Бернар Клавель - В чужом доме
Жюльен думал о дядюшке почти без грусти. Впрочем, и люди вокруг него не казались грустными.
Однако когда мальчик вышел из церкви и могильщики начали опускать гроб в яму, он почувствовал удушье. Дядя Пьер был там, в этом ящике, он лежал неподвижно, холодный и окостеневший, и гроб с его телом опускался меж двух стенок блестящей желтой земли.
Когда гроб уже наполовину скрылся в яме, веревка выскользнула из рук могильщика. Он почти тотчас же перехватил ее, но все же раздался легкий треск, словно по доскам кто-то ударил кулаком.
— Господи, до чего тяжелый, — проворчал могильщик.
Жюльен услышал, как его кузен прошептал:
— Хорошо, что здесь нет матери.
Потом Жюльену пришлось стоять у ворот кладбища вместе с остальными членами семьи и пожимать руки людям, которые по большей части были ему незнакомы.
Было по-прежнему очень жарко. Все наклонялись, невнятно бормоча какие-то слова, а мальчик смотрел поверх голов на голубое небо, которое как будто тянулось до самого леса Шо. И неотступно думал о дяде, о дяде Пьере, которому предстояло одиноко покоиться в глубокой яме неподалеку от маленькой церкви.
Они медленно возвращались по голой дороге, извивавшейся среди лугов. Сквозь кусты сверкала река.
Когда они вошли в дом, женщины встали. Тетушка Эжени посмотрела на сына и спросила:
— Ну, как?
— Все кончено, — ответил он. И прибавил: — Бедная ты моя.
Лицо у нее осунулось, глаза распухли, но она больше не плакала. Подошла к Жюльену и шепнула:
— Видишь, мальчик, твой бедный дядя…
Жюльен понурился. Тетя Эжени отошла от него. Открыла шкаф, вынула и поставила на стол несколько стаканов и коробку бисквитного печенья.
— Не беспокойтесь, Эжени, — сказал отец Жюльена. — Мы не хотим ни есть, ни пить.
— Нет-нет, садитесь.
Сын покойного снял куртку и сказал:
— Присаживайтесь, присаживайтесь, сейчас я принесу бутылку вина.
46
В последовавшие за похоронами дни Жюльен много работал. Однако он часто думал о дяде Пьере и силился представить его в гробу. Вечером, перед тем как уснуть, мальчик вытягивался в постели, сложив руки на животе: ему казалось, что дядя Пьер лежит в такой позе и вечно будет так лежать. Вечно. Это слово часто возникало у него в голове, и он изо всех сил старался понять, что же такое вечность.
«Рано или поздно наступит конец света, ну а что будет потом?» — думал он.
Жюльен повернулся на правый бок и посмотрел в окно. В ясном небе сверкали звезды. В ночной тиши он чувствовал себя одиноким и маленьким.
Прежде он нередко смеялся, слыша разговоры о том, будто души умерших улетают на небо, но теперь думал: а может, и впрямь какая-то частица дядюшки Пьера оказалась там, наверху, и смотрит оттуда на него. Жюльен долго боролся с этой мыслью, понимая, что она сохранилась в тайниках его души еще с детских лет; но окончательно прогнать ее не удавалось, в голове у него стоял туман; потом он засыпал.
Перед отъездом тетушка Эжени и ее сын зашли в кондитерскую проститься с ним.
— Во вторник съездишь навестить Диану, — сказала тетушка. — Выбери время и напиши мне коротенькое письмецо. Ключи от дома у папаши Панона, но они тебе не понадобятся. Возьми у него только ключ от садовой калитки. От тебя зависит, чтобы на могилке дяди Пьера всегда были цветы…
В следующий вторник Жюльен оставил велосипед у папаши Панона и, ведя на поводке Диану, направился к дому дяди Пьера. Дождя не было, но погода стояла пасмурная. По небу медленно плыли тяжелые облака. Ивы вздрагивали. Поверхность реки казалась серой, а в местах, защищенных от ветра, на ней виднелись большие темно-зеленые пятна.
На цепи больше не покачивалась лодка дяди Пьера: сын спрятал ее в сарай. Пока они шли по дороге, собака выступала рядом с Жюльеном. Время от времени она делала стойку, выражая этим радость, что видит его. Мальчик ласково разговаривал с Дианой, останавливался и гладил ее. Когда они миновали мост и ступили на тропинку, ведущую к дому, собака начала дергать поводок. Жюльен сперва удерживал ее, но потом, видя, что вокруг никого нет, отпустил и побежал следом. Она быстро умчалась вперед. Когда он вошел во двор, Диана стояла на задних лапах перед кухонной дверью. Передними лапами она скребла по наличнику и слегка повизгивала. Жюльен ласково окликнул ее, потом обогнул дом и вошел в сад. Собака последовала за ним. Теперь она металась во все стороны и, не поднимая морды, то и дело останавливалась и долго обнюхивала землю.
Мальчик шел садом. В глубине была наполовину вскопана грядка. Может, именно здесь дядя Пьер упал на землю. Жюльен представил себе, как он лежал, неподвижно вытянувшись, совсем как в гробу.
Жюльен возвратился к забору, там уже расцвел куст сирени. Он срезал ножом несколько веток и вышел из сада. Собака обнюхивала дверь сарая. Мальчик позвал ее, и она побежала за ним.
Он снова шел по той дороге, по которой в день похорон ехал катафалк с телом дяди Пьера. Но сейчас солнца не было. Над лугами проносился ветер, он поднимал пыль столбом, и казалось, что на дороге крутятся большие серые волчки. Достигнув первых домов, Жюльен снова взял собаку на привязь. Он обогнул церковь, вошел на кладбище и принялся разыскивать могилу дяди Пьера. Какой-то человек, работавший заступом возле стены, посмотрел на него и крикнул:
— Эй, малый! Разве не знаешь, что собак на кладбище водить нельзя?
Жюльен остановился, но промолчал. Тогда человек крикнул громче:
— А ну, проваливай отсюда, не то я твоему псу сверну голову.
Мальчик все еще мешкал. Могила дяди Пьера была совсем рядом — он видел чуть привядшие цветы на ней.
Он уже собрался уйти, но тут из ризницы вышел священник и спросил:
— Что случилось, Мартен?
— Да вот мальчишка привел сюда собаку, она все могилы загадит!
Священник посмотрел на Жюльена и неторопливо направился к нему. Подойдя ближе, он спросил:
— Что ты тут делаешь, мальчик?
— Я пришел на могилу дяди, господина Дантена.
Священник был высок и худ, он слегка сутулился. На носу у него были очки в железной оправе. Улыбнувшись, он сказал:
— Как же, теперь я тебя узнал. А это — Диана. Его славная Диана.
Он нагнулся и погладил собаку. Она завиляла хвостом, задев его сутану. Священник выпрямился.
— Ты принес сирень, — сказал он. — Это хорошо. Но цветы, положенные в день похорон, еще почти свежие. Видишь? Последние дни было прохладно, а вчерашний дождь пошел им на пользу.
Жюльен двинулся за священником; тот шел к могиле, осеняя себя крестным знамением. С минуту они стояли рядом, не говоря ни слова. Собака уселась между ними.
— Тебе надо было захватить посудину и поставить в нее сирень, — заметил священник. — Я, пожалуй, что-нибудь найду.
Он повернулся, обвел глазами кладбище и направился к могиле, на которой виднелась старая, заржавевшая металлическая ваза.
— Держи, — сказал он, — родственники сюда не часто приходят. Поставь в нее цветы, а потом принесешь что-нибудь из дома.
Жюльен сполоснул вазу и наполнил ее водой. Когда он возвратился к могиле, священник все еще неподвижно стоял возле нее, скрестив руки на груди.
— Твой дядя был хороший человек, — сказал он. — Господь бог, без сомнения, поместил его среди праведников. Надеюсь, ты ежедневно молишься за упокой его души.
Жюльен утвердительно кивнул.
— Вот и хорошо, — похвалил его священник. — До свидания, мальчик.
Жюльен поблагодарил его; потом еще немного постоял у могилы.
— Дядя! Милый дядя! Если рай существует, я уверен, что ты в раю, — прошептал мальчик. И покинул кладбище.
Он медленно брел по дороге, а ветер дул все сильнее и сильнее. Небо, казалось, нависало все ниже. Слева темнел лес, словно наполовину вросший в землю.
Жюльен оставил собаку у папаши Панона. Когда он вышел со двора, на лоб его упали первые капли холодного дождя.
— Поторопись, — крикнул ему вслед старик. — Может начаться ливень.
Быстро крутя педали, мальчик покатил по дороге. Попутный ветер толкал его в спину, но он тем не менее ощущал огромную усталость. Ему хотелось растянуться на траве, покрывавшей откос, и долго лежать там — в полном одиночестве.
Часть четвертая
47
Господин Петьо решил в тот год закрыть кондитерскую с семнадцатого августа, когда Виктору надо было идти на военную службу. Всю последнюю неделю хозяин не переставая шутил.
— Чертов Виктор, до чего ему везет! — говорил он. — Мы будем отдыхать жалкие две недели, а он будет жить в свое удовольствие не один год. Ведь военная служба — самое разлюбезное дело, бьюсь об заклад, что он останется на сверхсрочной.
— Ну, я держусь иного мнения, — возражал Виктор, — с меня хватит и полутора лет.
