Евгений Будинас - Давайте, девочки
– Если уж отдаваться, то только так, чтобы, этот козел догадался: больше ему так никто не сумеет дать… Надо взрывать у них в башке гранаты.
Малёк совсем скисла:
– А что же теперь? Я уже все испортила. Я все сделала не так…
– Ничего ты не испортила. Все можно исправить. Вот приди сейчас, и, насупившись, молчи. Он начнет расспрашивать, что случилось, а ты молчи.
– Это ты рассказывал… А потом? Отвечать только вопросами?
– Когда его совсем зашкалит, – не волнуйся – еще как зашкалит: он ведь с тобой уже всего достиг и вдруг такой облом…
– Тогда – что?
– Все то же. Массаж. Пусть думает, что ты ради этого только и старалась… Но отработай на всю катушку, разумеется, заведясь, но как бы нечаянно… И – до свидания. Никаких провожаний: я тороплюсь… Пусть он с этой гранатой в голове и уедет. И сам найдет всему объяснение. Целую кучу объяснений, непременно в твою пользу. И никуда не денется… – Рыжюкас помолчал. – Это я по себе знаю…
Она торопливо поднялась, как всегда щекотно чмокнула его в шею и решительно двинулась, на ходу обронив:
– Я сразу позвоню.
– Подожди, – сказал он. – Запомни: он должен поверить, что тебя так повело в первый раз. И только из-за него. С нами все должно только быть только для нас и в первый раз. Иначе он тебе потом твою опытность ой как припомнит… Меня этому научила моя Тончайшая из…
Но Малёк уже уносилась, ей не до его системных историй.
4В газетной командировке в Пинск он познакомился со своей Тончайшей из Проказниц – миниатюрной и трепетной крохой, сразу покорившей его чистой и наивной искренностью.
Вечером они гуляли по городу; когда проходили мимо окошка с отодвинутой занавеской, он машинально приостановился и заглянул.
– Я такая испорченная, – сказала она, – я ужасно люблю подглядывать в чужие окна.
– Я тоже, – признался он. – С самого детства.
– Хочешь, – предложила она обрадовано, – я тебе такое покажу…
Он хотел. Она привела его в какой-то замызганный двор, они преодолели гору мусора и оказались перед окошком, заставленным изнутри фанерным планшетом, продырявленным удобно, как стенка в общественной уборной.
– Это мастерская одного художника, – шепнула она, – ты даже не представляешь, какая это развратная сволочь.
Им повезло. «Развратная сволочь» стоял голым на стуле в центре заваленной хламом мастерской в позе Микеланджеловского «Давида», перекинув грязную майку через плечо. Перед ним на помосте, изящно выставив округлый мясистый зад, прогнулась местная Даная и массировала ему бесстыдно торчащий столп совсем не Давидовской миниатюрности.
– Я такая дрянь, я тут просто с ума схожу, я приползаю сюда почти каждый вечер, а потом не могу заснуть, все представляя, – прерывисто зашептала она ему на ухо.
Даная за окном взяла член в рот и завертела задом.
– Смотри, смотри…
– А сама ты хоть пробовала?
– Никогда.
Тут же на мусоре они и попробовали.
Потом гуляли по набережной, наслаждаясь прохладой от реки. Она обескураженно молчала. У лавочки трогательно вздохнула, тяжело, как после двойки по географии:
– Я, наверное, совсем испорченная дрянь, мне так стыдно, но я почему-то… еще хочу…
Они уселись на лавочке и закрепили пройденный материал…
С командировками в Пинск он, разумеется, зачастил. В конце концов она однажды отважилась и согласилась зайти к нему в гостиницу. Она что-то шепнула администраторше, чудом оказавшейся ее соседкой и беспрепятственно их пропустившей. Это – несмотря на строгость безумных совковых порядков, по которым пригласить девушку в номер было невозможно, хотя, к примеру, пассажиру могли впарить билет на двухнедельный пароходный круиз и в двухместной каюте, с любой незнакомой мадам в попутчицах.
– Но только, чур, у нас ничего такого не будет.
Разумеется, хмыкнул он про себя, вспомнив один из своих «афоризмов»: девушка, идущая к мужчине и думающая, как бы ему не отдаться, не менее порочна, чем та, которая об этом мечтает. Непорочные девушки думают о другом.
Наивность и трогательность, с какими она ему уступила, неумело и покорно отдав свою девственность, были просто невыносимы. А когда все произошло, и она тихим поруганным кутенком заскулила, сжавшись в теплый комочек, Рыжук, испуганно застывший рядом, готов был умереть – от нахлынувших на него жалости и нежности, казалось, не испытываемых им доселе. Ничего такого он ведь не заслужил.
Немного погодя, она зашевелилась. И совсем неожиданно потянула его к себе. Он не поверил, но она хотела еще.
Дальше?.. Дальше в номере обвалился потолок. Сорвалась штора, грохнулся шкаф, вспыхнула и взорвалась лампа, начался пожар, потом с потолка хлынул дождь и засверкали молнии…
Она терзала и истязала его до утра.
Опомнившись, глянула на часы и кинулась одеваться:
– Блин, что я скажу своему мужу. Сегодня он меня точно прибьет… Ты же видел, какой слон эта развратная сволочь…
Она ушла, оставив Рыжука вовсе не раздосадованным. Напротив он был восхищен и благодарен.
Восхищен – с восторгом ощутив это высшее из даримых женщиной искушений: так все выстроить с очередным козлом, чтобы он не только поверил, будто ему – единственному! – подарили самое бесценное – свой первый раз. Да проделав все так артистично и даже умело (что слабо возможно по первому разу, хотя и бывает), еще и вознесли, вселив представление, что исключительно он и только он оказался способен разбудить ее тайный талант…
А благодарен Тончайшей из Проказниц, как он тут же ее для себя обозначил, он остался за урок. И за то, что она призналась в своем плутовстве. Понятно, что это Рыжук отнес исключительно на счет своих личных достоинств: с кем попало она бы так не раскололась.
Такой бы урок сейчас Маленькой!.. Но она слишком спешила, ей было не до того:
– Я же сказала, я позвоню…
5Худо-бедно, но из штопора с Сеней он как-то выкрутился, переведя машину в пике – или, наоборот, из пике в штопор – как там, у пилотов, правильно?
Но чувство растерянности осталось. Все, конечно, по Системе, но согрешила Малёк все же не вместе с ним, а отдельно. И не по его наводке, не по общему сговору, а самостоятельно. Наверное, раньше, случись это с кем-то из прежних подруг, его такое не очень бы задело. Но тогда он в себе был уверенно она спросила:
– Чего ты щемишься? Это ведь не твоя история, а моя.
Хотя никакой такой уж истории и не было. Он знал. Она и сама ему об этом сказала:
– Сени для меня больше нет.
Он обрадовался, но тут же принялся наставлять:
– Стоп. Ты не торопись. Мы говорили с тобой о породе. Нельзя накапливать в жизни проигрыши. Когда их слишком много, из этого не выпутывается никто.
6Он все еще надиктовывал ей свое, полагая, что из-за Сени ей это особенно интересно и ловя себя на том, что цепляется за этот интерес.
– Никакой бескорыстной любви нет, – начал Рыжюкас, на что Маленькая тут же приготовилась скиснуть. Но он уверенно вывернул: – Человек по своей природе эгоистичен. И кого бы мы ни любили, мы любим все же для себя.
– Особенно вы.
– С мужиками тут вообще все ясно. Но и любая женщина эгоистична и гребет под себя, даже когда ей кажется, что она влюблена беззаветно… Но при этом – и здесь весь фокус – она может быть или глупа, или умна. И ее эгоизм бывает или глупым, или разумным… Так вот, – Рыжюкас торжественно закончил первый период, – только разумная эгоистка и может быть счастлива.
Малёк оживилась. Ей как раз и хотелось быть счастливой. Правда, она никогда не думала, что для этого нужен еще и разум.
Но рецепт «по Рыжюкасу» оказался слишком уж прост.
Любить, оказывается, надо не для мужика, а для себя. То есть не беря, а отдавая.
Послушать Рыжюкаса, так и счастлива только та, которая научится получать свое – уже от того, что сама приносит мужику радость и наслаждение… Выходит, что если ты его ублажаешь, но не за что-то, а потому, что сама от этого балдеешь, вот тогда он никуда от тебя не денется.
– Между прочим… – Рыжюкас, как всегда, прибегнул к «доходчивому примеру», – лучше всех делают минет те женщины, которые умеют сами от этого кончать. Здесь в башке мужика и взрываются гранаты.
– И много у тебя таких было? – спросила Малёк недоверчиво.
– Готовых – всего несколько. А тех, с кем мы этому научились?.. Да все, кто поняли, какой это кайф, и захотели его постичь. Несколько простых приемов… Все по Павлову: звонок – рефлекс, звонок…
Но про приемы Маленькую на сей раз не заинтересовало. Давай дальше про счастье.
Рыжюкас продолжил про счастье.
– Смотри – говорил он, постепенно и сам распаляясь, – ты счастлива от того, что растворяешься в нем. Ты управляешь процессом, ведь весь свой кайф, ты самодостаточно получаешь. А уж в придачу – и признательность, и отпуск на Канарах, и цветы, и кофе в постель…