Валентина Гончаренко - Чародей
Сынок родился в положенное время, мосластенький, похожий на отца, но на седьмой день умер, простуженный в роддоме. Я сомлела и впала в горячку. В жару, без сознания, не видела, когда мама с Теклей и Катей забрали крохотное тельце моего первенца и похоронили на местном кладбище. Петр Ильич распорядился сделать в столярке гробик и послал своего друга и завхоза вырыть могилку. А возле меня то возникала, то пропадала старуха с косой. Петр Ильич зашел к главврачу, поговорил строго, сразу нашлось место для моей кровати возле печки и пеницеллин для уколов. Смерть отступила, я пошла на поправку и попросилась на выписку, не дождавшись полного выздоровления, за что получила нагоняй от Петра Ильича, но лежать уже не было мочи. Долго лечилась амбулаторно, помогая Кате в подготовке к урокам. Она работала в две смены, приняв мой класс. Молодец, не упустила найденный ритм, исхудала, но класс мне передала на том уровне, который мы когда- то запланировали. Общаясь с Катей каждый день, я была в курсе всех классных событий, и на уроках, когда вышла на работу, чувствовала себя так, будто и не была в отпуске. Мама воспрянула духом, но зачастила в церковь. Там она молилась и ставила свечки во здравие рабов Божьих Петра и Катерины, за упокой ангельской душеньки новопреставленного младенца Николая, как я назвала своего сына в честь его деда, отца Юрия. К лету я уже твердо стояла на ногах, год завершился благополучно, учителя разъехались на летний отдых. А мне Петр Ильич устроил курорт, не выходя из дома. Из барака нас с мамой перевезли в другую квартиру: полдомика на покатом склоне пригорка, орешина за стеной, тут же целебный родник с ледяной водой.
Две комнатки, большая кухня и веранда. Шахты, ТЭЦ, базар, пыль и смог — все осталась внизу, а здесь свежий воздух, прохлада, запах орешины и прозрачная, как слеза, вода с минеральной добавкой. Мы вынесли под орешину стол и кровать, построили плиту и жили с мамой, как у Бога за пазухой.
С потерей Юрия жизнь моя разделилась на две неравные половины: короткое глубокое счастье с любимым и долгие годы без него. Выдержала, не сломалась, не свалилась, не сникла. не копчу небо, а живу.
Я быстро восстановила силы и в то же лето без вступительных экзаменов была зачислена на первый курс филфака заочного отделения пединститута, где учились Юрий и Лариса. Встретиться с ними я могла только в исключительном случае, потому что сессии заочников проходили во время каникул очников, и, кроме того, учебные корпуса филфака, иняза и физмата находились в разных концах города, весьма отдаленных друг от друга. О смерти нашего сына Юрий несомненно знал, но никакой весточки об этом не передал: после того ночного посещения Женька больше не появлялась. Встреча с Юрием меня пугала, я не искала случая увидеться с ним и никаким намеком не напоминала ему о себе, считая, что он, по-новому счастливый, не хочет обращаться к прошлому, из которого вышел, как выходят из речки: обсох и забыл. А я никак не могла его забыть, никак не могла освободиться от ощущения его близкого присутствия, всегда, каждый миг, и во сне, и наяву. От отчаяния и крайнего шага спасли подсолнушки мальчишеских головок, с чистой наивной доверчивостью повернутых ко мне, как к солнцу. Милые мальчики, мои спасители и хранители. Спасибо вам. Но по воле Петра Ильича пришлось с ними расстаться.
Когда я вернулась домой по завершению установочной сессии, мы с Катей по-прошлогоднему уселись вне учительской, обложившись программами и учебниками теперь уже для второго класса. Однажды к нам зашел Петр Ильич, остановился у моего конца стола, собрал учебники для второго класса, шлепнул какую-то толстую книгу с брошюркой, лежащей поверх нее, и так же молча вышел. Мы расхохотались и открыли принесенный подарок. Программа и учебник по литературе для восьмого класса! С какой стати? В школе всего семь классов! В кабинете, куда я влетела с "подарком", он сунул мне под нос приказ по гороно: я назначаюсь преподавателем русского языка и литературы в восьмых- десятых классах вечерней школы рабочей молодежи, директором которой по совместительству был Петр Ильич. Куда мне в десятый класс, когда у меня самой образование на уровне десятого класса сельской школы! Я чуть не расплакалась.
— Потянешь, — уверенно сказал Петр Ильич. — Целый день свободный, готовься получше, ума тебе не занимать. Больше времени будет и для институтских заданий. И зарплата вдвое больше нынешней. Спасибо мне скажешь. Все. Иди, не злись, а вникай в программу…
Я хлопнула дверью и разревелась. У Кати появилась другая напарница, а мне предстоит входить в новый коллектив, но распорядка дня я не поменяла: с девяти за столом в школе, работаю до двух, обед, и снова за учебники уже дома. Сижу дотемна под орешиной, перечитываю русскую классику. Все перезабыла, будто впервые перелистываю эти страницы. Совсем другое понимание, повзрослела, что ли. Столько нужно перечесть, никак не укладываюсь в график, прихватываю вечер и часть ночи. Мама кормит и обихаживает меня, все с пылу, с жару, свежее и вкусное. Острой нужды не переживаем, истраченные отпускные возместило гороно, оплатив поездку на сессию, даже стоимость билетов. Зарплаты хватает на наш неприхотливый быт, даже немного откладываем: в декабре нужно купить пальто, иначе не в чем будет поехать на зимнюю сессию. Читаю, читаю, читаю до черноты в глазах…
Первый урок в девятом классе. За партами шахтеры, многие старше меня, к учебе относятся серьезно, предпочитают солидных учителей и меня, пигалицу, приняли скептически, не ожидая ничего хорошего от моих уроков. Очень жалели, что Петр Ильич передал мне свои часы. Казалось, что никогда не преодолею отчуждения и недоброжелательности своих великовозрастных учеников, видевших во мне самозванку. Каждый урок давался с огромным напряжением, я не привыкла работать в пустоте, как будто никого, кроме меня, нет в классе. Неделю билась, как рыба об лед. Мои прежние педагогические наработки мало помогали. Страдала сильно, ночами не спала, думала, как одолеть недоверие этих взрослых людей. Спас, как ни странно, Юрий. Выходной потратила на заучивание наизусть отрывков из произведений, которые мы сейчас анализируем. В понедельник уроки начала с обращения:
— Вы, товарищи, работаете на шахте, и не мне говорить вам, как трудно приходится, когда наткнешься на каменистый пласт. Я тоже работаю, и мне неимоверно трудно, когда упираюсь в каменистый пласт вашего невнимания и равнодушия к тем произведениям, которые мы изучаем. Это не просто книга, написанная кем-то в незапамятные времена, это крик души, исповедь и пророчество великого человека, обращенные к нам, его потомкам, с целью от чего- то нас предостеречь, а к чему-то, наоборот, подтолкнуть. Вот послушайте…
Подражая Юрию, я с задушевной искренностью прочитала наизусть небольшой отрывок из изучаемого произведения. Спросила, услышали ли они, что мучило этого великого человека, что он хотел сказать нам. Преграда сломана, ученики заговорили. И теперь каждый урок я начинала с чтения наизусть подходящего по смыслу отрывка из очередного произведения. В чем исповедуется писатель, чем восхищается, чем возмущается, от чего предостерегает, к чему зовет? Без глубокого ознакомления с текстом на эти вопросы не ответишь. Ученики потянулись в библиотеку. Само собой родилось нестандартное домашнее задание: сопоставить собственные выводы с тем, что написано в учебнике, в чем они согласны с учебником, о чем думают иначе. Стандарт школьного урока пополз по швам. Пару уроков я сделала учебной единицей. На первом уроке, например, в среду, я читаю лекцию минут на тридцать, отвечаю на вопросы учащихся, проверяю, все ли познакомились с текстом произведения. Вместо пересказа учебника, предлагаю подготовиться к устному сочинению на одну из предложенных тем. Каждый волен выбрать одну из них, подобрать к ней эпиграф, составить план рассуждения, прийти к аргументированному выводу и в классе устно в течение пяти минут изложить свои мысли. Товарищи выступают оппонентами. В шахте ничего не напишешь, но думать и говорить можно свободно. Мои взрослые школяры на перекурах, в душевой или в столовой с азартом спорили о Базарове или Нагульнове, как о людях, реально живших на земле. Это вызывало насмешки других шахтеров, парторг пресек любителе выпивок на летучке перед сменами, поддержав вечерников своим веским словом. При случае он вступал с ними в спор и часто вынужден был соглашаться со школярами, лучше его знающими текст. Споры в классе затягивали всех, урока часто не хватало, договаривали на перемене или после уроков. Оценки ставила за выступления с сообщением и за критику этих сообщений. Я растворялась среди этих спорщиков и часто с удивлением слышала нечто, мимо чего я прошла, не заметив.
Однажды у себя на уроке увидела двух новых учеников, скромно умостившихся на задней парте. Петр Ильич и еще какой-то такой же солидный дядька. Мне шепнули: это Николай Степанович, парторг шахты "Пионерская". Струхнула, что не уложимся снова в сорок пять минут и получу нагоняй, поэтому предупредила, чтобы спорщики соблюдали регламент и высказывались кратко. Школяры не подвели, уложились в академические сорок пять минут, втянув в спор и гостей. Это был последний урок, и я с группой попутчиков сразу пошла домой. Николай Степанович с нами. По дороге спор возобновился, парторг ввязался в него, доказывая, что мы неправильно трактуем честность, говоря о советских людях, так как честность Онегина и Базарова, несколько другая категория, чем честность Павла Власова. Меня довели до дому, я вошла в него, а мои провожальщики повернули к дороге, продолжая спорить.
