Адам Торп - Правила перспективы
Скамейка резко дернулась.
— Это неважно, — сказал Бендель, рухнувший на зеленую кожу рядом с ним, расставив ноги и откинув голову на спинку. Автомат болтался у него между ног. От него воняло. — Все кончено. Вы понимаете? Ничего уже не важно. Всем на все насрать. Ты либо уже сдох, либо так изголодался, что ничего уже не соображаешь, а если ты в войсках СС, тогда — и то, и другое сразу. Меня так и не повысили в звании, — рассмеялся он. Диванчик затрясся. Его пронзительный смех отражался от стен пустого зала. Ну хоть это ничуть не изменилось.
— Вы надолго уезжали, — пробормотал герр Хоффер. От запаха пота и машинного масла он снова почувствовал тошноту.
Он вдруг ясно понял — Бендель ни при каких обстоятельствах не должен спускаться в подвалы.
— Я сменил должность в сорок третьем, точнее, в начале сорок третьего. "Бауэр и партнеры". Реставрация произведений искусства.
— Вот оно что! Значит, вы ушли из СС?
— Компания «Бауэр» — структура СС, герр Хоффер. Я даже побывал в Польше.
За окном раздался хлопок. В мирное время герр Хоффер решил бы, что это грузовик подпрыгнул на мостовой.
— Герр штурмфюрер, нам и в самом деле лучше пойти в бомбоубежище.
— Часть отдела W в департаменте экономики и управления. Под началом обергруппенфюрера Поля. Тот еще тип.
— Понятно, — сказал герр Хоффер. — Давайте все-таки пойдем в убежище.
У него и ключ был. Даже к вахтеру идти не придется. Но они так и не тронулись с места. Далекий рев за окнами казался благодушным и каким-то размеренным.
— В основном я был во Франции. Производил реквизиции. Ваши проворонили много частных коллекций. Потом ездил в Польшу.
Герр Хоффер кивнул. Ему вспомнилось, что когда-то Бендель мечтал побывать в местах, которые писал Ван Гог, но, подумав, решил не задавать вопросов и тут же все равно спросил:
— В Провансе были?
— Да, довольно долго. И в Лангедоке. И в Пиренеях, и в Бордо.
— Замечательно. Как сказал Макс Фридландер, "истинный художник любит природу, а не искусство".
— Ах, Фридландер. Нидерландский примитивизм. Вы читали его опус?
— Разумеется, — соврал герр Хоффер.
— На мой вкус, его переоценивают. Скажите, он ведь давно сбежал за границу, правда?
— Не так уж и давно.
— Знаете, вот во Франции у меня была жизнь! Вообразите: дивный старый замок, стол и стул на лужайке, секретарша с пишущей машинкой, несколько парней в кепках и старый сторож с ружьем pour encourager les autres. Чтобы подбодрить остальных.
— Я знаю французский, — снова соврал герр Хоффер.
— Да, и мебельный фургон, припаркованный у ворот. Всего-то и дел, что записывать то, что выносят из ворот и складывают в фургон. Видели бы вы, герр Хоффер, какого размера там попадались полотна. Огромные. Как театральные декорации. Пуссен, Делакруа, Давид, даже Рубенс! Кого ни назови.
— Я думаю, — вмешался герр Хоффер, чувствуя, как под ним дрожит диванчик, — нам и правда пора в бомбоубежище.
Бендель не обратил на его слова никакого внимания.
— Их выносили, на какое-то время они заслоняли реальность, и ты думал: а ведь это гораздо лучше, чем реальность. И, конечно, обнаженные. То еще зрелище, доложу я тебе, впечатляет куда больше, чем настоящие. Ты уж прости за откровенность, Ингрид. В подвалах полно марочного шампанского. Замки-то в основном принадлежали евреям. Кто бы мог подумать, что у еврея может быть замок! Роскошная вилла, да, но не замок же! Нажито веками подлости и обмана. Цветущие глицинии, жужжание пчел, каменные стены. Пение цикад. Ликер и шампанское. Черт возьми! И я думал, какой же я везучий сукин сын. А потом меня на несколько месяцев отправили в Польшу. Под начало гаупштурмфюрера Мюльмана.
— В Польшу?
— В Краков, в реставрационные мастерские СС в Кракове. Какие там проворачивались дела, Ингрид! Господи, чего только не прошло через мои руки: Рафаэль, Рембрандт, "Дама с горностаем" Леонардо…
— Боже мой!
— Антуан Ватто. Выбирай кого хочешь. Коллекция Любомирских с рисунками Дюрера, Лазенки, семейные реликвии Чарторыйских… А потом меня снова отправили в Берлин составлять опись.
— Как хорошо, — поддакнул герр Хоффер, не слушая: он представил себе "Даму с горностаем".
— Скука смертная. Бумаги, бумаги, документы. Тысячи и тысячи работ. Даже самые громкие имена со временем приедаются. Вы не представляете, сколько у этого чертова Дюрера рисунков и гравюр. Вы знали, что он наполовину венгр? Спорим, не знали. А меня так и не повысили. Везде враги. Геринг разругался с Мюльманом из-за того, что тот забрал Леонардо. Фюрер тоже решил, что его обошли. Вот я и остался корпеть над описями. Громкие имена, и не слишком громкие имена. И ни одного Ван Гога, разумеется. Нет-нет, он же был психом! А нацисты не психи, нет! Так ведь?
— Конечно, — подтвердил герр Хоффер.
— Вот тогда-то мне и пришла повестка. Я встал из-за письменного стола и начал жить. Видите ли, жизнь состоит из ступеней. Каждая ступень — вещь в себе. Такая у меня теория. Не оглядываться на прошлое. Ни о чем не жалеть. Жизнь слишком коротка. О прошлом жалеют только сентиментальные кретины.
— Понимаю.
Где-то вдали снова начали бомбить — похоже на надсадный кашель. Или на работы в карьере по ту сторону Крайбургского холма.
— Значит, — вздохнул герр Хоффер, — вы считаете, что все и в самом деле кончено.
Он глубоко дышал и почти избавился от тошноты. И, естественно, почувствовал себя лучше.
— А?
— Война, — произнес герр Хоффер. — Трудно понять, если не видел собственными глазами.
— Что не видел?
— Фронта.
Бендель рассмеялся.
— Вы что, думаете, я самолет-разведчик?
— Нет, но…
— Вы участвовали в предыдущей заварухе, герр Хоффер?
— Нет. Мне всего сорок два.
— А сейчас что ж?
— Я в фольксштурме, но наш командир сбежал, и у нас нет ни оружия, ни формы. Только чувство собственного достоинства.
Он пошевелил пальцами в носках, но тут же сообразил, что делать этого не стоило.
— Значит, вам невдомек, что простой солдат не видит дальше прицела своего ружья. И никакие карты не помогут, — объяснил Бендель, похлопав по планшету, висевшему на правом плече.
— Ясно.
— Может, по радио говорят правду и мы на самом деле побеждаем на Восточном фронте. Я не знаю, ясно? Лично мне кажется, что нам конец на всех фронтах. Но это мое субъективное мнение, основанное в первую очередь на том, что я оказался не на том берегу Рейна. С другой стороны, американцы действительно застряли там на какой-то гребаной кочке.
— На Крайбургском холме.
— Вполне возможно. Других выдающихся кочек тут ведь нет, правда?
— Ну, это вряд ли можно назвать кочкой, — вступился за холм герр Хоффер. — Кстати говоря, — продолжил он, усмехнувшись, — Достоевский говорил исключительно о русском романтизме. А немецкий романтизм он считал абстрактным и глупым. "Записки из подполья". Я нашел эту цитату. Хотел вам сказать, но вас уже не было.
— О чем вы?
— У нас был об этом разговор… Много лет назад. Впрочем, теперь уже неважно.
Несколько секунд оба молчали. Если бы этот гул и правда был шумом созидательных работ!
— Кстати, зачем вы пришли?
Теперь глаза Бенделя были закрыты.
— Чтобы найти вас.
— Меня? — сердце герра Хоффера ушло в пятки.
— Здесь я был счастлив, — тихо добавил Бендель.
— Я рад.
— Мы здесь одни?
— Где здесь?
— В здании. Я не считаю этого идиота-вахтера, — прибавил он.
— Герра Вольмера. Да, видимо, одни. Кроме нашего восхитительного герра Вольмера.
— Которого, строго говоря, больше нет.
Бендель выудил из кармана кителя сигарету и затянулся. Ногти у него были грязные и поломанные. К герру Хофферу наконец вернулся дар речи.
— Что вы хотите сказать, герр штурмфюрер?
— Кто была та девушка, в которую вы первый раз влюбились, герр Хоффер?
— Что?
— Первая девушка, в которую вы влюбились.
— Странно. Как раз сегодня я о ней вспоминал. Она была из книги. У отца была книга мифов северных народов. И в ней иллюстрация, на которой была обнаженная Идунн, лежащая у пруда.
— Я не про картинки, от которых хочется дрочить, герр Хоффер. — Я — про настоящее.
Герр Хоффер не верил своим ушам. В Клауса Бенделя вселился дух настоящего саксонского работяги.
— Тогда я не помню.
Бендель резко хохотнул и затянулся.
— Как поживает Сабина?
— Фрау Хоффер? Неплохо, — поспешно ответил герр Хоффер. Его потрясло, что Бендель запросто назвал ее по имени. Просто неслыханно! Он чуть не лопнул от возмущения.
— С детишками оставили?
— Еще утром я проводил их в убежище с тремя чемоданами вещей первой необходимости. На всякий случай.
Наступила неловкая тишина. Герру Хофферу казалось, что его сердце бьется где-то в голове.
