Перья - Беэр Хаим

— К Цодеку, в архив, — сказал я сидевшему в будке у входа сонному охраннику.

На второй этаж вела широкая лестница, поднимаясь по которой я всегда зачарованно разглядывал витражи в оконных фрамугах. От лестницы вел коридор с высоким сводчатым потолком. В левой стене коридора находились двери, ведущие в залы судебных заседаний и в кабинеты судей, а с правой стороны через низкие окна был виден внутренний двор. Там, под лимонными деревьями с давно не обрезавшимися сухими ветками, громоздились старые письменные столы, стулья и сломанные керосиновые печи. Ступая по гладкому каменному полу коридора, я подошел к угловому помещению, где вместе с двумя молодыми сотрудницами регистратуры работал мой дядя Цодек. Синие тканевые нарукавники надежно защищали его одежду от чернильных брызг.

— Что ищет священник на кладбище? [360] — громко спросил он, заметив меня у входа.

После этого Цодек произнес длинную тираду, явно предназначавшуюся ушам его любопытных коллег. Смысл ее состоял в том, что сам он по роду своих занятий вынужден постоянно соприкасаться с изнанкой жизни, тогда как мне, родившемуся с золотой ложечкой во рту и окруженному людьми, которые только и знают забот, что исполнять любое мое желание, уместно посещать подобное место лишь в качестве адвоката или судьи. А уж Иерусалим, слава Богу, славится своими почтенными судьями, настаивал Цодек, вспомнить хотя бы Фрумкина, Хешина и Бар-Закая. Затем, перейдя на шепот, дядя быстро спросил, не потому ли я пришел в суд, что у меня возникли, не приведи Господь, проблемы с законом, требующие его совета и помощи.

— Можешь говорить прямо, я не побегу рассказывать твоей маме, — сказал он. — Ты вообще знаешь, что она даже не поздоровалась со мной, когда мы встретились в Пост Гедальи [361] у бабушкиной могилы?

Узнав цель моего визита, дядя Цодек вздохнул с облегчением. Проглядев наколотые на гвоздь в дверном косяке листы бумаги, он сообщил, что слушание по делу о продлении ареста Ледера начнется через полчаса в зале судебных заседаний номер восемь.

— Мальчики часто похожи на братьев матери.

Эти слова из талмудического трактата «Бава кама» дядя Цодек с удовольствием процитировал, уже не в первый раз на моей памяти, когда мы спускались с ним по лестнице, предназначенной для работников суда. Он пообещал оставить мне в наследство свою библиотеку вместе с книгами деда, из-за которых мать сердится на него. Уже и сейчас нетрудно понять, сказал дядя Цодек, что я стану таким же неисправимым книжником, как и он сам, и что судьбы замечательных жителей нашего города навсегда останутся предметом моего интереса. Открыв передо мной дверь в зал заседаний, дядя похлопал меня по плечу и сказал, чтобы я заглянул к нему еще раз, когда суд определит меру пресечения сборщику пожертвований для школы слепых.

— Заходи, я расскажу тебе о твоем друге такое, чего еще не слышал никто.

Как и все помещения первого этажа, узкий вытянутый зал номер восемь использовался прежде как склад, в котором хранились вещи селившихся в комнатах на втором этаже русских паломников. Людей в зале было немного, и все они с нетерпением смотрели на дверь в дальней стене, из которой должен был появиться судья. На отгороженной от зала скамье подсудимых уже сидел небритый молодой человек, и я вскоре услышал от полнотелого полицейского, беседовавшего со своим печальным товарищем, сидевшим в зале рядом со мной, что тот был задержан у окон квартиры доктора Троя на улице Пророков. Он кошкой взобрался туда по водосточной трубе и на вопрос, что понадобилось ему среди ночи в доме у ортопеда, сказал, что сломал себе руку и полез в квартиру к врачу, чтобы тот наложил ему гипс.

— Через полчаса максимум у тебя закружится голова, как будто ты находишься на станции нью-йоркской подземки, — предупредил меня дядя Цодек, когда мы шли с ним по коридору. И действительно, с появлением судьи зал превратился в проходной двор: охранники вводили и выводили подозреваемых одного за другим, следом за ними шли адвокат с помощниками и родственники подозреваемого. Чаще всего это бывала старая мать, рвущая на себе крашенные хной волосы, или братья, глухо проклинающие полицию за то, что она вцепилась в невинного мальчика и хочет взвалить на него ответственность за проступки его нехороших друзей.

В половине десятого в зал ввели Ледера.

Сопровождаемый двумя полицейскими, закованный в кандалы, с непокрытой головой и с наметившейся щетиной на щеках и подбородке, он рассеянно посмотрел на судью и обвел взглядом зал. Всегда ходивший в очках, Ледер теперь был без них, и я, наверное, не узнал бы его в таком виде на улице. Так же и он не разглядел меня в зале.

Сморщенный, словно цитрон зимой, сержант-полицейский объявил, что Мордехай Ледер был задержан два дня назад при подозрительных обстоятельствах возле банка «Барклайс». Задержанный был вооружен пистолетом калибра 0,38, и у полиции имеются веские основания полагать, что он рассчитывал воспользоваться напряженной атмосферой, царившей в тот день в столице, и осуществить ограбление банка. Полученные при ограблении средства задержанный намеревался использовать для финансирования подпольной организации.

— Полиция не сомневается, что она вышла на след незаконной организации, типа «Союза ревнителей» [362] или «Отечественного фронта» [363], — заявил представитель следствия, указав на Ледера свернутыми в рулон листами бумаги. — Единственной мерой пресечения в такой ситуации может быть содержание под стражей, поскольку освобождение задержанного лишит полицию возможности арестовать его сообщников и выявить тайники, в которых хранится несомненно имеющееся у преступной группы оружие.

Судья, с утра занимавшийся делами мелких воришек и взломщиков, оживился. Он с любопытством посмотрел на обвиняемого поверх очков и увидел перед собой человека, выглядевшего учителем начальной школы или канцеляристом самого невысокого ранга. Теперь ему предстояло решить, может ли за этим невинным обликом скрываться опасный фанатик.

Адвокат Ледера, уловивший недоумение судьи, начал с того, что почтенный суд видит своими глазами, насколько далек задержанный от того образа, который создал представитель следствия. Вполне очевидно, настаивал он, что задержанный не принадлежит к породе революционеров. Со времени разоблачения и ареста членов «Союза ревнителей» иерусалимская полиция одержима страхом перед Старым ишувом, утверждал адвокат, и теперь в каждом представителе данной группы она видит члена подпольной организации. Свое выступление защитник закончил требованием освободить задержанного «или, по крайней мере, вернуть ему очки, без которых он совершенно беспомощен».

В ответ на это представитель полиции положил на стол перед судьей сложенный лист бумаги и заявил, что он представляет вниманию суда не подлежащий огласке следственный материал о деятельности подозреваемого, из которого со всей очевидностью следует необходимость продления ареста. Судья ознакомился с содержанием наспех исписанного сморщенным сержантом листа, еще раз взглянул на Ледера и мягко сказал, обращаясь к адвокату:

— Политическая история последнего столетия знает немало революционеров, облик которых не выдавал серьезности совершавшихся ими деяний и опасности их разрушительных намерений.

Сделав это замечание, он объявил, что продлевает постановление об аресте Мордехая Ледера на десять дней. Охранявший моего друга конвоир лениво глядел в окно и крутил на пальце наручники во все время судебного разбирательства, но теперь он насторожился и подмигнул своему напарнику. Секретарь суда еще не закончил чтение вынесенного вердикта, когда Ледера вытолкали из зала, и я поспешил за ним и сопровождавшими его полицейскими. В коридоре моему другу надели наручники и велели двигаться к выходу. Ледер пытался что-то сказать своему адвокату, но тут он заметил меня и закричал во весь голос: