Михаил Идов - Кофемолка
— Я пришел поклониться эрцгерцогу, — сказал гость, улыбаясь. — У меня есть предложение, которое с его стороны было бы глупо не выслушать.
Слова «эрцгерцог» и «глупо» редко звучали в этих стенах в одном предложении. Стражник сделал невольный шаг вперед.
— А еще глупее пытаться меня остановить, — задорно продолжил незнакомец. Его обтянутая перчаткой рука огладила ткань камзола над правым бедром, демонстрируя стражнику очертания незнакомого пистолета. — Иначе придется официально представить вас господину Самуэлю Кольту. Эта модель особая, называется «Миротворец», — добавил он, произнеся последнее слово со вкусом и по-английски. — Так что не помириться ли нам прямо сейчас?
К двум часам ночи, под звуки обезумевшего ночного ТВ у соседей наверху (помню повторявшуюся, как наваждение, фразу «неотразимый результат»), я допечатал тридцатую страницу худшего произведения, когда-либо написанного — мной или вообще. В приступе словесного опьянения я постоянно путал 1683 год с 1863-м, что явно шло на руку господину К. в плане оружейной технологии. Если бы подобную писанину вручили мне в «Киркусе», меня бы хватил апоплексический удар. Месяц спустя, прочтя рецензию, с ним же свалился бы автор.
Еще часом позже первая глава завершилась сабельной дуэлью на четыре страницы. Мы-писали-мы-писали-наши-пальчики-устали. От счастья у меня прерывалось дыхание. Я вскочил, пару раз лягнул воздух в примерном направлении улицы и снова свалился на диван, запыхавшись.
Я выцедил остаток хереса одним длинным липким засосом, и меня тут же охватил позыв поделиться текстом с Ниной. Кто еще мог его оценить по достоинству? Кто еще в этом мире знал меня достаточно хорошо, чтобы понять и прочувствовать абсурдный восторг, с которым исторгалась из меня эта ерепень? Я вальсировал по комнате с «Маком» в вытянутых руках, как с партнером — его монитор безвольно болтался на стальной шее, — пока не взял след соседского беспроводного сигнала. Я замер на одной ноге, сбалансировал клавиатуру на согнутом колене другой, нажал «отправить», опустил компьютер и тут же взвыл от стыда.
Поздно! Я почувствовал, как текст вылетает из комнаты, как воронка вакуума всасывает перхоть нулей и единиц и весь мой адреналин улетучивается вдогонку. Как полный болван, я защелкал клавишей «обратно», как будто этим можно было перехватить весточку в полете, остановить разлетевшиеся веером крошки информации и выудить их из эфира по одиночке. Я щелкал и щелкал, аннулируя последние часы своей жизни литера за литерой. Я не отказался бы отщелкать обратно к маю.
Малую вечность спустя на подушке дивана зажужжал и заворочался мой телефон. Городской код 415. [99] Мне понадобилось пять с половиной гудков, чтобы ответить.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — откликнулась Нина. — Я на третьей странице. Занятно. — Голос ее был сухой, порожний. Из меня самого испарилось все, включая грусть.
— Спасибо.
— Знаешь, что в этой вещи изумительно?
— Что?
— Она не о тебе.
Мы выдержали минутную паузу, просто слушая шум на линии — треск и шорох целого материка.
— Ты спишь? — спросил я наконец.
— Нет, что за глупости. Здесь же всего полночь.
— Конечно.
Еще пауза. Нина поменяла позу, вздохнула. Я представил себе ее с поджатыми коленями на диванчике, закутанной в одеяло, как освобожденная заложница в последнем кадре плохого фильма.
— Ты сидишь с ногами на диванчике, под одеялом? — спросил я.
— Нет, на балконе. Курю. Хороший вид на гавань.
— Понятно. Туман стелется?.
— А?
— Извини. Ты у мамы остановилась?
— Нет, сняла на время каморку. Тысяча пятьсот в месяц. Цены здесь сумасшедшие. Ки в Куала-Лумпуре, кстати, продает ту самую квартиру, которую она мне купила. По-моему, сделала на ней кучу денег.
Опять тишина. Я расслышал слабый шум уличного движения где-то под Нининым балконом. Беседа буксовала. Курение, впрочем, было хорошим знаком. Курение означало, что она старается разозлить Ки.
— Слушай! — начал я уверенно и тут же застыл. Прости? Я поступил ужасно? Люблю? Вернись?
— Я понятия не имел, куда это я собрался со своим командным тоном. Я сымитировал кашель, чтобы хоть как-то закончить фразу.
— Слушаю, — сказала Нина. — Ты что, тоже там куришь?
— Нет. — А неплохо было бы. Балкон, сигарета, спиралями уходящие в темноту искры — крайне заманчиво. — Как там работа?
— Нормально. Банк. Живу по расписанию биржи. [100]
— А я вообще не знаю, по чьему расписанию живу. Вчера проснулся под вечерние новости.
— Помнишь Грабалов? — вдруг спросила Нина.
— Старая пара в Вене? Разумеется. А что?
— Они умерли. Месяц назад. Я прочла в «Таймс». Сначала он, а неделей позже с ней инфаркт случился.
— Господи. Какая жалость. Погоди… — Что-то в рассказе Нины было не то. — Их некрологи напечатали в «Таймс»?
— Его — да, — сказала Нина и откашлялась. — Он, оказывается, был… — Она пробормотала в трубку что-то, прозвучавшее как «краником влаги». Я догадался, что она в своей обычной манере прикрывает трубку рукой.
— Он был кем?!
— Охранником в лагере, — повторила Нина громче. — Дахау. Его узнал посетитель. Суд должен был начаться со дня на день, когда он отбросил коньки.
— Ничего себе.
— Ага.
Момент требовал особо долгой паузы, и мы покорились. Слышно было, как Нина чешет голову. Я непроизвольно заулыбался.
— Ну что, — начал я снова. — Как кофе в Сан-Франциско?
— Так себе. Опитки Сиэтла. Правда, нашла вот одно славное местечко на углу за отелем «Дрейк». Французское. Но не слишком французское.
— Как называется?
— Не помню. Бистро-чего-то-там.
— Кстати о французах. Я только что продал наше оборудование людям, которые собираются назвать свое заведение «Четыреста у бара».
— Как «Четыреста ударов»? — мгновенно поняла Нина. — О, какой ужас. Бедный Трюффо.
— Так вот где мы сбились с пути, — сказал я. — Подумать только: сейчас мы могли бы быть гордыми владельцами…
— «О суфле»? [101]
Мы смеялись, пока не стало очевидно, что мы смеемся, чтобы оттянуть продолжение беседы.
— Мы смеемся, чтобы оттянуть продолжение беседы? — спросила Нина.
— Да. А ты хочешь ее продолжить?
— Да. Нет. Не очень. Еще нет. Но было хорошо.
— Да. Позвонишь мне еще?
— Да.
Мы выдержали еще одну дорогостоящую паузу, и выдержали ее блестяще, будто под общий метроном: когда парабола тишины дошла до нужной точки, мы отрывисто и одновременно распрощались и повесили трубки. Я осмотрелся по сторонам в поисках знамения, символа, сувенира и не нашел ничего. Помещение принадлежало кому-то другому.
Я пересохранил файл с первой главой «Мистера К.», отключил компьютер, вытащил из розетки шнур, обмотал его вокруг шеи «Мака», опустил весь аппарат в мусорный мешок, закинул получившийся куль через плечо, прощупал сквозь карман кольцо, потушил свет, лягнул входную дверь и вышел в ночь. Падал снег, легкий как пыль, первый в этом году.
Оказавшись снаружи, я закрыл дверь, дотряс стонущую железную штору до земли, протолкнул дужку навесного замка из закаленной стали в оцарапанную петлю на ее нижнем краю и защелкнул его, отсекая «Кольшицкого» от мира раз и навсегда.
Именно в этот момент я понял, что оставил свой телефон внутри. Понял потому, что он зазвонил опять. Он звонил, пока я путался в ключах и холодных замках, и терпеливо продолжал звонить, выхватывая синим дисплеем кусок красного дивана из темноты пустого кафе.
Примечания
1
«Киркус ревьюз» — литературный журнал, рецензирующий книги за несколько месяцев до выхода; рецензии публикуются без авторской подписи.
2
Ссылка на рекламный лозунг сети пиццерий «Домино», специализирующейся на доставке на дом, — «Открой дверь, это „Домино“!»
3
Дорогой адрес с легким намеком на либеральный интеллект и космополитизм (та же улица на том же удалении от парка, но с восточной стороны означала бы, наоборот, претензию на наличие голубых кровей).
4
ХИАС — еврейское общество содействия иммигрантам, раскидывавшее вновь прибывших по провинциальным еврейским общинам.
5
То есть работали в ней четыре человека. Назначение Верховного судьи, в отличие от любого другого члена правительства, пожизненное.
6
Из комикса «Люди Икс». Росомаха, кстати, победил.
7
На крайнем востоке Нижнего Манхэттена есть четыре авеню, называющиеся не цифрами, а буквами — А, В, С и D. До середины девяностых Алфавитный Город считался одним из самых опасных районов Нью-Йорка; С («третья буква») и D не вполне благополучны до сих пор.
