Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра
Внезапно Белощек побежал к своей избраннице, затем остановился в четырех-пяти футах от нее и, вытянув шею во всю длину вверх, издал громкий клич, означавший вызов. Это произошло совершенно само собой, ничего -подобного в его намерения не входило, но его действиями руководил унаследованный от многих тысяч поколений белощеких казарок инстинкт. Он не спускал глаз с маленькой гусыни и стоявшего поблизости соперника. Она не обращала на происходящее ни малейшего внимания, тогда как гусак медленно двинулся ему навстречу.
Тут Белощек распрямил и поднял вверх крылья, бросился к ней, вытянув понизу шею, цепляя клювом ил, и опять издал пронзительный скрипучий крик. Все это скорее напоминало грозный ритуал нападения, нежели прелюдию к любовным играм, и сюда действительно входило и то и другое: и выражение любви к избраннице, и вызов сопернику.
Соперник вступил в игру, и несколько минут оба они выделывали перед ней что-то умопомрачительное, с таким, однако, видом, будто каждый не обращает на другого никакого внимания. Они неоднократно приближались к ней, извивая шеи и раскачивая их из стороны в сторону; потом, отступив назад, вытягивались в струнку, стараясь казаться как можно выше, распушив перья и наполняя воздух резкими криками. По мере того как напряженность возрастала, другие гуси оставили кормежку и собрались вокруг них.
Маленькая гусыня, которая сперва вела себя безучастно, теперь, когда ей передалось возбуждение самцов, стала наблюдать за ними. В конце концов она наклонила шею, покачала головой и на их неистовые призывы ответила мягким, переливчатым, нерешительным звуком. Она была почти готова принять супруга, и ее поведение мгновенно произвело драматическое воздействие на обоих самцов. Они тут же потеряли к гусыне всякий интерес, повернулись и стали друг против друга.
Они стояли неподвижно, взъерошив перья, чтобы казаться больше, чем на самом деле. Громкие крики брачного ритуала сменились сердитым шипением. Другие гуси расступились, очистив поле боя.
Шипя и распростерши крылья, ринулся канадец - он был на несколько дюймов выше - на своего противника. Принялся быстро долбить клювом голову Белощека и молотить мощными костяшками нижней стороны крыла. Белощек отступил перед напористым канадцем, которому сильно уступал в весе. Тот вновь накинулся на него. На этот раз Белощек увернулся и, когда противник проскочил мимо, нанес ему удар вытянутыми крыльями. От яростных ударов клювом перья обоих летели во все стороны. Порой, когда канадец обрушивал на него серию стремительных ударов крыльями, Белощек едва не падал навзничь под этим бурным натиском; грудь покрылась синяками и болела от сыпавшихся градом ударов.
Упорством и подвижностью восполнял Белощек нехватку веса и силы. Несколько раз ему удавалось уклониться от атаки противника и, когда канадец проскакивал мимо, напасть на него сзади, долбя клювом по затылку и шее канадца до тех пор, пока крылья насквозь не пропитались кровью.
Они снова сошлись, и Белощек впился в шею канадца, не давая ему высвободиться. Он вцепился, как бульдог, и ощутил вкус теплой солоноватой крови противника. Белощек находился теперь сзади и чуть повыше соперника, так что хлесткие удары крыльев канадца не достигали цели, тогда как Белощек беспрепятственно наносил ему удары крыльями.
Это и решило исход поединка. Он еще не закончился, потому что Белощек не отпускал канадца и продолжал беспощадно лупить крыльями дрожащее тело соперника, отпустив его только тогда, когда тот, прекратив всякое сопротивление, сдался. Побежденный медленно поднялся и, поняв, что свободен, ринулся, как безумный, прочь, сквозь ряды окружавших их гусей, к дальним пределам стаи, где остановился, покачиваясь от слабости и жадно глотая воздух.
У Белощека ныла каждая клеточка тела, но, нарочно выпрямившись, он с гордым видом обернулся и побежал к гусыне, которая была причиной схватки. Он приближался к ней, высоко задрав голову на вытянутой неподвижной шее и выпятив грудь, пока не прикоснулся к ней, и тогда издал пронзительный, тонкий, похожий на визг крик, жутковатым эхом отозвавшийся в ивах. То был клич торжества, песнь победы, не похожая ни на какие другие возгласы в гусином лексиконе. По большей части самцы издают этот клич один-единственный раз в жизни, венчая им то мгновение экстаза, когда самец обретает подругу. Эхо того клича все еще слабо отдавалось вокруг, когда она ответила тихим, мелодичным звуком. Она приняла его. Теперь они соединились окончательно, до самой смерти.
Он вытянул шею и стал нежно чистить перышки ее крыльев — потому что, несмотря на неистовство желания, они были всего лишь годовалыми птицами и только будущей весной, когда закончится их физическое развитие, смогут начать половую жизнь. Однако союз их уже теперь был окончательным и твердым.
Белощек устал и страдал от боли, но все в нем звенело, пронизанное жаром удовлетворенности. Дни одиночества, ужасы и тяготы полета через океан были забыты, начисто смытые из памяти, ясной и чистой, как отмель после отлива. Теперь он был слишком переполнен блаженством и восторгами настоящего, чтобы размышлять о прошлом.
Он держался рядом с подругой, и они беспрестанно разговаривали мягкими, приглушенными голосами. Побежденный канадец больше не подходил к ним. Потом Белощек вдруг заметил, что ее охватило беспокойство. Она часто поглядывала на небо, издавая громкие крики. Час спустя она взмыла в воздух, настойчивым криком призывая его за собой, он тоже взлетел и полетел, держась за ней на близком расстоянии. Стая осталась на отмели. Белощек и его подруга улетали одни.
Она влекла его вдаль от берега, в глубину суши. Они миновали прибрежный ивняк и полетели над болотами, поросшими лиственницей, а потом над черным я пятнами еловых лесов. Сперва он думал, что это только непродолжительный вылет и что они скоро возвратятся на отмель, на берег моря, и молча следовал за ней, хотя в нем воскрес и нарастал прежний страх перед полетом над сушей. Но она твердо и решительно летела вперед, и вскоре стало ясно, что они не вернутся. Он держался позади, призывая ее обратно, но она не понимала его и летела все дальше и дальше. Одно мгновение он думал даже покинуть ее и в одиночестве вернуться на берег залива, но мимолетное колебание промелькнуло мгновенно, потому что в этот миг раздался ее зов, прозвучавший обольстительно, как пение сирен. В растерянности и страхе продолжал он полет.
