Хуан Онетти - Манящая бездна ада. Повести и рассказы
Обзор книги Хуан Онетти - Манящая бездна ада. Повести и рассказы
Хуан Карлос Онетти
Манящая бездна ада
Авенида-де-Майо — Диагональ-Норте — Авенида-де-Майо
© Перевод. Евгения Лысенко
Дождавшись паузы в движении, он перешел авениду и направился по улице Флорида.[1] Плечи его сотрясла дрожь озноба, и тут же возникла решимость превозмочь, порыв холодного ветра — он вытащил руки из карманов, выпятил грудь и поднял голову, как бы ища божественной помощи в однотонно синем небе. Да, он смог бы выдержать любую температуру, смог бы жить хоть на краю земли, за пределами Ушуаи.[2]
От этой мысли сжались, утончились губы, сузились глаза, и нижняя челюсть стала почти квадратной.
Сперва ему привиделся идеальный полярный пейзаж — ни хижин, ни пингвинов, внизу белизна и два желтых пятна, вверху набухшее дождем небо.
Потом — Аляска, Джек Лондон; пушистые меха скрывают мощные фигуры бородатых мужчин; в своих высоких сапогах они точь-в-точь как непадающие куклы, несмотря на выплески голубого дыма из длинноствольных револьверов капитана конной полиции, а когда инстинктивно пригибаются, клубы пара от их дыхания образуют ореол вокруг мохнатой шапки и грязной каштановой бороды. Тангас скалит зубы на берегу Юкона, взгляд его простирается как могучая рука, поддерживая плывущие по течению стволы. В шуме пены слышится: Тангас родом из Ситки,[3] красивое слово «Ситка», похоже на имя девушки.
На авениде Ривадавия[4] его едва не вынудила остановиться какая-то машина, однако энергичным рывком он ушел от нее, как и от коварного велосипедиста. В качестве трофеев этой легкой победы он перенес пару автомобильных фар на пустынный горизонт Аляски. И дальше, примерно через полквартала, ему не стоило большого труда преодолеть знойную атмосферу, которую распространяли с афиши могучие плечи Кларка Гейбла[5] и бедра Кроуфорд;[6] только появилось желание перенести розы, украшавшие грудь большеглазой кинозвезды, на ее переносицу. Три ночи или три месяца тому назад ему приснилась женщина с белыми розами вместо глаз. Но воспоминание об этом сне лишь мелькнуло молнией в его мозгу и быстро унеслось, легкокрылое, как вылетает из печатной машины очередной лист, и улеглось под слоем других падающих на него видений.
Украденные у автомашины огни он поместил на небо, перенесенное им в Юкон, а выхлопы автомобиля английской марки прозвучали в сухом воздухе северной ночи как энергичные восклицания «What»,[7] не смягченные глушителем, а взрывающиеся, как выстрелы в холодной синеве между гигантскими соснами, и взлетающие затем, как ракеты, к белесому звездному небу Скалистых гор.
Когда Брагтон пригнулся, закрывая своим телом огромный костер, и он, Виктор Суайд, распрямился рядом с готовым к выстрелу коронером,[8] вдруг сверкнули глаза женщины и распятие среди мехов ее пальто — она прошла так близко, что их локти соприкоснулись.
По спине пробежали мурашки, и жилет Суайда округлился от двух глубоких вдохов в попытке удержать в памяти духи женщины и саму женщину, исчезающую в сухом уличном холоде.
Между двумя потоками прохожих женщина вскоре превратилась в мелькающее пятно — из темноты в свет магазинных витрин и опять в темноту. Но аромат духов остался в Суайде, мягко и решительно очерчивая реальный мир людей, — от берега Юкона уже остался только снег, полоска снега шириной в мостовую.
— Северная Америка купила у России Аляску за семь миллионов долларов.
В давние годы такие познания могли бы смягчить авторучку старика Астина на уроке географии. Но теперь это стало не более чем поводом для нового видения.
Вдоль снежной полосы выстроились два ряда конницы. Великий князь Александр Иван шествует между ними рядом с Николаем II, при каждом шаге сметая снег с сапог краем шинели на меху.
Император шагает вразвалку, как тот англичанин, заместитель директора по коммерческой части Центрального рынка. Небольшие его сапоги поблескивают, чеканя военный шаг, и этот блеск — единственное, чем проявляются его движения.
— Сталин предотвратил высыхание Волги.
— Вот радость для лодочников, ваше величество!
Золотой зуб царя вселил в него успокоение. Ничего не страшно, главное — энергия, энергия; на груди царя сплетение орденских лент и большой крест, у него окладистая борода конспиратора Верченко.
Он остановился на Диагонали, где под серым небом, рядом с автомобильной стоянкой, дремотно высился Бостон-Билдинг.
И конечно, на первый план выплыла Мария Эухения в развевающейся белой юбке.
Всего один раз он видел ее одетой в белое — несколько лет назад. Ее так старательно нарядили школьницей, что пара холмиков, выпиравших под тканью, в сочетании с большим черным бантом, превратили девочку в зрелую, скептичную и усталую женщину.
Его охватил страх. В груди нарастала тревога, короткими рывками подбираясь к горлу. Он закурил сигарету и прислонился к стене.
Ноги сковало равнодушие, внимание его увядало, подобно парусу ставшего на якорь корабля.
С безмолвием немого кино его детства плыли по полосам объявлений светящиеся буквы: «ВЧЕРА В БАЗЕЛЕ — НАСЧИТЫВАЕТСЯ БОЛЕЕ ДВУХ ТЫСЯЧ ПОГИБШИХ».
Он в бешенстве обернулся.
— Чтоб им всем подохнуть!
Он знал, что Мария Эухения должна прийти. Знал, что ему придется что-то делать, и сердце его окончательно выбилось из ритма. Думать об этом было неприятно — знать, что, сколько ни забивай себе голову блужданиями по всяческим лабиринтам, он задолго до того, как ляжет спать, встретит Марию Эухению на каком-нибудь перекрестке.
И все же он машинально сделал попытку к бегству.
— Ох, за одну сигарету… пошел бы на край света!
Двадцать тысяч плакатов рекламировали по городу то, чего он жаждал. Отлично причесанный мужчина с идеальными зубами протягивал людям красную ладонь с пачкой, показывая размер ¼ и ¾ — две сигареты, — подобно пушечным дулам, нацеленным на скучающих прохожих.
— …на край света!
Мария Эухения придет в своем белом платье. Но прежде чем покажется ее лицо между двумя скатами черных волос, он настроился отразить атаку. Страх сдавил горло и заставил его прохрипеть:
— Самка!
В отчаянии он взметнул взор вверх, к светящимся буквам, появлявшимся, как нежные пузырьки, одна за другой из черной стены:
ГОНЩИК МАК КОРМИК ПОБИЛ МИРОВОЙ РЕКОРД СКОРОСТИ НА АВТОМОБИЛЕ.
Надежда придала сил выдохнуть с одного раза кольцо дыма, вставить это кольцо в окружающий его пейзаж.
САДИТЕСЬ В АВТОМОБИЛЬ — СЕГОДНЯ БУДЕТЕ В МАЙАМИ.
Струя дыма ловким камуфляжем скрыла корявую кожу стены и расчерченную квадратами землю, и вот тело лежит. В пальцах сигарета, медленно плывущая ниточка дыма говорит о самоубийстве.
СЕГОДНЯ В МАЙАМИ, НА СРЕДНЕЙ СКОРОСТИ.
На золотистом песке, под громкие возгласы, Джек Лиджетт, менеджер, чистит и шлифует блестящие детали двигателя. Автомобиль, носящий имя ловчей птицы, напоминает гигантскую черную саранчу, неутомимо двигая двумя добавочными лапками лоскут для протирки лобового стекла.
Извилистые органные трубы вдоль правого и левого бортов синхронно выдают один за другим по двадцать выхлопов, которые рассеиваются неспешными облачками. Ободья колес на уровне ушей, старт дан. Каждый взрыв отзывается ликованием в его мозгу, скорость пожирает дорогу между двумя колеями, и она превращается в гадюку, которая пляшет у него в животе.
Он видит лицо Мак-Кормика — смуглая кожа обтягивает угловатые кости. Под кожаным шлемом, сквозь странные очки, твердый взгляд мужественных глаз, губы растянуты в едва заметной усмешке, жаждущей все больше километров, они шепчут краткий приказ: «Вперед, вперед».
Суайд склоняется над штурвалом, гонит машину резкими рывками. Гонит, пока воздух не отвердеет, — и вот колеса как бы поплыли, мягко касаясь земли, мгновенно их отталкивающей, как костяной шарик в рулетке. Он гонит, пока не дают себя знать укусы гадюки в животе, тонкой и твердой, как иголка.
Но образ был искусственным, и тщетность его усилия обнаружилась неотвратимо.
Гонка прекратилась, словно машину обдали водой, и вот Суайд лежит, уткнувшись лицом в землю, руки шевелятся механическими движениями семафора.
— Спрятаться…
Но нет — он видит самого себя у своих ног, словно земля — это зеркало и отраженный его образ — это и есть его истинное «я».
Он видит свои затуманившиеся глаза и влажную землю в левой глазнице. Кончик носа приплюснут, как бывает у детей, когда они смотрят в оконное стекло; челюсти жуют твердую, гладкую пластину страха, редкие светлые пряди волос окаймляют лоб, пятно бородки становится фиолетовым.
Он крепко зажмуривает глаза и пытается углубиться в землю, однако ногти скользят по зеркалу. Отчаявшись, он сдался, расслабился, остановившись на углу Диагонали, совсем один.
