Энтомология для слабонервных - Качур Катя

– Забей, – махнула рукой Оленька, не пытаясь перекричать шум прибывающего поезда. – Это же ты едешь производить впечатление. А я так, на подхвате, швейцар, телохранитель…

В купе оказались втроём с командировочным мужиком. Довольно молодым, общительным, весёлым. Пока раскладывали вещи, он незаметно снял с безымянного пальца и положил в карман брюк обручальное кольцо. Достали курицу, яйца, дачные огурцы, беляши, нажаренные Ульяной, минералку. У мужика оказалась бутылочка красного вина. С удовольствием поели, выпили, разговорились. Мужик назвался Игорем, достал карты, предложил сыграть в дурака.

– На рубль? – хитро улыбнулся Игорь.

– На раздевание, – тихо ответила Оленька.

– Ах, вот с какими лисичками я еду! – оживился Игорь. – Идёт!

Лина, выпучив глаза, инстинктивно натягивая тёплую кофту, толкнула Оленьку в бок.

– Ты что, с ума сошла? Ты где этого набралась? – испуганно спросила она.

– На практике, в лесу. Вечерами совсем нечего делать. Дурили с нашими мажорами.

– Я пас. – Лина энергично замотала головой. – Играйте сами.

Игорь, заметно повеселевший, раздал колоду и окинул Оленьку взглядом.

– Да на тебе треники, футболка и носки! – воскликнул он. – Я вмиг тебя раздену, студентка!

– Ходите, Игорь, – улыбнулась Оленька. – Не выёживайтесь.

Лина фыркнула, взяла сигареты и демонстративно вышла из купе. Тамбур пустовал, она затянулась и уставилась на бескрайние поля за окном с островками деревьев и кривыми извилистыми речушками. В отличие от Оленьки, видевшей жизнь в каждом лепесточке, Лина воспринимала пейзаж как контурную карту. Цель поездки не шла у неё из головы. В Олега Онежского она влюбилась заочно, увидев его на столичных афишах в образе Мистера Икса. Блондин, в чёрном плаще, карнавальных очках, с трёхдневной, аккуратно выбритой по контуру щетиной, он разрядил автомат ей в сердце и оставил патроны в кровоточащей ране. Лина не была наивной дурой. Она не мечтала о принце, не витала в облаках, не собирала фотографии актёров. У Лины было много поклонников. Она вполне устойчиво стояла на земле, ездила по этой земле на дорогих машинах, встречалась с богатыми ухажёрами. Лина нередко посещала мужской стриптиз и на слащавых раскачанных мальчиков не пускала слюни. Но это лицо на афише одномоментно превратило залюбленную избалованную девицу в малышку, мечтающую о счастье. Чтобы избавиться от наваждения, Лина, гуляющая по Москве с компанией друзей, решила увидеть красавчика вживую. К половине седьмого вечера приехала на Большую Дмитровку к Театру оперетты, взяла у перекупщика билет и ровно в семь уже сидела в первом ряду перед открывающимся занавесом. Давали «Летучую мышь». Онежский исполнял Габриэля фон Айзенштайна. Лина потеряла остатки разума. Помпезный зал с золотыми балконами, триумфальная люстра, красные бархатные кресла, надушенные театралы, кулисы, актёры, декорации – все кружились под музыку Штрауса, а в эпицентре блистал Олег Онежский. Лирический баритон (хотя Штраус писал эту партию для тенора) обволакивал, окутывал, манил, раздевал, ласкал Линину душу, и она, не сдерживая слёз, отбивая до синяков ладони, аплодировала и вливалась в общее ликование сорванным голосом: браво, браво, браво! Ночью в гостинице не могла уснуть. Решила на следующий его спектакль прийти с букетом цветов. Купив корзинку бордовых роз, еле дождалась конца творения Легара. Играли «Весёлую вдову», Онежский в образе графа Данилы Даниловича снискал боˊльшую часть аплодисментов и букетов. Принимая цветы из рук Лины, он прижал ладонь к сердцу и поклонился. Но Перельман этим не насытилась. К очередной постановке она принесла корзинку белых роз. Затем розовых. Затем оранжевых. К девятому спектаклю Онежский начал её узнавать. А на десятый – в том самом костюме Мистера Икса, в каком красовался на афише, увидев преданную фанатку, в прыжке рухнул на колени и проехался по сцене, остановившись у её ног. Лина рыдала. Он был прекрасен не только на рекламных постерах. В жизни его лицо, его рубленый подбородок, его шрамчик на виске возле левой брови, его огненные карие глаза (ах, какое красивое сочетание с волосами цвета блонд!) обладали невероятной чувственностью, мощью, энергией. За свою 19-летнюю жизнь она так не влюблялась никогда. Подошло время уезжать из Москвы, а кроме красивых жестов и воздушных поцелуев, между ними ничего не происходило. Нужно было планировать новую поездку и действовать решительно. Но как?

Лина затушила бычок второй сигареты и вернулась по шаткому коридору к своему купе. Дверь оказалась закрыта. За ней слышались мужские стоны и неровное дыхание. Перельман опешила от жуткой догадки, но, собравшись с духом, вежливо постучалась.

– Входи, – еле уловила она тихий голос Оленьки.

Лина дёрнула вправо дверь и обомлела. По краям стола сидели почти голый, в одних трусах, Игорь и полностью одетая подруга. Игорь оказался поджарым, мускулистым, белокожим, покрытым яркими узорами голубых вен. Он всхлипывал, со всего размаха кидая королей на стол. Оленька, зевая, отбивалась тузами, а в финале повесила ему шестёрки на погоны.

– Ну что? – лениво спросила она Лину. – Как там жизнь снаружи?

– По сравнению с вашими страстями – дрэк! – Обе подруги часто использовали еврейские словечки Леи.

– Трусы я снимать не буду, – перебил их голый Игорь. – А ты, случайно, не шулером в поездах работаешь? – кивнул он Оленьке.

– Тогда бы я играла на деньги, что мне от твоих шмоток, – улыбнулась Гинзбург, перешедшая на «ты». – Ладно, одевайся. И знаете что. Я бы поела.

Леины фразы, ужимки, манеры были паролем среди Гинзбургов – Перельманов. Никто, кроме семьи, не понимал ни их значения, ни тонкой иронии, ни бесконечной любви, тающей в сердцах, после ухода королевы-матки. Так и Игорь принял добродушный смех Лины за желание поглумиться над побеждённым. Обиженно натягивая на себя носки, он что-то ворчал под нос.

– Подай брюки, – буркнул мужик Оленьке, кивая на полку, где ближе к двери стопочкой лежала его одежда.

Оля взяла свитер и брюки, резко тряхнув ими в воздухе. На затоптанный, вечно мешающий под ногами коврик с мягким стуком упало обручальное кольцо.

– Ах, мы ещё и женаты, – хитро оскалилась Лина. – Мы ещё на что-то рассчитывали!

– Да, рассчитывали, – подхватил её интонацию Игорь. – Думали, ласковые лисички-сестрички. А оказалось, акулы зубастые.

Троица посмеялась и снова принялась за еду. За беляшами и остатками красного выяснилось, что Игорь – пианист из Москвы, колесил с гастролями по стране и теперь возвращается домой. Оленька, не стесняясь, рассказала: в столице им предстоит влюбить в Лину одного артиста.

– Кого? – поинтересовался Игорь, разламывая длинными пальцами беляш.

– Олега Онуфского, – ответила Оленька. – Оперу поёт.

– Не Онуфского, а Онежского, – обиделась Перельман. – И не оперу, а оперетту. Солист, лучший баритон театра.

– Женат? – спросил с набитым ртом Игорь.

– Пресса пишет, что нет, – вздохнула Лина.

Пианист вытер салфеткой жирные после беляша руки, вырвал лист бумаги из блокнота и начеркал на нём несколько цифр.

– Мой московский номер, – свернул он бумажку и протянул Лине. – Лично вашего Онежского я не знаю, но в Театре оперетты у меня пол-оркестра друганов. Как соберётесь, позвоните. Я подойду к концу спектакля, свяжусь с ребятами и попрошу представить тебя артисту.

Лина по-детски захлопала в ладоши, но тут же осеклась под строгим взглядом пианиста.

– Только не будь дурой, – сказал он, театрально глядя исподлобья. – Эту хищницу-тихушницу с собой не бери. Она всё испортит.

– Ольку-то! – хихикнула Лина, толкая подругу в бок. – Да она только в карты хорошо играет, как выяснилось. А так – сексуально недоразвитая, насекомыми озабоченная. И потом, у неё жених, почти муж. По фамилии Бурдякин.

– Бурдякин не Бурдякин, но я тебя предупредил.

Люстра

На московский перрон выгрузились рано утром. Игорь помог Лине докатить до метро чемодан, расцеловал обеих попутчиц.