Амин Маалуф - Самарканд
Казалось, ей нелегко держать такие речи, я не стал вступать с ней в пререкания.
— Персия напоминает мне парусник-неудачник. Моряки без конца жалуются на то, что мало ветра. И вдруг, словно в наказание, небо посылает им шквал.
Мы долго удрученно молчали. Затем я нежно обнял ее.
— Ширин!
Видимо, я как-то особенно произнес ее имя, только она вздрогнула, отстранилась от меня и с подозрением уставилась на меня.
— Уезжаешь?
— Да. Но иначе, чем ты думаешь.
— Как это «иначе»?
— Я уезжаю с тобой.
XLVIII
Шербур, 10 апреля 1912 года.
Передо мной, насколько хватает глаз, Ла-Манш — спокойный, с серебряными барашками на поверхности воды. Рядом со мной — Ширин. В нашем багаже Рукопись. Вокруг нас — самая настоящая восточная толпа.
Столько разговоров было о знаменитостях, севших на «Титаник», что почти забылись те, ради кого был выстроен этот колосс: мигранты, миллионы мужчин, женщин и детей, которых не принимал ни один берег и которые мечтали об Америке. Пароход должен был послужить цели доставки этих людей в страну обетованную. Он подбирал всех: англичан и скандинавов — в Саутгемптоне, ирландцев — в Квинстоуне, а греков, сирийцев, армян из Анатолии, евреев из Салоник или Бессарабии, хорватов, сербов, персов — в Шербуре. На морском вокзале я наблюдал за выходцами с Востока: держась рядом со своим жалким скарбом, они с нетерпением ждали отплытия, стойко вынося все тяготы путешествия — заполнение формуляра, проблемы с багажом и т.д. У каждого в глубине взгляда притаилось либо любопытство, либо горечь, и все как некую привилегию воспринимали то, что им предстояло принять участие в первом рейсе самого могучего, современного и надежного из кораблей, когда-либо построенных человечеством.
Да и мои чувства мало чем отличались от их. Мы поженились в Париже три недели назад, и я повременил с отъездом в Америку с одной-единственной целью: подарить своей любимой свадебное путешествие, достойное той восточной пышности, к которой она привыкла. Это не было пустым капризом. Ширин долгое время весьма сдержанно относилась к идее поселиться в США, и если бы не разочарование, связанное с неудавшимся пробуждением ее родины, никогда не согласилась бы следовать за мной. Я был преисполнен решимости воссоздать для нее привычную среду и даже сделать ее более феерической.
«Титаник» как нельзя лучше подходил для этой цели. Казалось, он был задуман людьми, стремящимися создать в этом дворце на плаву возможность самого роскошного времяпрепровождения, существующего на земле, к примеру, восточные радости: щадящая турецкая баня, не хуже константинопольских или каирских, зимние сады с пальмовыми деревьями и даже электрический верблюд в гимнастическом зале среди перекладин и коней, предназначенный для имитации ощущений путешествия по пустыне.
Но исследуя «Титаник», мы не старались отыскать на нем только нечто экзотическое, порой предаваясь и чисто европейским удовольствиям, как-то: дегустации устриц или соте из цыпленка под лионским соусом — фирменного блюда шеф-повара Проктора — под вино Ко д’Этурнель 1887 года и музыку из «сказок Гофмана», «Гейши» или «Великого Могола» Людера, исполняемую музыкантами в темно-синих смокингах.
Это были незабываемые моменты и для Ширин, и для меня, для нас обоих, ведь на протяжении многих лет мы встречались тайно. Какими бы просторными и многообещающими ни были покои моей принцессы в Тебризе, Зарганде или Тегеране, я всегда чувствовал, что наша любовь приговорена быть взаперти с единственными свидетелями — зеркалами и отводящими глаза служанками. Теперь мы вкушали банального удовольствия быть на виду и вместе, быть парой, на которую устремлены взгляды, и допоздна не уходили в каюту, одну из самых просторных на пароходе.
Нашим самым большим наслаждением стала вечерняя прогулка. После ужина мы тотчас просили офицера, всегда одного и того же, отвести нас к сейфу, где хранилась Рукопись, чтобы долго-долго нести ее к себе через все палубы и коридоры. Сидя в ротанговых креслах в «Кафе паризьен», мы наугад открывали «Рубайят», прочитывали несколько четверостиший, а затем поднимались в лифте до прогулочного мостика, где, не очень-то заботясь, видит ли нас кто-нибудь, жадно целовались. Поздней ночью мы возвращались с Рукописью в каюту, где она проводила с нами ночь, а утром возвращали ее обратно в сейф. Этот ритуал приводил Ширин в восторг. Я даже поставил себе за правило не допускать ни малейших отклонений в его исполнении.
На четвертый вечер нашего плавания я наугад открыл книгу и прочел:
Вот вопрос из вопросов: что есть Человек?
Образ Божий. Но логикой Бог пренебрег
Он его извлекает на миг из пучины —
И обратно в пучину швыряет навек.
Мне показалось забавным, что речь идет о пучине, я хотел еще раз прочесть рубаи, помедленнее, но Ширин остановила меня:
— Умоляю тебя!
Она как будто задыхалась, я с беспокойством посмотрел на нее.
— Я знаю его наизусть, — каким-то безжизненным голосом произнесла она, — но такое ощущение, что слышу впервые, Словно… — Она не стала пояснять свою мысль, набрала воздуху в грудь и, слегка успокоившись, продолжала: — Скорей бы уж мы были на месте.
Я пожал плечами.
— Если и есть на свете корабль, на котором можно путешествовать без страха, так это «Титаник». Как сказал капитан Смит, Бог и тот не смог бы его потопить!
Я хотел успокоить ее, но добился обратного: она вцепилась в мою руку и зашептала:
— Никогда больше так не говори! Никогда, слышишь!
— Да что с тобой? Ты же знаешь, это всего лишь шутка!
— У нас даже атеист не осмелится выговорить такое.
Ее била дрожь. Я не понимал, что на нее нашло, и предложил вернуться в каюту. По дороге мне пришлось поддерживать ее, силы покинули ее.
На следующий день, казалось, она избавилась от страхов. Чтобы развлечь ее, я стал показывать ей имеющиеся на пароходе чудеса и даже влез на покачивающегося электрического верблюда, рискуя быть высмеянным Генри Слипером Харпером, издателем одноименного еженедельника, который провел с нами некоторое время и угостил нас чаем. Попутно он поведал нам о своих путешествиях на Восток, а после церемонно представил своему пекинесу, которого он счел возможным окрестить Сун-ят-Сеном[83], в честь освободителя Китая. Но ничто не помогало разгладить складки на лбу Ширин.
Вечером, за ужином, она была тиха и молчалива, казалась ослабевшей. Я счел благоразумным отказаться от нашей прогулки и не доставать Рукопись из сейфа. Мы отправились спать. Ширин тут же забылась неспокойным сном. Я же, беспокоясь за нее и не имея привычки так рано укладываться в постель, провел добрую половину ночи, любуясь ею.
К чему лгать? Когда «Титаник» налетел на айсберг, я ничего не заподозрил. И только позже, когда мне сказали, в какой именно момент произошло это столкновение, я вспомнил, что незадолго до полуночи услышал какой-то глухой звук: как будто в соседней каюте рвали плотную ткань. И это все. Какого-либо толчка я не ощутил. В конце концов уснул и я, чтобы очень скоро проснуться от того, что кто-то барабанил в дверь и кричал — было не разобрать, что именно. Я взглянул на часы: без десяти час. Я набросил на себя халат и отпер дверь. Коридор был пуст. Но вдали слышались громкие разговоры, необычные для столь позднего часа. Ничуть не обеспокоясь, я отправился взглянуть, в чем дело, разумеется, не будя Ширин.
На лестнице я столкнулся со стюардом, который тоном, не допускающим ничего серьезного, известил меня о «каких-то небольших проблемах».
— Капитан просит всех пассажиров первого класса собраться на палубе Солнца, на самом верху, — сказал он.
— Стоит ли будить жену? Ей вчера немного нездоровилось.
— Капитан сказал: всех, — ответил стюард со скептической миной на лице.
Вернувшись в каюту, я как можно нежнее разбудил Ширин, погладив ее лоб, произнеся ее имя на ушко. Как только она издала первый звук, я шепнул:
— Нужно вставать. Придется подняться на верхнюю палубу.
— Только не теперь, мне очень холодно.
— Вовсе не для прогулки, дорогая, это приказ капитана.
Последнее слово возымело магическое действие, она вскочила с кровати:
— Ходайя! Боже правый!
Она быстро кое-как оделась. Я успокаивал ее, просил не торопиться. Однако когда мы поднялись на палубу, там царило волнение, а пассажиров распределяли по шлюпкам.
Стюард, с которым я недавно говорил, все такой же веселый, тоже был там.
— Женщины и дети, — произносил он, потешаясь всем своим видом над этими словами.
Я взял Ширин за руку, пытаясь отвести ее к месту посадки в шлюпки, но она отказывалась двинуться с места.
