Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака
— Игорь, я посылаю приглашения тебе и Эмме Базаровой. Посоветуй, кому бы еще? Из местных поэтов?
Игорь мирно провел переговоры, но тут же кинулся к Лере:
— Ты только вообрази, что это будут за стихи!
— Зачем мне воображать — я их читала! Я писала аннотацию и текст буклета.
Так он узнал, что Лера — за его спиной — объединилась с Леней.
133
Мне пришлось предупредить тетю Нату. Тетя Ната из тех милых женщин, глядя на которых подруги или соседки по купе невольно вздергивают подбородок и разворачивают плечики, терзаясь, что оделись неправильно: надо бы чуть небрежней и чуть изящней… Когда в ее берлинской квартире я разбила горшок с цветком, она обрадовалась: «Мне так не нравилась эта агава, я просто мечтала от нее избавиться». Но когда за столом уронила в колени пельмень, — мы с Леней и кузиной Элькой налепили пельменей ко дню рождения тети Наты, — когда я уронила злосчастный пельмень себе на юбку, она не стала меня жалеть: «Ах, Ирина… это была бы не ты!» От обиды я не смогла удержать на вилке кусочек рокфора, я злилась, что тетя Ната вспоминает совсем не то, для нее я всегда была старшей племянницей! Я была, когда в ее жизни не было ни Эльки, ни дяди Генриха, я не забыла, как собиралась в детский сад, а баба Тася, свесив ноги с кровати, расчесывала свои волосы, длинные, еще не совсем седые, и собиралась умирать из–за того, что Наталья собралась за немца. Я помню мягкую кожаную сумочку с защелкой из металлических шариков, и янтарные бусы, и нарядные босоножки, и зеркальце с эмалевым Крымом на обороте. Тетя Ната рассказывала, как в первый свой гэдээровский рабочий день стояла в кругу сотрудников, не сомневаясь, что говорят о ней, ведь ее только что всем представили. Немцы перебивали друг друга, она не очень разбирала слова, но ей слышалось что–то вроде: «Очень приятно, как вы милы!»
— Я улыбалась, ловила взгляды, а потом один коллега отчетливо произнес: «Вы, конечно, понимаете, фрау Майер. Так жаль… умер наш старейший работник!»
Она считала себя не слишком умной — из–за того, что ей трудно давался мехмат, трудно давалась профессия программиста: тетя Ната училась на ископаемых ЭВМ и отстала, пока растила детей. Высоколобые немецкие программисты были не отзывчивее наших, но тетя Ната старалась не уронить престиж страны. Она не заметила, как оказалась старшей в отделе — а привыкла быть самой молодой, по крайней мере, самой моложавой… Когда разрушили стену, они с дядей Генрихом переехали в Кельн. Теперь тетя Ната работает в продуктовой лавке — иногда кассиром, иногда упаковщицей, и жалуется, что на всю жизнь наелась запахом рокфора.
— Но ja, спасибо, племяшечка, — тетя Ната никогда не прищуривает свои ярко–голубые глаза. На губах ее легкая зыбь. Волна. Чуть язвительная улыбка. Она сохранила красоту, а тонкость души вдруг обернулась тонкостью ума. — Ах, so… ты, пожалуйста, меня настрой, что интересного в этих… мухоморах, чтоб я смогла поддержать разговор.
Я качаю головой:
— Тетя Ната, вам не придется поддерживать разговор.
134
Во вторник вечером раздался звонок:
— Иринушка! Вышел «Урал» с твоей повестью!
У меня екнуло сердце:
— Ты точно знаешь?
— Беги–беги! Один номер дадут даром, остальные по десять рублей. Там Коляда с пишущей молодежью в клубе «Лебядкинъ». И зам его, Капорейко, еще не ушел. Я предупредил, что ты придешь.
В висках застучало. Как одеться? Сколько номеров выкупать? Я уже прикидывала: пятьдесят, не меньше. В Москву, в Израиль, в Германию. Друзьям, учителям, коллегам, родственникам — моим и Лениным. Клеши и свитерок. Жаль, став писателем, я располнела. Камень на кожаном ремешке — стильный, хипповый, и не заметно, что дорогой, молодые авторы не заметят. Камень — на шею. Чуть–чуть подкраситься. Хорошо, что я живу всего в квартале.
Я запыхалась, поднимаясь на верхний этаж. Робко вошла, встала у стенки. Молодые авторы обсуждали рассказы и пьесы. Коляда напомнил, как в «Театральном романе» автор увидел человечков и понял, что сочиняет пьесу. Я давно завидовала изяществу той судьбы: казалось, автор и не искал своего пути, — другой Автор, играючи, вовлек его в свое действо и дал роль автора… Коляда глянул на меня:
— Вы к Капорейко? — и кивнул на соседнюю дверь.
Я протиснулась. Заглянула.
— Да–да, конечно, заходите, сколько вам?
— Посмотрим, сколько унесу. Можно будет прийти еще?
— А, конечно–конечно… замечательно. — У Капорейко усы и бородка запоздалого шестидесятника. Серый пиджачок. Неловко, что я его не читала. Он не спрашивает, кто я такая.
— Извините, мне сказали, что полагается авторский экземпляр…
— А, да–да, сейчас–сейчас…
— Вы — Капорейко? Олег Петрович? А я — Ирина Горинская, — представившись, я жду поздравлений.
— Очень, хорошо, хорошо, я так и понял, Чмутов звонил, что вы придете. Ирина, побольше бы нам таких авторов.
Радостно спрашиваю:
— Вы читали повесть?
— Конечно, читал, как не читать. Я все читаю. Четыреста рублей, только лучше бы без сдачи, у нас денег нет. Вы посмотрите–ка, как хорошо. А то возишь их, возишь… Сейчас я шпагатиком перевяжу. У меня где–то есть шпагат… Журналы–то сейчас не больно берут. Или еще бизнесмен стихотворения напечатал, пришел с охраной. В журнал — с охраной, у охраны оружие, ну, представляете, зачем оно здесь? Приходите завтра, конечно. Берите, правда, пока есть, а то бывает, хватятся через год–другой. А уже нет. Возьмите–ка, вот, мою визитку. И календарь садовода. У вас есть сад, участок?
Я возвращаюсь домой с двумя тяжеленькими пакетами. Идет снег. Газетный киоск полон света. Жаль, «Урал» не продается в газетных киосках…
Леня дома — на удивление рано. Забирает из рук мои пакеты.
— Это повесть? Поздравляю. А мне тираж запороли. Народ придет на презентацию, а книги нет.
— Не может быть! — я отбиваюсь от собачьих ласк.
— Может. Сказали, завтра к четырем штук сто напечатают. Но не факт. А презентация в пять.
— Леня! Они напечатают. Как же иначе! А потом, я могу встать рядом с тобой и раздавать свой журнал.
— Зачем?
— Заодно. Раз уж совпало…
— Да ничего не совпало! Как ты не понимаешь! При чем тут твои журналы? У меня вообще нет тиража!
— Ну, прости. Я не верю, что книг не будет. Так не бывает, — я вдруг вспоминаю, как мы тонули. Как перевозчики говорили: «Идем ко дну. Идем ко дну. Все, теперь точно идем ко дну».
135
На презентации Лениной книги Ленина книга была дефицитом. Толик привез сто экземпляров к открытию, их не хватало. Друзьям и родственникам объясняли, что книгу подарим потом. Леня вытаскивал из одной пачки книжку, из другой суперобложку, наряжал книжечку, подписывал и дарил. Играли скрипки. Говорились речи.
Я не слышала речь своего персонажа: в это время переходила на «ты» с Колядой — наконец–то я посмотрела его пьесу, «Рогатку», спектакль привозил театр Виктюка. Перед началом Николай стоял в фойе, рядом с молоденькой администраторшей, его узнавали, подходили за автографами, а он упрашивал пропустить своих студентов:
— Ну, что за дела! Они постоят на балконе, у стенки, тихо–мирно. Всего–то двенадцать человек.
Студенты выглядывали из–за двери, из–за спин контролеров, а администраторша упорно твердила: «В зале нет свободных мест». У нее была внешность манекенщицы и необыкновенные каблуки: витые, прозрачные. Она дала нам хорошие билеты, и я собиралась вернуть лишний: со мной никто не пошел.
— Мало того, что театр не платит авторских! — сердился Коляда.
— Конечно, женщине можно сказать все, что угодно!
Я протягивала лишний билет так, чтоб Николай это видел, я не сомневалась, что длинноногая администраторша отдаст билет автору, но она и не думала этого делать! Как же неловко… я уже сочиняла фельетон «Каблуки»… Вмешиваться в роли жены Горинского было стыдно, уйти, будто это меня не касается, невозможно… Я разглядывала «театральных» студентов: всего–то двенадцать человек, и заслоны не так уж крепки, — они легко могли бы просочиться…
Я не видела развязку и сейчас спрашиваю, чем все закончилось.
— Их пропустили, — когда погас свет. А вам понравился спектакль?
— Очень. Только я не умею объяснять… там атмосфера любви… Да я и пьесы читать не умею: я совсем не ждала, что спектакль будет радостным.
— Я тоже этого не ждал, я, дурак, писал другую пьесу, об одиночестве! Честное слово, я вообще не уверен, что имею к этому отношение, да я уж смирился с этим. А Виктюк… Говорят, Виктюк поставит хоть ресторанное меню. И всюду бешеный успех, и в Америке, и в Италии: девочки с цветами на сцену рвутся, Фрэд Меркьюри, Маковецкий на качелях… Ну, скажите мне, чему зрители радуются?
