Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи
В мае месяце на селе, да и на заводах, плюс к тому в учреждениях, произошло заметное повышение заработной платы.
В магазинах появились товары, которых давно не было.
Означало ли это, что власти смирились с поражением? Разумеется, нет. Фашисты и хозяева понимали: 18 моя является серьезным предупреждением; они считали крайней необходимостью раскрыть в районе партийную организацию.
Но компартия умело защищалась, как штаб, слившийся со своими солдатами. Массовые аресты не затронули руководителей. Правда, их ждало расследование.
Тайная полиция буквально наводнила район. Проводились ночные облавы в поисках распространителей листовок, собиралась информация на заводах, велась слежка, проверялись дороги и транспорт.
3
Мануэл привел Паулу в хижину рыбаков. В маленькой хижине жила немалая семья (старуха, пожилая супружеская пара, три взрослых сына и маленький ребенок), теснота была крайняя, Но, несмотря на это, все тепло приняли раненого.
Вместе с ним приплыл и один из взрослых сыновей, Ренату, тот самый парень в синей рубашке, который помогал прорывать полицейский кордон.
На пустынном островке, отделенном от остального мира рекой, стояло полдюжины хижин, которые опирались друг на друга, словно поддерживая соседей в их нищете. Здесь невозможно было хранить тайну.
На следующее утро все население островка пришло посмотреть на Паулу и узнать подробности событий Рыбаки выходили от него в ярости, приписывая полиции не только рану на голове, но и забинтованную руку и ожоги на лице.
Окружив Ренату, они заставляли его в сотый раз описывать демонстрацию, стычку с полицейскими, перевозку Паулу. И по одобрительным жестам стариков, возгласам женщин, по улыбкам девушек было видно: маленький поселок одобряет действия Ренату и смотрит на Паулу как на героя.
После очередного похода в город Ренату сообщил, что народ согнан на арену для боя быков, а часть забастовщиков увезли в Лиссабон.
Паулу попытался встать с постели, ибо и в забытьи помнил об ответственности своего поручения и о той опасности, которой подвергаются хозяева хижины.
Но голова закружилась, и ему пришлось лечь. Мануэл Рату не отходил от раненого. Он менял компрессы, подавал суп и кофе, которые приносили хозяева или соседи. Потом он спрашивал о самочувствии и снова молча застывал у постели.
После трагедии в Вали да Эгуа Паулу не мог спокойно думать о встрече с Мануэлом. Ведь именно он, Паулу, был зачинщиком борьбы мелких арендаторов, он воодушевлял Мануэла Рату, его жену и дочь, и поэтому, какие аргументы ни выдвигай, он не мог избавиться от болезненного чувства вины за смерть Изабел.
Представляя встречу с Рату, он представлял в первую очередь его печальный осуждающий взгляд.
Случилось обратное. Мануэл Рату не только спас его от верного ареста, но и проявил братскую заботу. В долгие часы, которые он провел у постели раненого, Рату ни на секунду не забывал о Вали да Эгуа. Он помнил свой домик, распространение листовок вместе с женой и дочерью и тот кошмарный день, который у него украл навсегда Изабел. Но ни на секунду ему не приходило в голову в чем-то упрекать товарища. Паулу и Важ оставались для Мануэла особыми людьми, дорогими его сердцу, потому что они знали ее, они уважали ее. Почему-то Мануэлу Рату казалось, что именно Паулу написал стихи о дочери.
Вечером 19 мая Паулу смог подняться и сделать несколько шагов. Пелена, которая давила на глаза, почти исчезла. Он чувствовал себя лучше и хотел уйти. Мануэл Рату отговорил его — в такой час он не успеет на автобус, а пройти много километров пешком не в состоянии.
На следующее утро, когда они садились в лодку, весь поселок пришел прощаться. Пребывание Паулу и Рату было важным событием в унылой, бедной, безысходной жизни рыбаков. Но в эти дни рыбаки поняли, что совсем рядом идет борьба за лучшую жизнь. И среди борцов один из них, Ренату, который имеет таких друзей. С грустью прощались рыбаки с двумя незнакомцами, а некоторые женщины вытирали набежавшие слезы.
Мануэл Рату проводил Паулу до автобуса, а сам сел на поезд, чтобы вернуться домой. Его беспокоило создавшееся положение, ведь почти все руководящие товарищи арестованы. Он думал о налаживании связи с уцелевшими ячейками, чтобы дать верный и правдивый отчет на встрече, которую Паулу назначил через два дня. Однако, когда он приехал к себе в деревню, Перейра и Висенти оказались уже на свободе, и Перейра заходил к нему домой.
Кроме этой доброй вести, Мануэла Рату ожидала другая: письмо жены, написанное неразборчивым почерком. Она сообщала о здоровье, жаловалась на неурожаи и заканчивала так:
«За многие годы, даже когда тебя не было, я не оставляла наш дом. Теперь что мне в нем делать? Меня постоянно тянет к тебе. Я во всем буду тебе помогать. У кого было меньше всех обязанностей, отдал жизнь за счастье других. Тому, за что она погибла, мы должны посвятить свою жизнь».
4
В импровизированном концлагере, где он находился 19 мая, Сагарра встретился почти со всеми товарищами из своей ячейки. Он увидел многих крестьян из других деревень и договорился о встречах на воле. Таким образом, когда на следующий день его выпустили, то уже открывались широкие возможности организовать и объединить крестьян.
Но если все время заниматься партийной работой, как трудиться в поле? А иначе на какие шиши существовать?
По договоренности со старшим братом он время от времени уезжал из дому. Теперь это невозможно. Только встречи, назначенные в концлагере, займут не меньше недели. Положение тем более затруднительное, что он робел сказать об этому брату. И не только ему, но и Важу.
Важ появился 21 мая. Исподлобья вглядываясь в изможденное лицо товарища, Сагарра нарисовал подробную картину забастовки.
— Через месяц, — заключил он, — у нас будет вдвое больше членов партии, чем до забастовки.
Он ни словом не обмолвился о своих личных неурядицах:
о невозможности быть одновременно поденщиком и партийным пропагандистом. Но стеснение Сагарры не укрылось от Важа. Он слишком хорошо знал, какова работа, которую могут выполнять лишь люди, отдающие ей все свое время.
— Если партия предложит тебе стать кадровым работником, готов ли ты на это?
Сагарра несколько секунд помолчал, словно сбитый с толку.
— У меня мало знаний, — наконец сказал он. — Наверно, есть более подходящие товарищи.
— Я говорю не об этом, — настаивал Важ. — Я спрашиваю, готов ли ты оставить свою легальную жизнь, оставить семью и перейти в подполье?
Жозе Сагарра колебался.
— Ладно, друг. Я, может, не справлюсь, ведь у меня нет подготовки, как у тебя и других товарищей. Что же касается желания, ты его знаешь.
Они расстались. И только тогда Жозе вспомнил: выполнить неотложные дела он в ближайшие дни не может, если будет работать в поле. Он не знал, как об этом сказать дома, как жить дальше без гроша в кармане. Как он ни думал, выхода не видел. Но ему и в голову не приходило не пойти туда, куда звали интересы партии.
Придя домой, он поговорил со старшим братом, объяснил, что завтра не может выйти на работу. Брат был человек немногословный, он глядел под ноги, слушал и кивал головой.
На следующее утро оба вышли из дома: брат на работу в поле, Жозе — на встречу.
— Приходи обедать, слышишь? — крикнул брат.
Жозе Сагарра не пришел обедать. Он вернулся ночью и ушел из дому на рассвете. Он избегал разговора с братом.
Он ничего не ел накануне, и такой же голодный день ожидал его опять.
5
Узнав об освобождении арестованных товарищей, Маркиш пошел к Сезариу.
Сезариу с женой и Лизетой ужинал. Тесть, теща и несколько соседей весело обсуждали события дня.
— Садись, садись. — Сезариу подвинул плотнику стул. — Я боялся, ты арестован.
Сказано это было без иронии, но Маркиш почувствовал намек на свое неучастие в забастовке.
— Под лежачий камень вода не течет, — продолжал разговор тесть Сезариу. — Я всегда это утверждал.
Он этого не говорил. Наоборот. Узнав, что зять и дочь замешаны в подготовке забастовки, он всячески их отговаривал. Но теперь, радуясь освобождению обоих, он забыл прежние суждения.
Маркиш молча прислушивался к разговору.
Все говорили весело и открыто, не смущаясь Маркиша, так как хорошо знали его. Он не включался в разговор — из-за своего отношения к забастовке, из-за того, что не принимал в ней участия, из-за того, что не был арестован. Кроме того, ему казался немного наивным такой шум из-за пустяков: два дня были под стражей, а мнят себя героями! В конце концов он пожалел о своем приходе. Заметив это молчание, явно контрастирующее с общей оживленностью, все пожалели о его приходе.
Маркиш встал.
— Я приходил убедиться, действительно ли тебя выпустили, — сказал он Сезариу и, сухо простившись, вышел.
