Василий Алексеев - Невидимая Россия
— Александров! — крикнул прораб секретарю. Григорий замер. — Неужели продаст? — пронеслось в его голове…
— Александров, — сказал прораб безразличным деловым тоном вошедшему секретарю, — товарищу Сапожникову нужен новый специалист для очень спешных монтажных работ. Фамилию кандидата он вам скажет сам. Напишите срочное требование в учетно-распределительную часть. Выполнение плана требует немедленной присылки этого специалиста на наш участок. Товарищ Сапожников, — обратился он строго к Григорию, — вы поедете сами с моим требованием и проследите за тем, чтобы всё было сделано быстро. Можете идти.
* * *Начальник учетно-распределительной части, чекист-латыш, подозрительно повертел в руках требование и спросил:
— А почему вам нужен именно этот заключенный?
— Хорошие специалисты уже разобраны, а мои монтеры говорят, что знают этого, как его… — Григорий сделал вид, что забыл фамилию и прочел ее по бумажке… — как хорошего специалист, скрывшего свою специальность.
— Почему же он скрыл свою специальность? — насторожился чекист.
— Срок у него короткий, — ответил Григорий, — и он, повидимому, боится, что после освобождения его задержат в качестве вольнонаемного.
Объяснение вызвало как раз нужную реакцию.
— В таком случае мы его немедленно выявим и пришлем к вам, — сказал чекист и тут же приказал секретарю принести учетную карточку.
Григорий ждал с замиранием сердца: что если мои сведения неверны и у него большой срок или еще что-нибудь совсем неожиданное?
— Да… — сказал начальник У.Р.Ч., пробегая злыми глазами принесенную карточку, — возможно, вы и правы. Срок у него всего три года и освобождается он через два месяца.
Камень упал с души Григория.
— Числится он мельником и работает на общих работах… Очень может быть, что мерзавец действительно скрыл специальность. Мы его к вам срочно пришлем, а вы дайте, пожалуйста, свой отзыв.
* * *Борис просил Григория и Павла помочь тому самому мельнику Мишке, у которого он с Любой скрывался на хуторе в 1930 году после ареста товарищей. Вскоре после отъезда Бориса Мишка, чтобы не быть раскулаченным, бросил мельницу и переехал в соседний городок, где устроился на государственной мельнице. В 1932 году на мельнице были обнаружены хищения. Сам Мишка был виновен только в том, что собирал просыпавшуюся из мешков муку, набивал ею карманы и этим подкармливал семью. Это преступление не было обнаружено. Попал же он по подозрению в соучастии в крупном хищении, за которое был расстрелян заведующий мельницей. Мишка, как бывший лишенец, по особой милости суда получил всего три года концлагеря и попал на канал. На беду связь с Борисом прервалась и жена Мишки сумела ее восстановить только, когда он уже досиживал срок. Мишка непоколебимо верил во всесильность Бориса, несмотря даже на то, что Борис не мог возглавить вооруженное восстание в 1930 году.
За три года работы Мишка исхудал и почти доканал степное здоровье. Оставалось два месяца до освобождения, а сил уже не было. Мишка не выполнял нормы и с ужасом чувствовал, что уменьшенный, благодаря этому, паек не сегодня-завтра сведет его в могилу. Мишка молился, надеялся, падал духом и гадал на бобах. Бобам Мишка верил с наивной непоколебимостью, всегда возил их с собой в маленьком грязном мешочке, а в минуту жизни трудную, уединившись где-нибудь в углу барака, подбрасывая вверх, следил за их расположением после падения.
Чем больше слабел Мишка, тем чаще он прибегал к бобам. Последнее время бобы неизменно показывали резкое изменение судьбы Мишки к лучшему. — Спасусь как-нибудь, — думал Мишка с новой надеждой, а сил оставалось всё меньше. От слабости Мишка перестал бриться и умываться. Возвращаясь из котлована и проглотив жидкий суп — второго Мишка не получал, как невыполняющий норму выработки, он ложился на нары и моментально засыпал, как в бездну проваливался. Однажды, проснувшись утром, Мишка почувствовал, что не может себя заставить встать. — Пускай расстреляют за отказ, — подумал он, — всё равно двух месяцев не дотяну. Эх Боря, Боря, видно, не получил письма от жинки, не знает. Мишка закрыл глаза и накрылся тряпьем. — И бобы соврали, — подумал он с отчаянием, хоть бы лечь понезаметнее, чтобы подольше не увидели. Когда Мишка услышал голос бригадира, он был уверен, что тот пришел, чтобы силой погнать его на работу, и сделал вид, что ничего не слышит.
— Вставай, чорт! Тебя, дурака, куда-то вызывают, пришло срочное распоряжение.
Миша поднялся и протер глаза. Вот они, бобы-то, так оно и есть — перемена судьбы — значит выживу.
Когда Григорий подходил к дощатому зданию канцелярии своего объекта, навстречу вышел Морозов с удивленным выражением лица.
— Прислали нового специалиста, гражданин начальник, — какой-то чудной, совсем дикий и того гляди загнется.
— Опять надули, — ответил Григорий, изображая на лице негодование, — говорили, что пришлют высококвалифицированного техника.
— Какой там техник! — язвительно усмехнулся Морозов. — Обыкновенный неграмотный мужик.
Войдя в канцелярию, Григорий увидел в углу скорбную оборванную фигуру заключенного. Фигура сидела на корточках, острые колени необыкновенно худых ног почти упирались в подмышки, длинный острый нос безнадежно свешивался к земле. Заключенный спал.
— Доходяга… — мрачно протянул Морозов, перестав улыбаться.
— Вот что, ребята, — сказал Григорий, — такого грех выгонять. Пусть сегодня отдохнет. Проведите его, как подсобного рабочего, потом разберемся.
Через три дня Мишка, которому выводилась полная норма, отдохнул, отъелся и стал проявлять признаки жизни. Григорий не говорил о нем с Морозовым, Морозов не говорил с Григорием, а счетовод аккуратно выводил сто процентов выработки, хитро комбинируя различные работы таким образом, что нельзя было понять, каков Мишка, как специалист.
Григорий дал Морозову денег и велел достать Мишке вволю хлеба. Через две недели Мишка стал приобретать человеческий образ. Однажды Григорий улучил момент, когда никого не было близко, и спросил Мишку:
— Петрова Бориса знаешь?
Потолстевшее лицо Мишки озарилось радостной улыбкой.
— Знаю, — ответил он с гордостью.
— Так вот благодари его. Небось не ожидал?
— Как не ожидал? — обиделся Мишка. — А бобы то на что?
— Какие бобы? — не понял Григорий.
— А я на бобах хорошо гадаю, гражданин начальник.
— Ну, и что же?
— А то, что по бобам я уже давно знал, что судьба моя несчастная переменится.
* * *— Вы хотите уходить со строительства? — глаза начальника работ зло забегали.
— Я чувствую, что не справлюсь: по специальности я филолог, а не снабженец.
Начальник работ побагровел от негодования. Павел знал, что начальник сам только ждет случая, чтобы его уволить, но психология большинства советских начальников такова, что если человек, от которого они хотят избавиться, приходит сам просить об увольнении, это вызывает самое крайнее раздражение.
Два человека застыли, разделенные широким рабочим столом, с нескрываемой ненавистью смотря друг на друга. Павел презирал начальника за карьеризм, построенный на костях заключенных. Начальник работ ненавидел Павла за то, что этот освободившийся контрреволюционер имеет смелость поступать по-своему и отказывается от материальных благ из-за каких-то неясных соображений, косвенно осуждающих его собственное поведение. Зазвонил телефон. Начальник работ взял трубку и Павел понял из отрывочных слов, что это звонит начальник участка.
— У меня сейчас сидит Истомин, — сказал начальник работ, кончая разговор, — он просит увольнения. Как вы думаете?.. Прислать к вам?.. Хорошо, сейчас. Идите к начальнику участка, — обратился он ехидно к Павлу, вешая трубку, — это скорее его, чем мое, дело.
Начальник участка сидел один в большом, хорошо обставленном кабинете на мягком кожаном кресле. Когда Павел вошел, он что-то писал и, не отрываясь от работы и не поднимая глаз, невнятно пробормотал:
— Садитесь…
Обращать на себя внимание в СССР всегда опасно, — подумал Павел. — Если они учуяли хотя бы то, что я восстанавливаю старые знакомства? Кроме того, они могут сообщить в милицию, что я ушел от них и поэтому теряю подмосковную прописку…
Чекист поднял от стола холодное, надменное лицо и иронически посмотрел на Павла.
— Почему вы вздумали вдруг уходить? — спросил он лениво.
— Я чувствую, что не справлюсь с работой и очень боюсь получить новый срок за какую-нибудь оплошность.
Чекисты любят, когда их боятся. Павел сразу понял, что его ответ кажется убедительным и произвел хорошее впечатление.
— А почему вы так часто застревали в Москве, когда ездили туда по делам строительства?
