Михаил Однобибл - Очередь
Учетчик неудержимо зевнул. Как ни осторожно он пил и ел, его разморило. Но он ни в коем случае не должен был терять сосредоточенность. Об авторитетах он пока знал одно: они хорошо осведомлены. Значит, они были в курсе того, как очередь обманывала учетчика. Более того, они могли быть закулисными вдохновителями этих обманов, на то они и авторитеты. В данную минуту учетчик не знал их намерений и действительных полномочий. Внешний вид делегации не внушал доверия. О том, что они авторитетны, учетчику сказал Немчик. Он дал им скупую, ироничную в недосказанности характеристику, но в целом одобрял переговоры с ними. Немчику учетчик верил безоговорочно. Но Немчик, несмотря на всю свою рассудительность, был ребенок, на его наивности могли сыграть матерые интриганы. В очереди предостаточно стояльцев, ненавидящих учетчика лютой ненавистью. Словом, он вынужден был выбирать из двух неизвестностей: или войти в резиденцию авторитетов, похожую на тюремный острог, или искать счастья в попытках вырваться из кольца погонь. Так как последние дни учетчик вел войну нервов в музее, взаперти, теперь он предпочел борьбу на открытом воздухе.
Женщине он не сказал о сделанном выборе и встал, чтобы уйти. Разве могла пожилая неуклюжая тетка преградить ему путь! Но она сумела. От ее следующих слов учетчик замер как громом пораженный. «Ты все такой же неуступчивый, Чугушок! – сказала женщина и подала листок, сложенный треугольником. – Вот моя верительная грамота. Авторитетнее того, кто ее дал, для тебя нет и быть не может. Я с непривычки ногу натерла, пока за реку ходила. Но не зря. Я тебя еще за городом изучила. Чувствовала, без бумажки не обойтись, и сердце меня не обмануло. Хотела передать в более доверительной обстановке, но ты рассудил иначе. Узнаешь почерк?»
«Кто ты?» – растерянно пробормотал учетчик, бессильно глядя в дряблое лицо авторитетки. Но раскрытое письмо заставило его забыть обо всем. Учетчик не спутал бы этот почерк ни с одним почерком в мире, хотя рука писавшего уже заметно дрожала от старческого холода. И с первых строк учетчик узнал мысль и манеру выражения. Письмо не могло быть подделкой.
«Низкий поклон учетчику от бригадира! Ставший для меня пропащим, надеюсь, себя не потерял, – писал Рыморь с присущим ему юмором. – Говорят, ты в городе заметная фигура, с тобой считаются. Мне еще весной передавали о твоих подвигах, ты показал себя орлом. Жаль, сам я в город не вхож, а то проведал бы тебя в пустое межсезонье. Посмотреть бы хоть одним глазком, как ты в техникуме с видом заправского студента пишешь мелом на доске. За городом я уже и не знал, чему еще тебя учить. А в городе тебе еще многому, наверно, можно поучиться. Когда устанешь от круглосуточного света, приходи обратно. Хорошо, если твои новые знакомые подарят тебе крючки и леску. Пробурим лунки, половим рыбки. Пока я кормлюсь богатым жизненным опытом и солидным трудовым стажем, то есть подножным кормом. На зиму ничего не запас. Рыбоводство дело прибыльное, погода в нынешний сезон благоприятствовала, бригаду я набрал проворную, а все же при расчете не свел концы с концами, недостало твоего въедливого учета. Без тебя моя рота круглоротых запускала в бригадный котел ложки до начала дележки. Я думал, будет тройная уха, а там на дне потроха. Посадили меня ребята на зимние опята, и те уже отошли. Вот шучу для притупления голода. Возвращайся, пока твой бригадыр не стерся до дыр. Есть думка на следующую весну. Где меня найти за городом, расскажет передатчица этого письма. Один сезон она работала у нас в бригаде стряпкой. Кстати, твои командирские (чуть не сказал – бригадирские) еще идут? Который час?»
На этом письмо обрывалось. Учетчик убрал его в карман, обхватил женщину за голову, отвел волосы и увидел на мочке уха памятное родимое пятнышко. «Стряпка!» – блаженно проговорил учетчик, целуя женщину в мягкие толстые щеки, в глаза, в нос, мажа ее копотью музейных ламп.
Накопившаяся тоска по загороду вырвалась и затопила его. Непрошеные, неуместные воспоминания о далеких счастливых днях завертелись перед глазами. Имени женщины учетчик не знал никогда, не было нужды. Стряпка и стряпка. За годы сезонных работ скупой Рыморь единственный раз разорился на бригадную повариху, отдельно занятую приготовлением пищи для всех, обычно рабочие кашеварили по очереди или в одиночку заботились о пропитании, кто как сумеет. Но и тогда бригадир из экономии взял неопытную девчонку такого росточка, что ее видно не было из-за котлов. Едоки, занятые на основных работах, потешались над стряпкой. Но малявка была цепкая, юркая, злая на язык, что, впрочем, было отзвуком злости на работу. Она быстро приловчилась к длинным рогатым ухватам, горячим цепям и крючьям, на них висели над огнем котлы, и еще успевала бегать с топором к дикой яблоне, росшей рядом с полевым станом. Тяжелым топором в детских ручках стряпка помахивала у корня яблони и угрожала срубить дерево, если плоды, мелкая оскомистая дичка, не вырастут крупнее. Бранилась она понарошку, но очень сердито, как и подучил учетчик. Советом припугнуть дерево он разыграл стряпку, чтобы отвязаться от нее. Она докучала ему жалобами, что ей совестно подавать на стол бледный компот, а густой варить не из чего. Неизвестно, стряпкина угроза подействовала или череда теплых дождей, но дикие ранетки налились соком, покрупнели.
Теперь учетчик со слезами умиления вглядывался в обрюзгшую, постаревшую подружку юности. Она была, кажется, мало растрогана, сухие глаза глядели испытующе. Впрочем, любую женщину покоробило бы столь долгое узнавание.
На следующий день учетчик проснулся на даче. Он утопал в необъятной перине, на такой высокой подушке, что ныла шея. Учетчик первым делом проверил письмо. Перед сном он не оставил его в одежде, брошенной рядом с кроватью, а спрятал на животе под майку. Учетчик проснулся лицом к стене. Не меняя позы, он медленно, строку за строкой, перечитал на свежую голову бригадирское послание. Он понял, что получил сигнал о помощи, настолько отчаянный, насколько позволяло достоинство старика Рыморя.
Бригадиру всегда было свойственно шутливое самоуничижение, переходящее в шутливое возвеличивание учетчика. Но если в прежние годы этим легким юродством смягчалось несомненное превосходство матерого волка, вожака сезонных стай над младшим товарищем, то в последнем письме юмор сделался вымученным. Из письма сквозила тоска. Учетчик с болью читал эти строки. Предательски дрожала чертившая их рука. Ровные, с одинаковым наклоном, буквы вдруг начинали шататься, корявые инвалиды цеплялись друг за друга. Рыморь резко сдал, потому что надорвался в отсутствие учетчика. Целый сезон в одиночку командовал, по его выражению, ротой круглоротых. Каждый из набранных в бригаду рвачей старался набить карман в ущерб остальным. Учетчик по опыту знал, как сложно держать в узде таких работничков, за ними нужен глаз да глаз, а единственный помощник Рыморя прохлаждался все лето невесть где. Учетчику вспомнились признаки подкрадывающейся старости в повадках бригадира. Тот стал скуп на мелкие движения. Если позволяли местность и погода, носил ботинки без шнурков, чтобы обуваться, не наклоняясь. Когда раздевался, не вынимал рукава пиджака из рукавов плаща, снимал их одним движением, потом вместе брал с вешалки и разом надевал. Он не менял привычную сорочку, пуговицы на ней по старой моде были пришиты с частотой баянных кнопок, но из сорока пуговиц расстегивал три верхних и стягивал сорочку через голову. Когда-то давно еще полный зрелых сил и мыслей бригадир учил учетчика, что на горных работах подлинно осторожные идут вверх от лагеря: возвращаться после работы усталому легче, шагая вниз, и в случае травмы товарищи на спуск быстрее доставят пострадавшего в лагерь. Как шутил Рыморь, низобоязнь умнее высотобоязни. В последние годы он не обходил сам все участки работ, как положено бригадиру, а сознательно или инстинктивно держался выше лагеря. В бане же, наоборот, опускался, тихо грелся на нижнем, холодном полке, а было время, учетчик исхлестывал о бригадира два веника.
Особенно щемили душу начало и конец письма. Переданный учетчику «низкий поклон», несмотря на его шутливость, подразумевал скорую передачу бригадирской власти молодому, энергичному преемнику и выражал робкую надежду немощного старика на заботу о себе в будущем. Письмо обрывалось пронзительным вопросом: который час на часах учетчика? То есть не отстал ли он от хода событий? Его «командирские» уже почти «бригадирские». Пора, пора брать в свои руки бразды правления, принять на себя самую тяжелую и ответственную загородную должность, бригадирскую, так как нынешний «бригадыр» устал до дыр. Необходимые знания и навыки учетчику переданы. «За городом я уже не знал, чему тебя еще учить», – написал Рыморь.
