Юрий Петухов - Охота на президентов или Жизнь №8
Мы пробирались по щиколотку в пахучей жиже, которой были залиты все проходы меж рядами ларьков и ларей, мимо грызущихся в очередях покупателей, мимо рядов откормленных милицейских и прочих охранников, коих жижа ничуть не смущала, мимо чумазых и бледных шкетов-беспризорников, норовящих стянуть с прилавка какую-нибудь дрянь, мимо дрожащих и жалких стариков-ветеранов, которым щедрые пастухи бросали объедки и гниль, мимо пьянющих, одутловатых русских доходяг-грузчиков, подпитых и обкуренных рабов-россиян, что беспоминутно таскали мешки, тюки, ящики с товаром в ларьки своим господам-хозяевам и их торговкам-воровкам, мимо вездесущих ужасающе больных и полумёртвых бездомных, в чьих домах давно жили золотозу-бые и усатые пастухи и на чьи головы то тут, то там из ларьков лились помои и сыпался прочий мусор. Бомжи погружали в него черные ладони и пригоршнями совали их в черные дыры ртов… Народонаселение просто упивалось свободой, правами человека и демократией. И каждый — каждый! — находил в этой демократии, понимашь, свою экологическую нишу. И ежели этой нишей была яма с дерьмом, демократоры с голубого экрана поспешно уверяли, что именно в эту яму и стремилась всю свою жизнь данная свободная личность. Я был в Штатах и видел дома, в которых эти демократоры имели квартиры, они вовсе не были похожи на бочки с дерьмом. Я знал, где получают демократоры свою основную зарплату… Но я уже давно молчал об этом. Я знал, что те, кто жил в бочках, очень любили тех, что жили в телевизорах, они их так любили, что могли за них побить камнями… У меня ещё не зажили раны от этих камней. И потому я молчал. Хотели экзотики… получайте по полной программе. Да для наших президентиев, патриархиев, киллеров, оли-гархиев и прочих, по образному выражению одного из депутатов, сэров, мэров, перов и херров с префектами и их владетельными супругами всё это было экзотикой… они больше предпочитали благотворительные балы. Те самые, на которых я скучал и предавался мрачной мизантропии.
— Всё… уволь! — Кеша застонал.
Он был близок к обмороку. Но нам ещё предстояла долгая дорога назад, к лучезарной вывеске у входа, к набитому горемычным людом трамваю. Впрочем, люд себя не ощущал горемычным. Это где-то в Аргентине, где повысили цены на полпроцента, народ громил дворцы и банки, жёг полицейские машины и готовился сжечь гада-президента, вот там, видно, обитал горемычный люд. Наши никого громить не собирались… каждый — надеялся, что сосед сдохнет раньше и будет как в пословице: «меньше народу — больше кислороду». Власти и демократы считали так же, демократия в Россиянии просто задыхалась от избытка народа и нехватки кислорода.
Когда рядовой второго класса фон Капут-Перельпутер, ответственный за россиянское народонаселение, обращался к своему заокеанскому другу без галстука за помощью, тот долбил своё: «У нас, понимашь, и так мало ракет осталось с этим Бен Алладином, на всех ваших не хватит… сами, сами управляйтесь! — добавлял, лукаво щуря глаз: — Верным, верным путём идёте, господа!»
Польщенные господа управлялись сами.
Кислороду с каждым днём становилось всё больше и больше.
Две нищенки, дравшиеся за гнилую луковицу, упали в жижу и Кешино и без того промасленное и засаленное пальтецо то ли от Версачи, то ли от Гуччи с Армани, залило омерзительной зеленоватой гадостью… Он задрал голову к серому небу.
— Нет! Всё! Не могу больше!
Я понял, что его сейчас вывернет наизнанку.
И попытался было развернуть Кешу к выходу… Но он уже падал головой на какой-то ларёк прямо-таки дворцового вида, огромный и окрашенный в ярко-жёлтую, по вкусу владельца, видно, краску. Я растерялся… Но он успел подставить руку, та опустилась на обитую жестью дверь… Дверь заскрипела, задрожала, распахнулась с дребезгом… и Кеша рухнул внутрь, в полумрак… и пополз, пополз куда-то прочь. Я бросился за ним…
И оторопел.
В глубине этого обширного дворцового ларыса-сарая, возле столика с банками, бутылками и одним стаканом, на куче замусоленных импортных, набитых синтепоном или прочей гадостью матрасов, в свете трех мигающих люминисцентных светильников-труб стояла на четвереньках белобрысая девка лет четырнадцати с круглым розовым задом, а на ней пыхтел какой-то чернявенький, усатенький, толстощекий и пузатенький человечек явно кавказской, как выражаются органы, национальности. У человечка, несмотря на все его пыхтения и ерзанья, что-то не получалось, и он злорадно щипал девку за розовый зад… та взвизгивала и мотала растрёпанной головой. Внизу, у подножия матрасов валялся китайский рюкзачек с лямками, надписью «USA» и школьными учебниками за 7-ой класс. За миг до того ещё две белобрысые девки, сидевшие в углу ларька и ждавшие, видно, своей очереди, пробками вылетели в какую-то щель… Подымающийся медведем Кеша напугал их до невозможности. Это была просто какая-то картина под названием "не ждали!" Да, все были немного растеряны и ошарашены приватностью ситуации.
За исключением пузатенького круглощекого усача. Лишь с полминуты тот очумело и грозно вращал черными как маслины глазами и беззвучно разевал золотозубый рот… потом из этой сверкающей, как и ларёк, дворцовой пасти извергся пронзительный визг.
— Иша-ак! Руски иша-ак! Свиня-я-я! Пошёл вон, руска свиня-я-яааа!!!
Это был Мехмет. Я узнал его не сразу, он здорово отёк от пьянок и позеленел от блядей. Но это был он, славный орденоносец всех гробов господних со всеми крестами, полумесяцами и президентскими подвязками! Мехмет! Перпетуум-мобиле россиянской торговли и лучший друг всех милиционеров! непримиримый борец с русским фашизмом! движущая сила демократии и прогресса! золотозубый и знойный герой моего ненормального романа!
Мехмет точно знал, что все русские, слюшай, ленивые свиньи, терпеливые ишаки и глупые бараны. Он знал, что на них возят воду, а на их бабах и девках ездят верхом!
Он знал по опыту, ещё точнее, что этот русский ишак сейчас опрометью вылетит из его дворца и будет всю жизнь ставить свечки и благодарить своего неверного бога, что остался цел… он знал…
Но Кеша ничего этого не знал. Он был русским, который пришёл из другого мира, в котором золотозубые джигиты ещё не набирали гаремов из невест тех парнишек, что защищали родину на Кавказе и возвращались в цинковых гробах с отрезанными головами… он ещё не знал, что русские, слюшай, свиньи и ишаки, что они за стакан продавали своих дочерей… Он просто свалился с Луны.
И потому он вразвалку подошёл к грозному и важному Мехмету. Ухватил его за шкирку. Одним рывком сорвал с оцепенело-распяленной девки. Немного подержал в воздухе, рассматривая с явной брезгливостью, как уже раздавленного червя. А потом каким-то неуловимо благородным движением ткнул несчастного Мехметушку носом прямо в разверзтый зад девицы. Вдавил поглубже за загривок… прижал, придавил.
— Не надо, Кеша! — закричал я. — Это грубо!
Кеша молчал. И в своем длинном черном пальто, высокий и бледный, он сейчас был похож на какого-то святого или, по крайней мере, сугубого иеромонаха, изгоняющего откуда-то или загоняющего куда-то отвратительного пузатенького бесёнка.
Бедный Мехмет рвал ногтями матрасы, сучил ногами, хрипел, хлюпал носом, всё сильнее втягивая в него содержимое кишечника окостенелой от ужаса девки. Мехмету сейчас явно не хватало кислорода, как не хватало его правительству, просто не знающему, что делать с этим народонаселением, которое ещё — какая наглость! — дышало.
— Это не благородно! — пытался я остановить Кешу. Так он мог перебить всех героев моего романа, и я остался бы один в этой бестолковой и нелепой жизни.
Один на один с всё более звереющей демократией.
— Благородно, — сказал Кеша, когда несчастный перестал сучить ногами.
Он отбросил труп подальше от девки. Обернулся к ней.
— Подол опусти…
— Чего? — не поняла та.
Я подошёл и сам натянул модное красное платьице на розовый зад. Неэстетичность обзора усугубляла и мою депрессию.
— Чего он тебе обещал? — спросил Кеша по-отечески ласково. Девка на этот раз поняла сразу.
— Бутылку «клинского» и три жвачки! — заявила она с вызовом, будто у неё отбирали заработанное.
— Щяс получишь, — успокоил её Кеша.
Он подошёл к столу, взял откупоренную бутылку пива, вылил её малолетке на голову. Потом нашёл рядом целую упаковку жвачки и, не разворачивая её, сунул в рот девке.
— Жуй!
Та покорно зажевала, ловя языком стекающие с волос струйки пива. Это было непедагогично. И я, подняв китайско-«американский» рюкзачок, собрал туда учебники, бросил его на колени ей и сказал строго:
— Иди отсюда, уроки пора учить!
Тем временем Кеша откупоривал уже третью бутыль водки и тщательно, как хирург, промывал палец за пальцем, ладони, кисти… Я вообще не понимал, как этот сноб и эстет мог работать киллером… Впрочем, сейчас Кеша был не на работе.
