Мария Арбатова - Меня зовут Женщина
В ужасе выскакиваю из зала: я — то думала, что с нас хватит большевиков. На улице на ступеньках сидит Вильфрид с обмотанным шарфом горлом.
— Скажи, что будет, если каждый станет антропософом, как того требует Погачник? — спрашиваю я.
— Будет армия, — отвечает Вильфрид.
— Но ведь ты сам антропософ.
— Да, но только в той части, в которой хочу понять свое место в мире, а не в той, в которой пытаюсь навязать это понимание другим.
После остановки у Байкала, который не берусь описывать, потому что Байкал лучше один раз увидеть, Сьюзен затаскивает меня на свой семинар. Я сижу на ящике в баре поезда и вместе с антропософами хором читаю зарифмованную галиматью по-немецки. Это их эвритмистические радости, игры с дыханием и дикцией, раскрепощающие плоть и возвышающие дух. Мои плоть и дух привыкли совершенствоваться другим способом, и я пытаюсь выскользнуть из бара.
— Тебе неинтересно работать в семинаре? — обиженно спрашивает правильная Сьюзен, мать троих детей, воспитательница вальсдорфского детского сада, мечтающая остаться в России по причине влюбленности в русского поэта.
— Очень нравится, — ною я. — Но у меня не получится так хорошо, как у вас.
— Получится, получится, мы все тебе поможем, — и компания хором начинает объяснять мне мои ошибки. Слава богу, что в поезде мало места и завывание не оформляется дерганьем руками и ногами по антропософской схеме. Полуживая после этого группового изнасилования, я выползаю в соседний вагон и натыкаюсь на Урса.
— Русские совсем не участвуют в работе воркшопов! Воркшопы — это очень важно! Все должны работать! — скрипучим голосом говорит Урс.
— Зато мы не вербуем вас в православие! — отбиваюсь я.
— Все должны работать! Все должны проводить воркшопы! Я требую русские воркшопы!
И мы начинаем веселиться. Железцов проводит воркшоп «Как мы боролись с коммунистами и победили». Железцов — профессиональный комедиограф. Из наших он пускает на свой семинар только Угарова, который лежит на третьей полке и давится подушкой, потому что то, что рассказывает Железцов, — полный прикол. Но поскольку фричики не прочитали до каравана ни одной книжки о России, они сидят и прилежно конспектируют Сашины байки, полагая, что за уплаченные марки они еще и постигнут русскую историю.
В соседнем купе Леня Бахнов несет точно такую же чушь про русскую литературу, пожирая глазами роскошную чернокожую Сару и боязливо отодвигаясь от пламенного бедра австрийской артистки кукольного театра, объявившей в начале путешествия о том, что русским мужчинам в мире нет равных.
Я тружусь на театральной ниве. Моя задача — заставить непросыхающего московского актера Сашу сыграть мою пьесу прямо в поезде с сексапильной венгерской учительницей Ритой, выдающей себя за актрису. Действие пьесы происходит в купе голландской электрички, и я представляю, как мило будут смотреться венгерка в роли русской проститутки и Саша в роли американского профессора. Однако постановочная часть требует не меньше энергетической отдачи, чем разборки с кировским ОМОНом. Вместе с Сашей в поезде его жена Ксюша, сообщившая где-то около Кирова, что у нее шесть месяцев беременности с угрозой выкидыша. Каждый всплеск этой угрозы сопровождается тем, что Ксюша гоняет по веткам весь вагон. Не решившись отпустить мужа без присмотра в вояж, Ксюша рискует родить в монгольской степи. Мы, хихикая, представляем, как президент каравана Урс будет принимать роды в пустыне Гоби. Это будет настоящая социальная скульптура!
Увидев пышные формы венгерки, Ксюша встает на дыбы. Но Рита тоже не одна, ее пасет поношенного вида итальянский актер, вперемежку с пошлостями цитирующий Штайнера. Рита изучала русский в школе и хорошо говорит, она бродит по вагону, уча текст пьесы, и периодически пристает с вопросами.
— Я пришла к Саше репетировать, — жалуется Рита. — Я сказала: «Я не все понимаю в тексте пьесы, объясни мне подробно, что означает слово «трахаться»?» А его жена стала что-то громко и быстро кричать и выгнала меня!
— Я иду репетировать, а этот ее итальянский конь каждый раз делает вид, что пришьет меня! Хорошо, что я не говорю ни на каком языке и он не может мне ничего высказать! — парирует Саша.
— Все должны немедленно собраться в ресторане «Пушкин», я буду там читать стихи Чехова! — сообщает Сьюзен, пробегая по вагону.
— Очень хорошо! А я в конце вечера спою две русские песни «Хавву нагилу» и «Подмосковные вечера», я выучила их в Африке! — кричит Жаклин и бежит за Сьюзен.
— Русские плохо работают, даже русский вечер делают за них немцы и голландцы, — шипит Урс, пробегая в противоположную сторону.
Спокойнее всех относятся к опыту социальной скульптуры молодчики из «Лерне Идее». Когда вечером в Иркутске мы узнали, что днем в Монголии на выборах победили коммунисты и въезд иностранцев и представителей прессы ограничен, все были в панике.
— Коммунисты, некоммунисты! Какая разница! Дадим побольше долларов и проедем хоть через Китайскую стену! — сказали «лернеидейчики» и оказались правы.
Собственно, сакральное русское «воруют» мы наблюдали в пути во всем его разнообразии. В Кирове, например, когда голландский театр импровизации вышел на сцену, из зала выскочил в дымину пьяный местный артист с воплем: «Я покажу этим козлам, что такое настоящая импровизация!» Он прыгнул на сцену, ухватил голландца Барта за ноги, поднял в воздух и уронил головой об пол. Разбитая голова, сотрясение мозга, «Скорая помощь», статья в местной газете. А потом счет, выставленный Урсу за десять минут до отхода поезда, в котором среди платного перечня услуг — вызов «Скорой помощи» участнику каравана за валюту! Да и вообще грамотно, два дня пунктуальному Урсу, требующему счет с первого «здравствуйте» на кировской земле, счет не показывают, а вручают перед отходом поезда с количеством нолей, взявшихся из воздуха.
— Этого не было! И этого не было! И это вы придумали! — тычет Урс пальцем в ведомость.
— Ах, не желаете платить? — спрашивают дядьки в серых костюмах. — Мы сейчас по системе правительственной связи сообщаем в Екатеринбург, что вы не платите по счетам! И вас там не принимают!
Они не дают ему времени посоветоваться с нами, он ничего не понимает в перестроечном менталитете городской администрации, пугается, платит за все ноли, и поезд идет дальше. От счета в Иркутске у Урса глаза еще выше лезут на лоб.
Монголы воровали, бесстыдно и сладко улыбаясь, но бытовая скука на лицах, с которыми воровали «лернеидейчики», приводила в трепет. Мы, воспитанные в двойной морали, привыкли, что каждый совковый вор чтит свое «низя!», по чину ворует и по чину свое воровство прикрывает; стиль работы «лернеидейчиков» в этой области нас поразил. Они воровали с каменными лицами, совершенно открыто, уныло и неазартно. В этом было больше обыденной работы, чем творчества, как в малоэмоциональном «дойче порно».