Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака
— Коля, может, мы перейдем на «ты»?
Моя подруга была с ним на «ты». Только что за программу о Коляде Фаинка получила Гран–при на фестивале в Сочи. Я узнала об этом от посторонних и удивлялась, почему «звезда на помойке» так скромничает, — я бы на ее месте раструбила всему свету.
— Да я вообще ничего не делала, просто поставила камеру! — оправдывалась Фаинка. — Напросилась летом к нему на дачу, и он читал куски из новой пьесы — по Гоголю: Пульхерия Ивановна, Афанасий Иванович… Вокруг курочки ходят, прямо по дому, тут же кошки и коврики — и на стенах, и на полу. Он сказал, что писал эту пьесу о своих родителях. Это совершенно гениально!.. И сам Коля, такой маленький гоголевский человечек. Тыкву мне хотел подарить — я серьезно, серьезно! Ну, куда мне целую тыкву?
Пожалуй, только Чмутову наша звезда не примеряла гоголевскую шинель. В другом Фаинка вряд ли повторится, но почти каждому ее герою уготована роль маленького человечка: бедолага–библиофил, чудак–художник, драматург–огородник.
Я вдруг понимаю, как невпопад хвалю спектакль, где человек уходит с балкона, уходит навсегда, а мы и поплакать не успеваем: финал — это сон, где все живы и счастливы.
— Чему зрители радуются? Коля, ты же сам знаешь: качели, музыка, красивый мальчик, ну очень красивый мальчик! Хочется аплодировать, улыбаться. Кому хочется думать о смерти, о гомофобии…
— Но, Ирина, это не шутка. Я знал нескольких человек, которые покончили с собой из–за этого.
Я демонстрирую широту взглядов. В меня, например, была влюблена одна студентка. Коля передергивает плечами:
— Какой ужас… Впрочем… — он усмехается, испытующе на меня смотрит: — Ирина, это совсем неудивительно: ты такая привлекательная! Даже Чмутов в тебя влюбился.
— Нет, этого не было. Скорее, уж я в него.
Чмутов взял слово, сел на приступочку, поджал ноги… Выдержал паузу. Лариса сказала мне еще у входа:
— Игорь меня беспокоит. Он так нервничает сегодня… Он уже пьян.
Прошел год с той пейзажной выставки, где Чмутов поразил меня речью. Сейчас он выглядел, как осклизлый гриб, и вяло импровизировал на тему фамилии Горинский. Он сравнивал ее с другими фамилиями — чиновников, политиков, депутатов, он очень старался не назвать Леню поэтом.
— Я его боюсь, — поморщился Коляда.
Я принялась рассказывать, как только что пьяный Чмутов бегал за тетей Натой по галерее, как мучил ее плохим немецким и разговорами о мухоморах.
— Это о нем мы с Гордеевой пишем пьесу.
— Ирина, дописывай поскорее. Я обязательно прочитаю, я люблю читать пьесы.
— А повесть?
— «Драповые шторы»?
— Шорты!
— Ирина, ну что ты ждешь? Отзыва? Да это спокойней, когда отзывов нет. Когда критики ругают, знаешь как больно?! Тебе нравится, как мы текст напечатали? Все в порядке? Вот и хорошо. Послезавтра презентация номера, Капорейко тебе не дал пригласительный?.. А что он дал, «Календарь садовода?» Вот, держи… — Коля достает приглашение.
Пачку со своими журналами я оставила в гардеробе и уже вывихнула голеностопы, бегая на парадных каблуках. Я распространяла из–под полы свое творчество. Несколько штук подписала заранее, несколько человек пригласила специально для себя. Чмутову вручила журнал с автографом, который сочиняла особо тщательно:
Тов — Чму–тов’у —
музу и акушеру,
от автора женской прозы в день выхода мужских стихов.
Он поклонился, сверкнув очами, прокомментировал по–английски:
— Слегка перетружено, — и направился к подносу с вином.
Ко мне подошла тетя Ната.
— Дружочек, ну ты мне и удружила! У этого молодого человека дурной глаз. Я спросила, как он думает, почему природа так нерасчетливо распорядилась красотой, почему эти нарядные грибы так ядовиты, а он воззрился на меня своими… своими шарами, да? — тетя Ната смущенно улыбается. — Но ja, извини, ведь иначе не скажешь, как еще можно назвать такие глаза? Он старался меня околдовать.
— Наверное, он хотел, чтоб вы заметили: и в его случае природа распорядилась нерасчетливо.
— Ах, so? Не думаю. Он такой… неухоженный, по–моему, даже пьяный! И эта грязная энергия… Ведь красота всегда привлекательна, не правда ли? Но ja… Я твердо сказала: «Не надо на меня так смотреть. Вам никаким образом не удастся на меня подействовать». И ты знаешь, он мгновенно успокоился. А эта приятная женщина с ним?.. Не может быть! Почему же она за ним не следит? Они явно не пара.
Я вдруг вижу, что тетя Ната с Ларисой похожи… могли бы быть похожи…
Я не знала, должна ли чувствовать себя хозяйкой бала. Пришлось улыбаться чужим и обделять вниманием своих близких. Я и словом не перекинулась с мамой и Машей, Марину с Фаиной видела издали, а Андрей, пробегая мимо, пробормотал:
— Только б штаны не свалились! Я так похудел за этот месяц…
— Твои штаны — ерунда, только бы Чмутов ничего не устроил!
Весь месяц перед презентацией главреж драмы, Розенблюм, с которым мы ездили в Каменск, предлагал устроить игры вокруг стихов и картин: позвать студентов театрального института, сделать капустник… Леня с Андреем вежливо уклонились, и теперь Розенблюм сокрушался хорошо поставленным голосом:
— Вы заметили, что книжек не хватает? Это можно было бы обыграть! Зрелища нужно режиссировать! Со зрителем надо работать!
Мне казалось, все и так хорошо: картины и книга, музыка и вино. Столько людей… Немного кружится голова… На выставке был «Портрет Светланы», моей хорошей знакомой. Портрет я видела и раньше, но сейчас он изменился — Ахматова права. Света умерла, а портрет ожил. Словно Света с Андреем договорились заранее, словно оба знали… В другом зале я улыбнулась: здесь висели картинки из спальни, те самые, которые Леня снимал с мокрых стен. Тут же на банкетке сидел бомж в тельняшке и ватнике, рядом с ним чета Чмутовых. Про бомжа кто–то уже объяснил: член Союза художников, рисовальщик, он пришел настрелять десяток. Увидев меня, Чмутов осклабился:
— Иринушка! Ты посмотри, где художник–то настоящий, истинную гениальность ощути! Какая силища, сколько жути!
— Рублей пятнадцать, если можно, пятьдесят… — гнусил художник, — десятка тоже устроит…
Я призадумалась: в моей сумочке не было денег, но к нам приближались Леня и Розенблюм. Чмутов по–своему оценил мою паузу:
— Да ни хрена тебя не интересует! Никакие художники! — и ринулся прочь, едва не сбив Розенблюма.
Лариса с достоинством пояснила:
— Ирина, а ведь гений только в таких формах и существует, — и застучала каблучками вслед за мужем.
Розенблюм потирал ушибленное плечо.
— Извините, Леонид Григорьевич, я не совсем понимаю, какова здесь роль этого господина… певца мухоморов. Что вас с ним связывает, если не секрет?
Леня криво усмехнулся:
— А это любимый персонаж Ирины Борисовны. Они с подругой изволят пьесу о нем писать.
— Простите? — нахмурился Розенблюм и посмотрел на меня совиным взглядом. Мгновенье назад я была для него женой спонсора. В своем кабинете, в театре, он угощал нас вином, купленным на фестивале в Авиньоне… — Вы не шутите? Это вам надо?
Я догадалась:
— Я понизила свой статус в ваших глазах?
— Безусловно! Это знают в театре: всех посетителей с папочкой я имею в виду.
136
Все. Можно сесть и поесть. Дать отдых голеностопам. С Чмутовым, кажется, обошлось. Майоровы в ресторан не пошли: у них пост. Пришли Ленина редактор Ирина Чудинова и мой соавтор Лера Гордеева, Фаинка, Маша, Ленин водитель, бывшие Ленины компаньоны и их приятель, протянувший визитку «Торговый дом БАЙКАЛ». Мужская часть компании была случайно–сборной, женская — привлекательно–интеллектуальной. Толик опекал Машу, Леня — Ирину Чудинову, остальные мужчины оказались холосты и свободны. Я зашла в зал последней, Лера махнула мне: «Садись рядом, хоть поработаем. Какие женщины за нашим столиком! С ними не хочется играть в поддавки». Мы впервые оказались в одной компании, и я не сразу поняла, что Лера не будет со мной общаться: с другой стороны сидел мужчина. Что она в нем нашла? Зачем усадила меня с собой? Что означало «хоть поработаем»?! Я привыкла сама заполнять ее чуткие, мягкие паузы, а он даже разговор поддержать не мог! Лера выслушивала мои вопросы и отвечала мужчине из «Торгового дома БАЙКАЛ». Я воевала:
— Лера, ты перепутала уши! Скажи, ну чем он лучше меня?
Лера отбивалась:
— Еще женщины меня не ревновали! Ириночка! Я с женщинами дружить не умею.
Но «Байкал» подтвердил:
— Я ничем не лучше. Я запойный чернобылец.
Танцевали. Выпивали. Ели вкусное. Выпивали за книгу, за Ленин успех, за стихи, за детей, за жену, за художника, за редактора — Иринку Чудинову. Я спросила Иринку о Чмутове, — Майоров говорил, они ездили в Крым, Чмутова и Чудинов… вернее, Чудинова с Чмутовым… Она усмехнулась, закруглив ямочку на одной щеке.
