Жоржи Амаду - Тереза Батиста, уставшая воевать
— До рассвета он не вернётся. Если хочешь, мы можем войти в дом.
Тогда Дан берёт её на руки и, прижав к груди, несёт под дождём к двери — так в старых журналах Помпеу и Мухолова новобрачный из какого-нибудь кинофильма песет невесту в брачную ночь.
У входа он опускает её, не зная, куда идти. Взяв его за руку, Тереза проводит через гостиную и коридор до двери в маленькую комнату, заставленную лотками с фасолью, маисом, какими-то банками, тюками вяленого мяса и свиного сала, к топчану из жердей. В темноте Даниэл наткнулся на что-то острое.
— Мы останемся здесь?
Тереза кивнула. Даниэл почувствовал, что она дрожит всем телом, должно быть, боится?
— А здесь есть свет?
Тереза зажгла подвешенную к потолку лампу. При тусклом свете Даниэл увидел её виноватую и грустную улыбку. Даниэл принимает её за извинение. Да она совсем девочка.
— Сколько тебе лет, моя милая?
Пятнадцать исполнилось позавчера.
— Позавчера? И сколько лет ты с капитаном?
— Больше двух.
Зачем он спрашивает? Вода стекает с плаща Даниэла и платья Терезы, облепившего её тело, на полу образуется лужа. Тереза не хочет говорить о капитане, вспоминать прошлое. Как хорошо было в темноте двора, она чувствовала его губы и руки. Зачем этот ангел спрашивает о капитане — первый он у неё и единственный ли? — почему спрашивает, когда и она и он насквозь промокли и им холодно? Первый и единственный, другого не было, тому свидетель архангел, что на картинке. Она не вслушивается в его вопрос, она во власти музыки его голоса, ещё более завораживающего, чем взгляд, голос спокойный, размеренный (когда я слышу твой голос, я скорее хочу лечь в постель, говорила ему дама высшего общества Баии мадам Салгейро), не отвечает, как попала к капитану, где её родственники, родители, братья и сёстры. Убаюканная голосом, она берёт в руки лицо Даниэла — так сделал он в первый день их встречи — и целует его в губы. Дан принимает этот неопытный поцелуй Терезы Батисты и длит его.
— Я угадал день твоего рождения и принёс подарок. — Он даст ей фигу, оправленную в золото.
— Как ты мог узнать? Это знаю только я. — Тереза мягко улыбается, глядя на безделушку. — Милая вещь, только я не могу принять её, мне негде спрятать.
— Ну хоть куда-нибудь, придёт время, и ты сможешь приколоть её. — Запах вяленого мяса и свинины вынуждает Дана спросить: — А нет ли другого места?
— Его комната, но я боюсь.
— Чего, если он вернётся поздно? Я уйду раньше, чем он вернётся.
— Боюсь, что он обнаружит, что кто-то был в его комнате.
— А может, есть другая?
— Есть, такая же, как эта, полная товаров, там спит Шико, там его постель и вещи. А! Есть ещё матрац.
— Матрац?
— Да, один здесь, другой на ферме. Где он…
— Я уже слышал, пойдём туда, здесь невозможно. Сколько на этом матраце перебывало девиц, капитан брал их силой, если они не сдавались; как правило, это были девочки, сколько здесь они хлебнули горя, стонали, отбивались ногами, но он их брал кричащими, давал пощёчины, зуботычины и бил плёткой (плётка длинная, из кожи, не такая, как там, на ферме); на бесцветной ткани матраца до сих пор видны пятна крови, а грудь капитана украшает ожерелье из золотых колец. Простыня ещё хранит запах пота последней девчонки, которая здесь лежала дней двадцать назад, несчастная сумасшедшая, увидев Жустиниано Дуарте да Роза нагим и во всеоружии, принялась громко молиться Пресвятой Деве и всем святым, воскликнув в экстазе: «Это же Святой Себастьян!» — чем вызвала дикий хохот капитана. Капитан взял её молящейся; молитвы, обращённые к Деве Марии, крики, хохот, плач — ничто не спасло её, — Святой Себастьян или дьявол из преисподней. Тереза в тот день своего отдыха не могла сомкнуть глаз, лёжа одна на кровати на другом конце дома. Больше четырёх дней капитан не выдержал молитв этой несчастной и, так как в пансионе Габи не нашлось места для безумной, вернул её родителям, вручив им банкноту на две тысячи рейсов и кое-какие продукты.
33Но здесь по крайней мере они не вдыхали запахов солёной рыбы, свинины и вяленого мяса. На один из гвоздей Даниэл повесил плащ, пиджак и галстук. И, увидев плеть, присвистнул, вздрогнув при воображаемой боли от удара.
— Снимай, дорогая, платье, иначе ты простудишься.
Но снял с неё платье он, платье и бюстгальтер, оставив Терезу в ситцевых трусах в цветочек, цветы на красном выцветшем фоне. Тереза опять молчит, ждёт. Груди подняты, смотрят вперёд, она их не прикрывает руками. «Бог мой, — думает Даниэл, — возможно ли, что она осталась нетронутой девочкой?» Держится так, будто никогда не была наедине с мужчиной, не знает, что в таких случаях ложатся и занимаются любовью. Да нет, должна знать, конечно, должна, ведь она живёт с капитаном более двух лет, иначе что же за животное этот Жустиниано Дуарте да Роза, владелец этой плети? Даниэл — угодник старушек, дам из высшего общества, жиголо девушек, но случалось ему переспать и с замужними женщинами (многие с многолетним супружеским стажем, матери детей, но девственницы… Понятие «удовольствие» им неведомо, они просто взяты и сделаны беременными). Ведь дома с супругой муж полон уважения, понимания стыда, знает, что их супружеская постель предназначена для воспроизведения рода, а на улице, с любовницей или девицей — удовольствие, шикарная постель, — таково поведение большинства мужчин высокой семейной морали. Сгорающие от желания женщины при первой встрече с любовником начинают стыдиться, испытывать угрызения совести, плачут от совершённого грехопадения: «Ах, мой бедный муж, я сумасшедшая, жалкая, несчастная, что я теперь буду делать? Ах, моя честь замужней женщины!» Но Дан, профессионал в своём деле, в первую очередь успокаивал даму, осушал её слёзы. Ему доставляло удовольствие обучать добродетельных жён, этих жертв строгой морали, всей гамме удовольствий. Потрясённые, они мгновенно обучались, были благодарны; ненасытные, они тут же освобождались от какой-либо вины, очищались от греха, отбрасывали угрызения совести и находили много доводов в пользу адюльтера. Как относиться к мужу, который из-за мужских предрассудков или особого уважения к супруге смотрит на неё как на инертное тело, сосуд, вещь или кусок мяса? Только наставить ему рога, великолепные ветвистые рога на благородном лбу.
С Терезой между тем совсем иное. Не супруга, не мать детей и даже не сожительница или любовница, а просто девчонка, какое уважение мог иметь к ней капитан? Но и она стоит не двигаясь и молча ждёт.
Она даже не умеет целоваться, губы нерешительны, осторожны. Она не плачет, не говорит об угрызениях совести, не отказывается, не жалуется; стоит и ждёт.
Девочка пятнадцати лет, с ещё формирующейся фигурой, с признаками красоты и в то же время зрелая, хоть и не достигла ещё возраста зрелости, но способен ли кто-нибудь считать возраст по календарю страданий? Только не Даниэл, не столичный молодой человек, легкомысленный и дерзкий в доступной любви; для красавца Дана, угодника старух, девочка Тереза — непонятная, трудно разгадываемая тайна.
