Лучшие люди города - Кожевина Катерина
– Антон, я хочу домой. Я хочу, чтобы у меня был дом. С котом и книгами.
– Ну, это ведь временно. А потом мы решим. Может быть, в Питер. Может, в Москву.
– Разве тебе не хочется дом?
Он промычал под нос Гребенщикова, но не попал ни в одну ноту:
– «Когда я с тобой – ты мой единственный дом».
Лена привычным движением положила его руку себе на плечо, как пристегивают ремень безопасности.
– Антон, кажется, я тебя люблю.
Он отодвинулся. Посмотрел на нее, будто не узнаёт. Потом поймал лицо в ладони и притянул к себе. Близко-близко.
– Кажется?
– Совершенно точно.
Через неделю он улетел. Один. Глава 46
Коля погрузил чемодан на колесиках в знакомый джип. Лена стояла у подъезда и слизывала слезы с губ. Ее приехали проводить Светлана Гарьевна, вся актерская труппа, Ирина и Марина. Она долго обнималась с каждым, шептала слова благодарности. Миша тоже был здесь. Ким-старший пришел в сознание.
Марина протянула Лене огромный пакет с провизией. Как будто им предстояло ехать на поезде до самой Москвы – курица в фольге, красная рыба, йогурт «Активия» и даже помидоры.
Катя оттащила Лену в сторону.
– Тут это… мне через год поступать. Короче, можно будет у вас перекантоваться?
– Катя, конечно.
– Ура! Буду копить на билет.
– А родители что?
– Да им пофиг вообще. Лишь бы не бухала.
– А куда ты собралась?
– В ГИТИС.
Это звучало так, как будто Катя собралась в соседнюю галактику. Еще полгода назад Лена захлебнулась бы от зависти. Оттого, что кто-то близкий попробует сделать то, что ей не удалось. А сейчас она просто скрестила мысленно пальцы, чтобы все у Кати получилось. Хоть шансов почти не было.
– Знаете, это странное предложение. Но, может, вам остаться? Здесь, конечно, мало развлечений. – Светлана Гарьевна осторожно погладила Лену по рукаву.
– Да ладно. Здесь есть море, маяк, сопки, крабы. Это в Москве мало развлечений, – и Лена добавила: – Но там дом.
Мысленно отчитала себя за штамп. Расставание затянулось. Еще немного – и она ляжет тут прямо на асфальт и завоет. Каждая клеточка ее тела разрывалась от нежности и острого желания скорее уехать. Лена залезла на заднее сиденье и крикнула в окно:
– Я очень, очень вас люблю!
Все нестройно замахали руками.
– Возвращайтесь, Лен Фёдоровна, мы будем ждать!
Но Лена не была уверена, что в это место вообще можно попасть дважды. В машине ничего не поменялось с их последней поездки. Та же мандала, тот же крестик. Теперь к ним добавилась еще и металлическая рука Фатимы с глазом, покрытым голубой эмалью. Не хватало только штурмана.
– А как у Вани дела, не знаешь?
– О, а я думал, ты в курсе. Загребли Ванькá нашего. С партией мефа.
– Как?
Она съежилась от его веселого тона. Как будто Ванёк укатил в Италию.
– На материке. В Хабаровске, что ли. Тут его Михална прикрывала, а так некому. Съездил к друзьям, кароч.
– И что теперь?
– Да он там просто под планы попал, разнарядки какие-то. Может, откупится, а может, присядет на полгода.
Лена прижалась лбом к стеклу и от бессилия взялась отскребать ногтем жирное пятно. Коля подмигнул ей через зеркало заднего вида.
– А чего ты прижухла, подруга? Он же с детства пропащий. Судьбу на кривой не объедешь.
В аэропорту Коля довел ее до стойки регистрации.
– Вот тебе, подруга, – он протянул потрепанную книжку Ошо. На обложке желтая тропинка пересекала зеленый холм и растворялась в океане. – Пусть у тебя там все будет зашибись.
Он пихнул двух парней с рюкзаками и протолкнул Лену вперед, в обход очереди. Она обняла его изо всех своих скудных сил и вручила паспорт девушке в синей форме. Когда самолет приземлился в Москве, Лена оставила Ошо в кармане «впередистоящего кресла».
Едва выкатив клетчатый чемодан из Шереметьево, она зачерпнула ботинками снежное месиво. Уронила перчатку, которую моментально притопило жижей из серой воды, реагентов и мелкого льда. Сзади на Лену налетел человек с огромной спортивной сумкой, больно толкнув в плечо. Она отошла в сторону, глубоко вдохнула влажный московский воздух и минуты полторы наблюдала, как Хуанхэ из машин огибает островки курящих пассажиров. Наконец заметила свое такси и поспешила к нему. Взялась за грязную дверную ручку, нырнула в темный салон. Салфетки, как назло, закончились. Так и ехала, не зная, куда пристроить испачканную ладонь. Как будто город пожал ей руку. Она не видела его за мутными разводами и каплями на стекле. Но точно знала, чувствовала, что он там. Ее старый товарищ.
Волочить чемодан на пятый этаж оказалось нелегкой задачей. Но Лена твердо решила без Макара домой не возвращаться. По привычке заглянула в бойницы почтового ящика – пусто, на третьем обнаружила, что пожилая соседка сменила дверь с деревянной на железную, на четвертом все так же зеленело раскидистое алоэ, и вот она уже на финишной прямой. Семнадцать лет назад возле их квартиры кто-то нарисовал фломастером сердце, а внутри – ее имя. Это было чуть ли не самое прекрасное, что Лена видела за свою жизнь, но художник пожелал остаться анонимным. Мать разозлилась и велела ей оттереть рисунок, пока не увидела старшая по подъезду.
– Я понимаю, что это кто-то другой сделал. Но и ты должна понять. Нужно нести ответственность за все, чему ты стала причиной.
Лена хотела с ней поспорить. Но взяла тряпку и пошла размазывать сердце по стене. Выходило плохо. Тогда она достала голубую гуашь и удачно замаскировала рисунок. Он и сейчас был там, под новыми слоями краски.
– Мама!
– Господи, Лена. Ты почему не позвонила из аэропорта?
– Извини, засуетилась.
Они никогда раньше не расставались так надолго. И Лене вдруг стало страшно. Только сейчас она заметила, как мать меняется. Кажется, что стала меньше ростом. Ее черты будто поплыли вниз, уголки губ опустились, веки потяжелели. Лена крепко обняла ее и даже попыталась приподнять от пола, вытянуть.
– Ну чего ты, глупая, – раздавишь ведь! Сейчас тебе супа налью.
Мать добежала до кухни, хлопнула шкафчиком. Лена только и успела крикнуть:
– Я только за котом, мам.
– Чего это?
Она уже с треском разжигала старенький «Гефест», гремела кастрюлей. Лена заглянула на кухню.
– Валюсь с ног. На выходных посидим, ладно?
– И для кого я готовила? – Она обиженно приподняла крышку и обнажила рубиновое варево. – Вон борщ какой!
Лена сдалась. Она знала, что мать обычно не готовит. Тем более борщ.
– Давай один черпачок.
Они посидели с полчаса. Лена показала фотографии залива, маяка, адских кратеров. Фото Антона пролистала с чувством свежей ссадины. Мать пожаловалась на Макара. Он то и дело воровал носки и прятал под ванну. А ей уже не двадцать, чтобы лазить каждый раз. Было видно, что матери жалко прощаться с котом.
Макар растянулся на диване в позе веера, демонстрируя свое великолепное пузо. На Лену даже не взглянул – похоже, был оскорблен ее долгим отсутствием.
– Ваш гнев справедлив, но я прошу снисхождения, о всемилостивый Макар фон Жоп.
Кот повел ушами. После недолгих уговоров он скрепя сердце залез в переноску и поглядывал на Лену сквозь обиженный прищур.
Мать помогла им спуститься. У выхода из подъезда, под единственной лампочкой она остановилась и сказала:
– Какая ты красивая, дочь. И голова у тебя светлая.
Лена растерялась.
– Мам, почему ты мне раньше не говорила?
– Не знаю. Боялась испортить.
Лену как будто ударила волна свежего воздуха. Захотелось крикнуть: «Я ведь не коньяк, мама. Кому нужна была эта тридцатилетняя выдержка?» Но она только шумно выдохнула и улыбнулась.
Мать поспешила сменить тему:
– На третьем этаже соседка умерла, Нина Ивановна. Помнишь, как она тебя сушками угощала? Теперь внук живет.
– Жаль.
– А пошли в субботу в театр?
В прошлой жизни от одного этого слова в горле начинала вращаться маленькая воронка. В детстве театр был вдохновляющей мечтой, а потом стал мучить. Лена продолжала сидеть в зрительском кресле, а расстояние между ней и сценой все росло, росло. Театр работал, как чертов навигатор, – он легко определял ее точку на карте и все время напоминал, что она ушла с выбранного маршрута. А сейчас Лена стояла в холодном подъезде, глядя на стареющую мать, и думала только о том, что хочет ее видеть чаще. Пускай и в театре. Больше не больно. Может, у навигатора наконец-то села батарея?
