Александр Проханов - Среди пуль
Дворец тоже знал эту тайну. Ведал свою участь. Оба они, он и дворец, встретились и узнали друг друга. Молчали среди солнца и гула, бесчисленных лиц и мельканий, связанные общей тайной, общей бедой и долей.
Белосельцев стоял на гудящей эстакаде моста. Далеко на реке исчезала баржа. Дворец, облаченный в стекло и камень, грустно взирал на него.
В бюро пропусков ему выдали квиток с указанием этажа, кабинета, имени пригласившего его депутата. Постовой оторвал у пропуска корешок, и Белосельцев очутился в просторных, матово озаренных холлах и переходах. Он двигался вместе с другими людьми в мягких потоках. Нажимал светящиеся кнопки лифтов. Взлетал на этажи, оказываясь на мраморных площадках. В просторном буфете с молчаливыми сосредоточенными едоками задержался и выпил чашечку кофе, разглядывая в огромное окно панораму Москвы, высотный дом на площади Восстания, американское посольство из красного кирпича, горбатый белокаменный мостик с гранеными фонарями, перекинутый через несуществующий водоем.
В коридорах и лифтах он несколько раз встречался с депутатами, чьи лица были хорошо известны и узнаваемы. Они вызывали у него то острую антипатию, то воодушевление. И во всех случаях – изумление. Близкие, доступные, без микрофонов, вне стеклянной колбы телевизора, они своей будничностью напоминали актеров, только что покинувших сцену. Еще в гриме и театральных костюмах, но уже забывших роль, озабоченных и усталых, думающих о житейских мелочах.
Войдя в один из лифтов, он оказался с глазу на глаз с демократом-священником, которого страстно презирал, ненавидел, едко издевался над его облачением, называя его рясу сутаной, под которой тот прячет копытца и хвост, а взбитая седоватая шевелюра плохо скрывает маленькие витые рожки. Здесь же, в лифте, священник выглядел усталым, расстроенным, почти больным. Лицо, под цвет бороды, было пепельным. На носу выделялись малиновые склеротические прожилки. Черная ряса, многократно изведавшая утюг, лоснилась. В двух местах на ней была заметна аккуратная штопка. Священник рассеянно смотрел на Белосельцева, ковырял в зубах мизинцем с длинным, чуть загнутым ногтем. Он вышел на одном из этажей, оставив Белосельцева в рассеянных чувствах, не было едкой ненависти к демократическому попу, а только недоумение и почти сострадание.
Шагая по коридору мимо одинаковых дверей с табличками, он повстречал стайку молодых, оживленно лепечущих женщин. Среди них находился депутат Бабурин, всегда вызывавший у Белосельцева чувство восхищения за его ум, красноречие, блестящую логику и бесстрашие. Бабурин, с черной бородкой, с черными волосами, в которых, словно клок инея, белела седая прядь, улыбался румяным ртом, слушая поклонниц. Он позволял им любить себя, восхищаться собой, следовать вместе с собой. Это откровенное упоение своей неотразимостью вдруг бросилось в глаза Белосельцеву, и он испытал разочарование, увидев своего кумира вблизи. В нем было нечто от театральной знаменитости. Проходя мимо, Белосельцев уловил сладковатый запах духов, исходящий то ли от дам, то ли от самого кумира.
Он встречал и других депутатов, лица которых казались знакомыми, но их имен он не помнил. Все они, проходя, успевали взглянуть ему в глаза, чтобы убедиться, известны они ему или нет. Если убеждались, что неизвестны, у них в глазах появлялось разочарование и скука.
Вообще же люди, которые ему попадались, входили в кабинеты, пробегали к лифтам, сидели в буфете за кофе, казались ему нарочито многозначительными, напоказ деловитыми. И Белосельцев испытывал к ним острое сострадание. Они не ведали его тайны, не знали, что они обречены. Торопились, идя по коридорам, несли свои бумажки и портфели, пробегали по мраморным лестницам среди картин и гобеленов и не чувствовали ужасной, им уготованной доли.
Наконец после долгих поисков он нашел кабинет Константинова. Постучал и вошел. Увидел знакомое лицо депутата, лысеющий круглый лоб, рыжеватую бороду, возбужденные навыкате глаза, обращенные к другому, стоящему напротив человеку. Тот был в форме подполковника, худ, высок, с маленькими светлыми усиками. На его груди красовалась эмблема в виде красной звезды с надписью: «Союз офицеров». Белосельцев узнал его, организатора оппозиционного движения офицеров. Офицер – так при первой их встрече нарек его мысленно Белосельцев – был раздражен. На бледном лице выступали розовые пятна. Недовольно взглянув на Белосельцева, досадуя на его появление, он продолжал внушать Константинову:
– Уверен, что на конгрессе «Фронта» произойдет раскол! Друзья-националисты обвинят друзей-коммунистов во всех грехах и выйдут из «Фронта». Вот вам и солидарность красных и белых! Всегда утверждал, националисты не умеют работать в команде. Организации карликовые, а вожди – великаны!
Константинов кивнул Белосельцеву, указал ему на стул и ответил Офицеру:
– А разве для кого-нибудь было секретом, что коммунисты вступают во «Фронт», чтобы спрятаться в коалицию! Очухаться после разгрома! Но я повторял и буду повторять: мы должны объединиться, чтобы сбросить режим! А уж потом, – он нервно усмехнулся, обнажая несвежие зубы, – потом мы успеем перестрелять друг друга! – И, поворачиваясь к Белосельцеву, сказал: – Я вас слушаю! Что вы хотели мне сообщить? Только, простите, у меня очень мало времени!
Белосельцев видел, что своим появлением нарушил один из бесчисленных политических споров, который был крайне важен и интересен этим двум людям. В подобных спорах они находили выражение своим темпераментам и честолюбиям, личным симпатиям и неприязням. Из этих непрерывных споров и дискуссий составлялась сложная ткань оппозиционных союзов и движений. Белосельцев, желающий сражаться, действовать, участвовать в боевых операциях, испытывал недоумение и неловкость. Он не понимал этих склонных к разглагольствованию политиков. Чувствовал свою ненужность, никчемность.
– Пожалуйста, очень кратко! – стараясь быть любезным и одновременно удерживая посетителя на дистанции, повторил Константинов. Механически и почти недружелюбно улыбнулся Белосельцеву.
– День назад я присутствовал на учениях спецподразделений МВД по захвату Дома Советов, с применением бронетехники и огневых средств. Макет первого этажа Дома Советов в натуральную величину был атакован и подожжен. Отрабатывалась методика эвакуации пленных народных депутатов. На учении присутствовал Ельцин. Я счел необходимым поставить в известность депутатов и руководство Верховного Совета. Поэтому и пришел.
Он видел, как менялось лицо Константинова. Вместо недавнего выражения нетерпения, легкой досады и едва заметного превосходства на нем появились тревога, испуг, любопытство, недоверие, пытливое выведывание, острая заинтересованность и, наконец, напряженное внимание к человеку, принесшему ошеломляющее известие, которое требовало тщательного и немедленного осмысления.
– Подробнее! Что это было?..
Белосельцев подробно, указывая подмосковную трассу, удаление от города, внешние признаки въезда в закрытую зону, поведал о тренировочных полях, наблюдательных трибунах и вышках, о приезде Ельцина с министром и свитой генералов, о репетиции разгона демонстрантов, о развернутой, со множеством деталей, имитации штурма Дома Советов, из которого сквозь дым и огонь выводили пленных, заталкивали в тюремные машины. Он рассказал обо всем, умолчав о Каретном, не ответив на вопрос, как и в каком качестве оказался свидетелем зрелища.
– Мы говорили об этом в своем кругу, – растерянно произнес Константинов. – Никто не верит! Хасбулатов не верит! Я предложил создать депутатскую комиссию, расследовать поступающие сведения. Вы должны повторить свой рассказ перед депутатской комиссией, перед представителями прессы! Мы должны нанести превентивный удар!
– Пусть идут! – вскипел Офицер. – Одними ментами им дела не сделать! Армию им не поднять! Армия с нами, она их сметет! Командиры полков, командиры дивизий с нами! Наши люди из округов сообщают, армия только ждет повода! Пусть дернутся, и мы их сметем!
Он желчно засмеялся. Его смех показался Белосельцеву истерическим, бледное лицо несколько раз передернулось моментальной конвульсией.
– Надо немедленно сообщить Хасбулатову! – сказал Константинов. – Вы сможете пойти со мной и еще раз повторить свой рассказ?
Он схватил телефон, набрал номер и, представившись, видимо, секретарю или помощнику, попросил о немедленной встрече.
– Очень срочно! – сказал он требовательно, трескучим голосом. – Крайне важное сообщение для Руслана Имрановича!
Офицер, нервный, недоверчивый, остался в кабинете, а Белосельцев и Константинов двинулись по коридорам. Они спускались и поднимались на лифтах, наконец попали в просторную приемную, выходящую огромными окнами на набережную. На излучину сверкающей реки, на туманный небоскреб «Украины».
