Джон Грин - Уилл Грейсон, Уилл Грейсон
я: гидеон, я и не представлял…
гидеон: заткнись, блин.
я: повтори!
гидеон (со смехом): заткнись, блин.
я: но почему?
гидеон: почему тебе, блин, заткнуться?
я: нет, почему ты мой драный боевой конь?
гидеон: потому что мы друзья, дебил. потому что подо всем твоим отрицанием всего и вся внутри ты очень и очень хороший. а еще потому, что с тех самых пор, как ты впервые об этом заговорил, мне до смерти хочется увидеть этот мюзикл.
я: ладно, ладно.
гидеон: а второе?
я: что второе?
гидеон: с маурой поговорить.
я: ты прикалываешься.
гидеон: и не думал. у тебя есть пятнадцать минут, пока я сгоняю за тачкой.
он сурово смотрит на меня.
гидеон: ну тебе что, три года?
я: но с чего вдруг?
гидеон: на этот вопрос ты наверняка можешь ответить сам.
я говорю ему, что он совсем спятил. не обращая на это внимания, гидеон отвечает, что это нужно сделать, и что, когда подъедет, он посигналит.
что самое дерьмовое, я знаю, что он прав. я все это время думал, что бойкот работает. я же не то чтобы скучаю по ней. но потом я понимаю: скучаю или нет – не это главное. дело в том, что я до сих пор ношу с собой этот груз точно так же, как и она. и мне надо от него избавиться. ведь мы оба впрыснули яда в нашу дружбу. и хотя я не строил ловушек с вымышленным парнем, все равно многие наши пробы оказались ошибками из-за меня. нам с ней, разумеется, никогда не найти идеальное то, но, пожалуй, я готов признать, что надо сделать наше то хотя бы переносимым.
я выхожу на улицу и застаю ее на том же месте, где видел утром. маура сидит на стене с блокнотом. поглядывает на проходящих мимо учеников, и я не сомневаюсь, что она на всех нас, включая меня, смотрит свысока.
я вдруг начинаю думать, что стоило подготовить речь. но для этого надо знать, что говорить. а я, по сути, представления не имею. так что ничего лучше в голову не приходит, чем:
я: привет
на что она отвечает
маура: привет
и смотрит с каменным лицом. я опускаю глаза.
маура: чему обязана таким удовольствием?
мы так и раньше разговаривали. всегда. а больше у меня на это сил нет. я не так хочу с друзьями общаться. не всегда.
я: маура, прекрати.
маура: прекратить? ты прикалываешься, что ли? месяц со мной не общаешься, а потом говоришь прекратить, как только начал?
я: я не за этим подошел…
маура: а зачем?
я: не знаю, ясно?
маура: и что это означает? конечно же знаешь.
я: слушай. я просто хотел сказать, что хоть и продолжаю считать, что ты совершенно хреново поступила, я понимаю, что тоже хреново с тобой поступал. не настолько намеренно хреново, как ты, но все равно довольно хреново. мне следовало быть с тобой честным и сказать, что я не хочу с тобой разговаривать, не хочу быть ни твоим парнем, ни твоим лучшим другом, вообще никем твоим. я пытался – клянусь. но ты не хотела слышать то, что я говорю, и под этим предлогом я ничего не менял.
маура: когда я была айзеком, ты не спешил от меня отделаться. мы каждый вечер разговаривали.
я: но это была ложь! полнейшая ложь!
теперь она смотрит мне прямо в глаза.
маура: да брось, уилл, ты же знаешь, что полнейшей лжи не бывает. в ней всегда есть доля истины.
не знаю, как на это реагировать. говорю первое, что приходит в голову.
я: мне нравилась не ты. а айзек. мне нравился айзек.
у нее уже не каменное лицо. оно грустное.
маура: …айзеку ты тоже нравился.
я бы ей сказал: я хочу быть собой. и хочу быть с тем, кто никем не притворяется. и все. хочу видеть притворство насквозь, до самой правды. возможно, для нас с маурой это максимальная правда – признать ложь и чувства, которые за ней стоят.
я: маура, извини меня.
маура: и ты меня.
вот, наверное, почему мы говорим, что вычеркнули кого-то из своей жизни: наши пути пересекаются где-то посередине, а потом снова расходятся, получается крест. но на самом деле это не так, вычеркнуть насовсем никого невозможно. крест – это просто диаграмма наших жизненных путей.
я слышу гудок и, повернувшись, вижу тачку мамы гидеона.
я: мне пора.
маура: так иди.
я оставляю ее, иду сажусь в машину и пересказываю наш с ней диалог гидеону. тот отвечает, что гордится мной, а я не знаю, что с этим делать. так что спрашиваю:
я: почему?
гидеон: потому, что извинился. я сомневался, что ты это сможешь.
я признаюсь, что сам сомневался. но так пошло. хотелось быть честным.
вдруг – я как-то резко это осознал – мы оказались на трассе. я вообще даже не уверен, что мы доедем до школы тайни вовремя. я даже не уверен, что мне стоит там показываться. я даже не уверен, что хочу видеть его. мне просто хочется посмотреть, какой мюзикл получился.
гидеон подсвистывает радио. обычно это меня бесит, но не сегодня.
я: я хотел бы ему правду показать.
гидеон: тайни?
я: ага. ведь не обязательно с человеком встречаться, если считаешь, что он классный, а?
мы едем дальше. гидеон снова принимается насвистывать. а я представляю, как тайни бегает за кулисами. потом гидеон смолкает. улыбается и ударяет по рулю.
гидеон: о боги, я, кажется, придумал!
я: ты правда сейчас это сказал?
гидеон: признайся, тебе понравилось.
я: как ни странно, да.
гидеон: у меня, кажется, идея.
и он рассказывает. невероятно, рядом со мной сидит просто больной на всю голову гений.
не менее невероятно и то, что я собираюсь воплотить его замысел.
Глава девятнадцатая
Перед премьерой мы с Джейн несколько часов потратили на то, чтобы составить безупречный вступительный микс, в котором – как и просил Тайни – под нечетными номерами идет поп-панк, а под четными – песни из мюзиклов. Там есть и «Annus Miribalis», и мы даже включили самую панковскую вещь из решительно непанковского «Ньютрал Милк Хоутел». А что до песен из мюзиклов – мы взяли девять различных перепевок «Где-то над радугой», включая версию в стиле регги.
После того как мы все согласовали и скачали, Джейн уходит домой переодеваться. Мне не терпится попасть в актовый зал, но все же я решаю, что будет некрасиво по отношению к другу заявиться в джинсах и футболке с Уилли Уайлдкитом в самый важный в его жизни день. Поэтому поверх этой самой футболки я надеваю папин пиджак, поправляю прическу, и вот я готов.
Я дожидаюсь, когда домой приедет мама, забираю у нее ключи даже раньше, чем она до конца откроет дверь, и еду в школу.
Я вхожу в практически пустой зал – до начала спектакля еще больше часа, – и меня встречает Гэри: осветленные, постриженные и взъерошенные волосы, как у меня. Помимо этого, на нем моя одежда, которую я отдал ему вчера: штаны «Хакис», моя любимая клетчатая рубашка с короткими рукавами и на пуговицах и черные кеды. Вообще это будет полный сюр, вот только все смех какое мятое.
