптать свою душу для спасения людей.
И Бочкарёв стоял. Острые стёкла насмешек и увесистые булыжники оскорблений, летевшие в Артёма, изранили его гордость, и она истекала кровью. Это была дурная кровь; парень не останавливал её и просил Бога о том, чтобы колотых и резаных ран становилось как можно больше, и она вытекла вся до последней капли. Когда гордость дежурного по стране погибла под градом издевательств, его душа разбила телесные кандалы и воспарила над городом. Лицо Бочкарёва озарилось. Пророческий свет полился из его глаз.
Он посмотрел на ночное небо и увидел Святую Рать в золотых доспехах. Легионы воинов Армагеддона стояли плечом к плечу в ожидании сигнала к началу последней битвы Добра со Злом. Космическая пехота ударила копьями и мечами о щиты, вселенская кавалерия подняла златогривых коней в дыбы, увидев Илью-пророка, который пересекал небесную твердь на огненной колеснице. Он подъехал к ковшику Большой Медведицы, напоил лошадиную упряжку звёздной водой и, потрясая молнией над седовласой головой, возвестил легионам:
— Он грядёт!
— Слава-А-А…. Богу-У-У!!! — громоподобно крикнули легионы.
— С Ним — Он!
— Сыну-У-У… Его-О-О… слава-А-А!!!
Бочкарёв опустил глаза. Перед ним стоял Мальчишка.
— А я тут эскимо ем, — произнёс Женечкин и протянул Артёму мороженое. — Хочешь?
— Нет, спасибо, — не удивившись появлению друга, ответил Бочкарёв.
— Как хочешь… А небо сегодня удивительное, — согласись?
— Да уж.
— Можно я с тобой останусь? Пожалуйста.
— Нет, Володя. Свой позор я ни с кем делить не собираюсь.
— Жадина. Я тебе эскимо не пожалел, а ты… Отломи хоть половинку.
— Не получишь ни кусочка. Уходи. Это моя война.
— Я теперь уснуть из-за тебя не смогу.
— Жалеешь меня что ли?
— А вот и нет. Завидую. Не белой, совсем не белой, а чёрной завистью завидую.
— Наши-то знают про меня?
— Да, все поцыки по курсу. Город маленький. Сам понимаешь. Они отвернулись от тебя. Все до одного, кроме Васи; он до сих пор в деревне. Если бы не отвернулись, я бы тебе белой завистью завидовал, а так — чёрной. До ужаса хочется разделить твою участь, погибаю прямо. Я теперь за тебя нисколько не боюсь; за себя и то больше страшно.
— И всё равно уходи. Я уже освоился в грязи, как в родном доме. А тебя на моём участке стошнит. Душу вырвет, Володя. Захлебнёшься в блевоте. Дай мне одному пострадать. Пожалуйста.
Мальчишка привстал на колено перед Бочкарёвым, прижал руку к сердцу, склонил голову и сказал:
— Один в поле — воин, если он — дежурный по стране первого созыва, сострадающий людям и безжалостный к себе. Ухожу. Один вопрос.
— Задавай.
— Только не смейся. Если бы после смерти тебя призвали в Небесную Рать, то ты бы в какие войска попросился?
— Вовка, ты в своём репертуаре, — улыбнувшись, произнёс Бочкарёв. — Я и в российской-то армии ещё не служил.
— И всё-таки.
— В пехоту, наверное.
— А я бы — в лучники. Сам же видел, что у них колчаны золотом инкрустированы. На небесах благородным металлом любуются, а здесь, на земле, его держат в кирпичной форме слитка. Только я не из-за колчанов в лучники попрошусь. Просто хочу издалека зло убивать, чтобы не видеть, как оно под натиском Святого Воинства в страшных муках погибать будет. Жалко солдат дьявола. В страшной рубке они падут все до одного.
— Да, зло действительно достойно сожаления. Тебе пора, Мальчишка. Иди.
— Пока, Артём.
И Бочкарёв стоял… Стоял на посту №1 «Б» по стойке «фривольно». А где-то там, в далёкой Москве, за тысячи километров от дежурного, на посту №1 «А» по стойке «смирно» стоял рядовой президентского полка. В N-ске — двенадцать ночи, в столице — восемь вечера. Ребята были близнецами по духу с четырёхчасовой разницей в возрасте. Один смотрел на вечный огонь, горевший на могиле Неизвестного солдата, другой — на дымившийся окурок под ногами. Один охранял прошлое России, другой — её будущее. Один гордился собой, другой себя презирал. И не было во всём свете силы, которая бы заставила молодых людей сойти с места.
Бочкарёва окружили пять парней с красными повязками. Рослый юноша с тонким орлиным носом и хищными глазами, которого звали Вадимом Варфаламеевым, взял Артёма за грудки и харкнул ему в лицо. Пока Бочкарёв вытирал плевок рукавом шубы, парень высморкался на него.
— Что значит — новобранцы, — покачав головой, с горькой усмешкой заметил Бочкарёв. — Ни ума, ни фантазии. Не прошло и месяца, а вторая колонна уже плюёт в первую.
— Пасть завали, шлюха, — бросил Варфаламеев. — Шалавам слова не давали. Пацаны за нас, за весь Шанхай сопли на кулак наматывали, а ты их позоришь тут.
— Выходит, это их героическими соплями ты наградил меня из обеих ноздрей, шанхаец?.. Передай господам, что это огромная честь для дежурного Бочкарёва.
— Передам, если ты скажешь, где сейчас находится твоя честь, а то я чё-то её не вижу. Где она? Отвечай, гад.
— Ой, я её нечаянно потерял. Скорей всего, возле дома выронил. Съезди, поищи.
— Я тебе щас по харе съезжу. Снимай повязку, сука.
— Суке от таких кобелей, как ты, не впервой получать, а повязку не сниму. Когда вы ещё в гнилых бараках жили, даже не подозревая о том, что на свете есть дежурные по стране, она уже на моём рукаве за вашу шанхайскую нищету от стыда краснела. Теперь будет краснеть за вашу тупость и ограниченность. Передай Магурову и Левандовскому, что перед тем, как принять в организацию новых членов, надо семь раз отмерить. Чую, что намучимся ещё с вами. Пока я не наблюдаю среди вас ни одного дежурного… Дружинники, твою мать.
Варфаламеев схватил Бочкарёва за волосы и со всей силы ударил его лицом об тополь. Артём упал на спину, выплюнул с кровью три зуба и произнёс:
— Жарким выдался январь. Если так и дальше пойдёт, то скоро почки распустятся. — Парни нанесли Бочкарёву несколько ударов ногами по почкам, и он, извиваясь от боли, выдавил из себя: «Как же мучительно радостно чувствовать весну в организме. Скоро Ваш скромный слуга пометит свой участок кровью, потому что моча уже никого не отпугивает». — От Варфаламеева последовал удар ногой в пах, и Бочкарёв, скорчившись, взвыл: «У-у-у, какая боль!.. Боже мой, какая боль для болельщика сборной России по футболу из года в год наблюдать за тем, как игроки его любимой команды лупят по его национальному достоинству, а по мячу — мажут. — Бочкарёва начали пинать по голове. — Какие же вы сво…еобразные ребята. Какие же вы су…пер. Как же я вас нена…сытно люблю. Убьёте ведь! Посадят!
Бочкарёв всегда думал, что звёздные нимбы, появляющиеся над головой избиваемого, — это выдумки мультипликаторов. Теперь же Артём вынужден был признать, что мультфильмы не лгут. «Кот Том, мы с тобой чем-то похожи, — пронеслось в голове у Артёма, — Нас все ненавидят, а ведь мы просто выполняем свой долг. Ты — ловец грызунов, а я — человеков».
— Харэ, пацаны, — сказал Варфаламеев. — Кажись, проучили шакала. Теперь долго не встанет. Ничего. Пусть полежит, ему полезно.
— Эй, Бармалей, — тихо отозвался снизу окровавленный сгусток материи. — Неси дежурному одеяло и подушку.
Варфаламеев опустился на корточки, перевернул Бочкарёва на спину и спросил:
— Чё, чё?
— Георгиевская лента через плечо. Дуй, говорю, за спальными принадлежностями. С ночёвкой на панели останусь, а то что-то даже пальцем не могу пошевелить… Пошевеливайся. Это я тебе, а не пальцу.
— Мне?.. По-ра-зительная наглость. Ему мало, пацаны. Надо добавить.
— Вас-то? Ага. Маловато будет. А ну-ка развернулись на сто восемьдесят градусов, познакомились с пушками сестёр, а потом — с ними самими. Ряды пополнил. — И Бочкарёв потерял сознание.
Ночью, 28 января, дежурных по стране стало на двенадцать очаровательных человек больше.
Глава 15
29 января 2000-ого года. Город N. Кафе «Лакомка». Четыре дня до времени «Ч».
За столиком обедали три человека. Они ждали Женечкина.
Иван Бехтерев, студент первого курса, учился в группе 99-8. Волоколамов заметил этого парня на одной студенческой пирушке; Леонид каждый раз с улыбкой вспоминал скандал, учинённый Бехтеревым и Левандовским на этой вечеринке. Дело не стоило выеденного яйца, но было раздуто обоими парнями до невообразимых размеров. Всё началось с того, что Левандовский, одурманенный виноводочными парами, нечаянно вытер стол шапкой Бехтерева. Алексей, не придававший никакого значения таким мелочам, быстро извинился перед Иваном, но в ответ услышал:
