Майкл Корда - Богатство
Ей хотелось бы попросить не переутомлять ее, или сказать, что ее беспокоит цвет его лица, спросить, когда он последний раз показывался врачу и что сказал врач, или предположить, что человеку шестидесяти четырех лет не стоит краснеть или тяжело дышать, потому что он сам двигал картину или скульптуру, но она знала, что Артур воспринимает подобные разговоры, как посягательство на его личное достоинство, и в определенном смысле будет прав.
– За следующей дверью, – сказал он. – Идем. – Взяв ее за руку, он проводил ее в кабинет, одну из тех бессмысленных комнат, оформленных дизайнером исключительно ради того, чтобы глава предприятия мог сидеть за столом и подписывать официальные документы, не подходящую ни для каких иных узнаваемых целей. Мебель казалась слишком большой, слишком дорогой, и слишком неудобной для нормального пользования. Посреди комнаты стоял крупный предмет, покрытый пыльным чехлом. Для произведения искусства он вряд ли был подходящей формы, но с Артуром никогда нельзя быть уверенной – его страсть к модернизму была полна энтузиазма и не подлежала критике, чем более гротескным был объект, тем сильнее привлекал он к себе интерес.
Он рывком стащил чехол, открыв архитектурную модель странного, приземистого здания без окон. Оно было определенно "модернистским", но не в обычном стиле гладкой стеклянной коробки. В некоторых аспектах оно напоминало египетский храм или вавилонский зиккурат[27] с террасами, висячими садами, резными каменными стелами и диковинными балконами. Она ни в коей мере не претендовала на знание архитектуры, но не требовалось понять, что это было бы одно из самых замечательных и противоречивых зданий в мире, если бы когда-либо было построено.
– Ну, что ты думаешь? – спросил Артур с гордостью отца, демонстрирующего свое дитя.
– Изумительно. – Она надеялась, что подобрала правильное слово.
Она явно попала в точку.
– Правда? – прогремел он. – Разве в сравнении с ним проклятый Гуггенхеймовский центр не выглядит глупо? Фрэнк Ллойд Райт был очень хорош в свое время, но Гуггенхеймовский центр – это доказательство его маразма.
– Это музей?
– Конечно, Алекса. Не просто музей. М о й музей! Я просто забыл, как выглядит эта проклятая штука. Пришлось убрать модель в кладовую, когда Роберт пытался устроить переворот. Она стала – он поискал нужное определение, – яблоком раздора. Я собирался потратить кучу миллионов, способную истощить богатство Баннермэнов, на какую-то чепуху… Мне пришлось бороться за свою жизнь, поэтому я и забросил музей. И жалею, теперь, когда глянул на него снова.
– Сколько бы это стоило?
– Тогда? Около семидесяти пяти миллионов. Однако, это стоит того, до последнего пенни. Конечно, если включать сюда цену земли и коллекции, много больше, но я не брал их в расчет. Я уже владею землей и произведениями искусства. Чертовски стыдно не выставлять их, как подумаешь об этом.
– Разве сейчас построить его не обойдется гораздо дороже?
– В этом и дело. Такие вещи, если их откладывать, исполнить становится все труднее и труднее. По правде говоря, это не так разорительно, как ты можешь подумать. Большая часть денег не облагается налогом. И музей может перейти на самоокупаемость. Я планирую выпускать по лицензии репродукции, но большим тиражом, по подписке, как книжные клубы… внести современное искусство в дома людей, и за приемлемую цену. Если все сработает, то музей окупится.
– А что скажут художники?
– Они получат гонорар. Не думаю, чтоб они стали возражать.
– А твоя семья?
– Да… Они, к о н е ч н о, станут возражать. Но мне шестьдесят четыре года, дорогая моя. Если я хочу это сделать, то сейчас или никогда. – Он сел на софу, похлопал по сиденью. Она опустилась рядом с ним и обняла за плечи. – Дело в том, что я снова начал чувствовать себя живым. Как Рип ван Винкль, очнувшийся от векового сна, понимаешь? И обязан этим тебе. Я вел растительное существование, как гриб на пне – а нет кратчайшего пути к могиле. Не знаю, сколько времени мне потребуется, но я должен это сделать. С твоей помощью.
– М о е й?
– Не вижу, на кого еще я могу положиться. Вся семья в прошлый раз была против меня, и я не предполагаю, что они изменили свое мнение. И уж, конечно, не Роберт.
– Тебя это не беспокоит?
Он пожал плечами.
– Беспокоит, и очень сильно, но я не позволю себя остановить. Не сейчас. – Он взял ее за руку. – Я собираюсь произвести некоторые изменения. Их следовало бы сделать много лет назад. Я хочу, чтобы богатство использовалось для п о м о щ и людям, а не расточалось или раздавалось учреждениям. Если Роберт не примет мою точку зрения… – он сделал глубокий вздох и помолчал… – я лишу его наследства, раз и навсегда.
Она почувствовала, что его рукопожатие стало жестче. Ей хотелось сказать, что это не ее дело… что последнее, чего ей хочется – быть вовлеченной в схватку между Артуром и его семьей за богатство, никакого отношения к ней не имеющее, и новый музей в городе, где их и без того достаточно, а может, и сверх того. Но она не видела смысла в споре. Однако, против воли, она испытала некоторое чувство тревоги. Если до семьи дойдет хоть одно слово о том, что на уме у Артура, разразится настоящий ад, и всякий, кто попадет под перекрестный выстрел, жестоко пострадает.
– Ты действительно готов зайти так далеко?
– Если буду должен. Это значит – пойти против фамильных традиций., но пытаться вырвать контроль над состоянием у родного отца, когда он еще жив и дышит, тоже не вполне традиционный метод, однако Роберта это не остановило. – Взгляд его стал жестким. Когда бы он не говорил о Роберте, то превращался в другого человека, в чем-то более сухого и отстраненного. Он встряхнул головой. – Знаешь. он дошел даже до того, что подготовил план перестройки Кайавы! "Проект развития и переустройства Кайавы", если угодно. Нашел архитекторов, подрядчиков, политическую поддержку в Олбани. За всем этим стоял Барни Рот, известный архитектор, тот самый, который возвел на Пятой Авеню это кошмарное сооружение из черного стекла. И он никогда не простил меня. Они с Робертом превратили бы Кайаву в какую-то чертову корпорацию и понастроили бы там тысячи домов! – Он рассмеялся. – Я должен это остановить. Будь я проклят, если хочу увидеть, как он превращает Трест в какой-то конгломерат, и с советом директоров и общими акциями, продаваемыми га бирже, но именно это они собирался сотворить, или нечто, очень похожее.
– Кому же ты оставишь свое состояние?
– Не знаю. Точно я еще не решил. Если бы в семье был хоть кто-то, кому я мог бы по-настоящему доверить управление делами! Патнэм, к несчастью, не подлежит обсуждению. Одно время я думал о Сесилии, но она, в конечном счете, всегда поступает, как хочет Роберт. Может быть, придется оставить контроль больше, чем одному человеку, хоть мне и противна эта мысль…
– Но разве это не то же самое, что, по твоим словам, сделает Роберт? Учреждение совета директоров?
– Чепуха! – рявкнул Артур. – Это совсем другое. – Но он посмотрел на нее с явным уважением. Неужели потому, что она нашлась с ответом? – удивилась Алекса. Или потому, что попала в точку? Вид у него был задумчивый. – Конечно, в том, что ты сказала, что-то есть, – ворчливо согласился он.
– Это было просто предположение.
Он встал и потянулся, затем принялся неустанно расхаживать взад-вперед.
– Мне следовало бы чаще спрашивать твое мнение. Ты умеешь разглядеть суть, в отличие от моих юристов, будь они прокляты. Вот в чем недостаток постоянного одиночества. Не с кем обсудить свои замыслы. И начинаешь прокручивать и прокручивать их в голове, вместо того, чтобы что-то сделать. И откладываешь, а потом снова откладываешь. Все, хватит! Отныне я чувствую себя новым человеком!
– Мне и старый достаточно нравился.
– Новый понравится больше, я тебе обещаю. – Он остановился и взглянул на модель. – Полагаю, мы сможем превратить эту комнату в рабочий офис.
– Офис?
– Мы будем работать, ты и я. Если захочешь.
– Конечно, я захочу, но что мы будем делать?
Он рассмеялся, более счастливо, чем она когда-либо слышала раньше.
– Для начала мы должны заложить фундамент музея. Затем нам нужно решить, как использовать состояние – изменить филантропию в духе 80 годов, чтобы она затрагивала жизни людей, а не просто вбухивать миллионы долларов туда, где их и без того слишком много… – Он нагнулся и поднял ее на ноги. – Предстоит сделать очень много, но вместе мы сможем. Ты сомневаешься?
– Конечно, нет, – сказала она, и не солгала – его энтузиазм был не только заразителен, но также заставлял его казаться намного моложе.
– Нам нужно встряхнуться. – Затем он передумал и обнял ее. – Нет, мы отпразднуем это по-другому.– Он увлек ее на софу и стал раздевать. До этого они всегда занимались любовью в постели и раздевались сами, и, по правде говоря, секс в иных местах, помимо спальни, никогда не привлекал ее, заставлял испытывать неловкость.
