Александр Анянов - Рожденные ползать
— В чем же проблема? — лениво протянул двухгодичник. — Пиши рапорт, что служить не хочешь — и все дела. Какой им смысл держать офицера, от которого толка все равно нет.
— Это ты так думаешь, — оживился Лихоткин. — В том то и вся фишка, что отказаться служить я не могу — под статью подведут. Офицера из армии досрочно могут только уволить или вынести вперед ногами.
— Хорошо, начни водку пьянствовать. На службу не выходить. В конце концов, достанешь их, и сами тебя уволят, — посоветовал Алик.
— Ничего не выйдет. Тут таких знаешь сколько? И никого не увольняют. А закон задает определенные границы. Вот это еще допускается — за это дисциплинарное взыскание, а еще шаг дальше и уже — тюряга. Поэтому, если пьянка и невыходы выходят за границы закона, то вместо гражданки, я попаду совсем в другие места. Если же в границах, то командованию придется меня воспитывать. Уволить им меня все равно никто не позволит.
— Здорово! — Алик присвистнул от удивления. — Не думал я, что в Советской Армии такой дурдом. Ну, хорошо, попробуй тогда хотя бы с авиатехники списаться на какую-нибудь теплую должность под крышей, в помещении.
— Ага, держи карман шире! — даже обиделся Лихоткин. — Ты думаешь, ты один такой умный? Нет в ВВС такой инстанции, где бы мои рапорта ни лежали. Я даже на приеме у начальника Политического Управления Округа был.
— Ну, и как?
— А, никак. Генерал сказал: служи сынок! Государство тебя три года кормило, поило, одевало. Образование тебе дало. А теперь, как долг отдавать, ты в кусты. Нехорошо это. Есть такая профессия — защищать свою Родину. Кто же ее защитит, если не мы? — Лихоткин, как сумел, изобразил выражение лица и голос, которые были у генерала во время их встречи, и потом добавил от себя: — Хотел бы я с ним поменяться рубежами обороны. Только чтобы мой окоп проходил через его кабинет, а его, соответственно — через стоянку.
— Неужели никто никогда не смог перескочить с авиатехников на другие должности? Не могу поверить, — усомнился Бармин.
— Нет, в принципе, это возможно. Только надо комеске с инженером зад лизать. Услуги разные оказывать. А я не могу — противно!
— И нет другого выхода?
— Есть еще один… Правда, он посложнее будет. Тут без артистических способностей не обойтись, — озадаченно почесал затылок Лихоткин.
— Какой?
— Да, дуриком прикинуться.
— Как это? — удивился Алик.
— Вот, к примеру, был у нас такой техник — старший лейтенант Хлюзденко, — начал свой рассказ Лихоткин.
Бармин заинтересованно слушал. Дело произошло на полетах пару лет назад. Стал герой рассказа открывать топливную горловину, чтобы самолет заправить. Вдруг, крышку бака из рук выронил и, как заорет на всю ЦЗ. Не могу, кричит заправлять — боюсь! Народ обступил его со всех сторон, ничего не понимает. Чего боишься, спрашивают? А, он им: там на меня из бака глаз смотрит! Все переглядываются, какой-такой глаз? Да, такой: большой, весь в кровавых прожилках, зрачок — черный-черный! Ну, понятное дело, вся эскадрилья, по очереди, в заправочную горловину его самолета заглянула — никто ничего там не разглядел. Кончай придуриваться, говорят, иди, работай. А тот, знай себе воет, и к самолету подходить категорически отказывается. Технота пальцем возле виска покрутила, придурок мол, и разошлась по рабочим местам. А, Хлюзденко то, дурак, дураком, а — умный! Давление командования выдержал, удерживаемые позиции не сдал. Послали в госпиталь. Там врачи как не пытались — нечего доказать не смогли. Голова человеческая — дело темное. Синдром «керосинового глаза», вроде бы, в медицинской литературе не описан, но и отрицать, что явление существует, тоже никто не взялся. Стали думать, что же делать с пациентом. Однако даже первоначальное исследование показало, что в теплом помещении синдром исчезает и офицер полностью пригоден к службе. С тех пор этот Хлюзденко складом заведует.
— Ух, ты! — восхитился Алик. — Талант!
— А, вот еще, случай был. Ты Блядкина знаешь? — обрадованный произведенным впечатлением, Лихоткин вспомнил новый случай.
— Ну, как не знать, — подтвердил Бармин.
Упомянутый офицер, служил в той же первой эскадрилье, на непыльной должности, в группе средств аварийного спасения самолета. По-настоящему, его фамилия была Беляткин, но в полку ее произносили, слегка переиначивая, из-за болезненного влечения данного индивида к женскому полу и сильного пристрастия к ненормативной лексике.
— Так, вот, — продолжал офицер. — Пару лет назад, во время чехления самолета, он поскользнулся и упал с крыла, прямо головой об бетонку. Специально это было сделано или просто повезло ему — не знаю. Только с этих пор, начались у него сильные головные боли. И, что характерно, совпадали они в точности со временем полетов. Мы — на ЦЗ, он — в госпиталь. Вот так же помучались с ним отцы-командиры, поорали, поугрожали, пока не поняли: голова у Блядкина перестанет болеть только в группе САПС. Там теперь и служит.
— Здорово! — Алик даже совершенно забыл, что собирался вздремнуть. — Так, сделай также.
— Какой из меня артист? В первый же день раскусят, — безнадежно отмахнулся Лихоткин.
— Ну, ты, даешь, никаких талантов у тебя нету! Зад тебе лизать — противно, дураком быть — способностей не хватает. Тогда служи честно все 25 лет, что тебе бедолаге еще остается. Неужели, ничего не можешь придумать? Что-нибудь новое, свежее. Свой особый, лихоткинский путь.
— Что я могу придумать после своей деревообрабатывающей фабрики, — внезапно поскучнел офицер.
— После чего?
— Так наше Ачинское авиационно-техническое училище называли.
Когда Алик закончил смеяться, он на минуту задумался, потом щелкнул пальцами:
— Кажется, у меня есть неплохая идея. Думаю, я смогу тебе помочь. А что, если… Ты когда-нибудь панораму Таллина видел?
— Видел.
— И что там тебе больше всего в глаза бросается?
— Не знаю. Вроде бы, ничего. Таллин, как Таллин.
— Шпили, высокие кафедральные шпили. Догоняешь?
— А при чем здесь это?
— Хорошо, объясняю подробно. В ближайший выходной надеваешь военную форму и едешь в Таллин. Находишь любой действующий храм, лучше лютеранский, а не православный и… Ты меня понял?
— Зачем? Я же в бога не верю.
— О, господи, боже мой! Ты подходишь к священнику и объясняешь ему, что блудный сын после долгих скитаний хочет припасть к ногам святой истины. Понял?
Глаза Лихоткина округлились:
— Какой сын? Почему блудливый? Чьи ноги? Ничего не понимаю! Это что из цикла: зачем мне холодильник, если я не курю? Слушай, ты можешь повторить то же самое, только по-русски?
— Верующим ты хочешь стать. Верующим! Понятно? Покрестишься, начнешь соблюдать обряды. В общем, все, что у них там положено, — как маленькому разложил все по полочкам Бармин.
— А, это в смысле, чтобы…, — начал соображать Лихоткин.
— Конечно, именно в этом смысле. Потом, приезжаешь в часть и прямиком к замполиту. Прошу мол, вашего совета, товарищ подполковник. И дальше, так, наивно-наивно. Как вы думаете, могу я оставаться комсомольцем, являясь одновременно членом религиозной общины? Понятное дело — Птицын выпадает в осадок, все выясняется. Начинает он просить тебя не дурить, грозит всевозможными карами. Вот, тут и начинается самое главное, слушай внимательно. Ты, с одной стороны, говоришь, что от веры в бога отказаться не можешь, а с другой, согласен на любое наказание, лишь бы из армии не выгнали. Видя, что ты боишься больше всего оказаться на гражданке, замполит делает упор именно на этом. В результате, взять тебя за задницу нельзя, потому что, ты закон о всеобщей воинской обязанности не нарушаешь. Напротив, служить в армии не только не отказываешься, но и жаждешь. В то же время, ясно, что командование такое пятно на чести полка поиметь не пожелает, и тебя быстренько выпрут из рядов Вооруженных Сил. Что и требовалось доказать!
— Ну, ты даешь! — Лихоткин восхищенно хлопнул себя по коленкам. — Ну, двухгодичники! Ну, змеи! Хитры, ничего не скажешь.
— Да, ладно, — скромно потупился Алик. — Это же классика. Дарю. Пользуйся на здоровье.
Они замолчали — к самолету Бармина подходил начальник группы средств аварийного спасения старший лейтенант Прихватько.
— Здорово, Лихота, — поздоровался он с Лихоткиным.
— Поздоровее видали, — вежливо отозвался тот.
— Привет, тотальникам, — это уже предназначалось для Алика. — Как служба?
— «Служить бы рад, прислуживаться тошно!», — скривился двухгодичник.
— Кому это ты прислуживаешь?
— Это не я. Это — «Горе от ума», Грибоедова. Темнота. У тебя, сколько в средней школе по русской литературе было?
— Сколько надо, столько и было, — сразу насупился Прихватько. — Зато по физкультуре — «пятерка» и еще второй юношеский по боксу в училище!
— Э-э-э, ребята! — видя, что назревает ссора, Лихоткин встал на ноги. — Давайте, поспокойнее. И ты, Прихватько заканчивай. Алик мой друг и я его в обиду не дам.
