Виктор Мартинович - Сфагнум
— А что дальше?
— Вниз ползи, — отозвался Колдун напряженным голосом. — И не разговаривай.
Шульга обнаружил, что в рот, когда он спрашивал, набралось паутины. Он попробовал сплюнуть, но гортань была пересохшей, и избавиться от паутины не удалось. Тогда, закрепив положение в идущей вниз «трубы» упором на колено, он отпустил державшуюся за край дупла руку и поднес ладонь ко рту, чтобы достать паутину. И достал, и растер ее по тыльной стороне ладони, как вдруг колено поехало вниз, а носок сорвался с ненадежного уступа, найденного на шероховатых стенках дерева. Тело резко ушло вниз, причем полет успел продлится как будто три, пять метров, и Шульге хватило времени подумать, что сейчас он упадет на камни и сломает ноги, руки, позвоночник, и его невозможно будет вытащить. Но тут ощущения тесноты, тьмы, жары, падения растаяли, а вслед за ними исчезло и дупло, в котором барахтался Шульга, и дерево, в котором располагалось дупло, и болото, на котором стояло дерево. После этого совершенно исчез и сам Шульга, так что удивляться стало некому.
Глава 23
Выхухолев выключил газ под мармышелем и достал из белого кухонного шкафчика дуршлаг. «Ага. Вычищай потом», — сказал Выхухолев вслух, вспомнив, как прошлый раз, матерясь, вымывал мармышелевую слизь из ячеек дуршлага. Отложил дуршлаг и накрыл кастрюлю крышкой, слил воду и бросил к еще не до конца сварившимся, но уже намертво слипшимся мучным изделиям «Барымак» кусок масла: пусть томится. Вскрыл тушенку, собирался, как обычно, отделить половину банки, а вторую оставить на завтрак, с хлебом, но вспомнил: сегодня праздник! Сегодня — не жалеть! Он ухнул в кастрюлю все, что было в жестяной кубышке с задумчивой коровой, изображенной с уорхоловским минимализмом. Размял, перемешал до относительно однородной массы, накрыл крышкой и обмотал полотенцем. Пусть маринуется. Сервелат на столе был уже нарезан. Осталось главное.
Выхухолев достал из кармана коробочку «спецторга» с новыми звездами, взял одну и бросил в пятидесятиграммовую ступку, из которой обычно замахивал по вечерам. Звезда на дне рюмашки смотрелась не достаточно празднично. Выхухолев выбросил ее в ладонь и, зажав в кулаке, поискал граненый двухсотпятидесятиграммовый стакан. «Вот это тема», — сказал бы он себе, если бы был на двадцать лет моложе и жил в столице. А так он сказал себе: «Подойдет». Протер стакан вафельным полотенцем до праздничного блеска. Вбросил звездочку на дно. Достал из морозильника бутылку «Аквадива», покрытую полярной изморозью. Водка лилась в стакан, медленная и тягучая, как нефть: стакан тотчас же покрылся ледком. Влезла ровно половина бутылки. Глядя на арктический натюрморт у себя на столе, Выхухолев вдруг вспомнил загадочное заклинание — «студзеный вырай». «Студзёный вырай» — а что это? На каком языке? На болгарском, что ли? Какой-то ледяной мираж, а откуда вдруг прыгнул в голову? Ну конечно! Янка Брыль — белорусский писатель из школьной программы, роман «Птушки и гнезда», повесть первая! Томик «Вырая» стоит на полке, странно, что не выкинул.
Латунная звезда, залитая водкой, напоминала подводный клад, найденный полярниками, искавшими в шельфе не скучное золото, а сланцевый газ. Можно было начинать.
Когда Выхухолев был лейтенантом празднование собственных подполковничьих погон представлялось ему совершенно по-другому. Мыслился огромный, роскошный ресторан. Толпа друзей подшафе, поднимающих тосты за успех Выхухолева. Танцы на столах, пьяное катание по городу с залпами из табельного оружия. Много смеха, шампанское, дурь и веселье. Уже дослужившись до капитана, Выхухолев понял, что эта картинка человеческого счастья не исполнима. Не потому, что пьяным кататься по городу за рулем с включенным красным проблесковым и стрельбой из «Макарова» капитану, майору и даже подполковнику вообще нельзя. В принципе-то можно договорится, оформить бумажно, запрятать, объяснить. Но сам процесс договаривания убивал кураж и чувство вседозволенности. Более того, чем выше было звание, тем громче становился тот голос, который говорил изнутри головы: «Выхухолев! Не дури! Возьми водки и посиди тихо дома». Дослужившись до майора, он обнаружил, что и друзей — хмельных и бесшабашных друзей юности, вокруг не осталось. Они не выдержали естественного отбора, который диктует любая карьера. Вокруг были сослуживцы, и рожи у них были кислыми. Теперь, разливая в участке скудные пять бутылок для всего отдела (больше было нельзя, чтобы не началось гусарства), он вдруг сообразил, что на уровне подполковника все еще хуже. Потому что поднимали бокалы «за профессиональный рост и продвижение» даже не сослуживцы, но — подчиненные. Больше всех усердствовал Андруша, к которому хотелось подойти прямо посреди «проставы», когда он еще не успел опрокинуть в себя содержимое пластикового стаканчика, и от души двинуть в ухо. И ничего при этом не объяснять. И это было бы обжигающе приятно — примерно так же приятно, как раньше, в юности — принимать поздравление толпы друзей подшафе. Но не подошел, не двинул. Потому что подполковник.
Праздновал, в строгом соответствии, дома. Приглашать разделить трапезу было некого — не Андрушу же! Не остальных же подчиненных! А жена от него ушла, да. Выхухолев протянул руку к стакану, но вдруг вспомнил об одном деле, которое нужно закончить до того, как омывать новые погоны. Он достал мобильный телефон, набрал номер, включил громкую связь и положил телефон рядом со стаканом.
— Сергей Макарович? — сказал он наигранно весело, изображая бурное веселье по поводу присвоения очередного звания. — Подполковник Выхухолев беспокоит!
— Чего надо, Выхухолев, — в трубке жевали.
— Во-первых, позвольте поблагодарить вас за присвоение очередного звания, Сергей Макарович! Служу Советскому Союзу!
— Вольно, Выхухолев. Когда проставишься?
— Как только, так сразу! — Выхухолев сам не понял, что это значило.
— Динамишь, Выхухолев! А это вредно для карьеры, — жевание в трубке прервалось хрустящими звуками, видно, собеседник разгрызал какой-то аппетитный хрящ. — Так а надо тебе что?
— Сергей Макарович, тут у нас новости по убийству в Малиново.
— Что, тело опознали?
— Нет, тело не опознано! Так а что вы хотите? 20 тысяч человек в год по республике пропадают. Мы сообщили приметы, сверили, они там в республиканском будут искать совпадения по обращениям. А может, родственников нет? А может, он из России гастролер? Мы ж не знаем! Его и не опознают, может, никогда. Будет в леднике у нас мерзнуть.
— Что за новости тогда?
— Мы нашли этого. — Выхухолев хотел сказать «убийцу», но что-то заставило его произнести по-другому. — Виновника нашли, Сергей Макарович!
— Ну ни хуя себе! — в трубке перестали жевать. — Это как?
— Задержан. Разбойное нападение на гипермаркет «Каприз».
— А с делом в Малиново как связан?
— Да непосредственно! Оружие убийства. Это вообще известный у нас в районе балбес. Пятница, может, слышали?
— Что-то слышал, да. Ты, по-моему, и говорил.
— Он из синих. Рецидивист. Сидел за мелкие кражи, наколот весь.
— И что? Что с оружием убийства?
— Он попытался магазин ограбить. С помощью пистолета «ТТ». В теле в Малиново пулевое отверстие как раз из «ТТ», помните?
— Не помню. Ну и?
— «ТТ» вы знаете. Пистолетик редкий. Это не «Макар», который тут скоро у каждого таксиста под сиденьем будет.
— Так а ты уверен, что из этого ствола в Малиново стреляли?
— Чтоб уверенность была, экспертиза нужна. Пули-то у нас нет. А экспертизы мы не можем. Из-за.
— Ну, понятно. Не можем, да. И что?
— Емкость у «ТТ» — восемь патронов. У Пятницы в обойме было семь.
— Интересно.
— Интересно. Ну и из ствола воняет так, как вот когда из «Макарова» в тире отстреляешь. Так воняет. Как будто в работе был совсем недавно.
— Очень хорошо. То есть, Пятница этот в Малиново убил?
— А какие варианты? Рецидивист. В тюрьме полжизни прожил. Кто еще?
— А что с Кабановым? С основным подозреваемым?
— Вот тут как раз, Сергей Макарович, и загвоздочка. Дело в том, что его Валька уже отработала. Получил семеру на прошлой неделе.
— Что ты говоришь?
— Ну, вот такая у нас ситуация. Да.
— И что невинно осужденный? — собеседник возобновил жевание, но оно стало нервным, как будто поглощением пищи он пытался сгладить раздражение. — Будет на тебя в суд подавать?
— Опять же. В том и щекотливость, понимаете. Я с ним работал. Ну как с сыном родным. В камеру приходил по ночам. Разговаривал. В общем. Он совершенно убежден, что он стрелял.
— Как так?
— Вот так получилось.
— Почки отбил, значит? — Сергей Макарович снова сплюнул.
— Да если б я ему почки отбил, он бы кассуху писал. А он правда верит. Он выпимши был в ту ночь. Вот мы с ним вместе и решили, что если суд сказал, что он убил, значит, надо искупить.
