Елена Чижова - Терракотовая старуха
– Ничего удивительного, – воображаемая подруга подхватывает мгновенно. – Отпрыск богатых родителей: жизнь, накладывающая неизбывные черты. Ни дня не проучился в советской школе. Ну и где он научится вгрызаться?
– Вот-вот, – я усмехаюсь. – Запущенный ребенок.
Голос водителя возвращает меня к жизни. Чуть не проехала свою остановку. Оторвавшись от заднего стекла, я пробираюсь к выходу. Гипермаркет, цивилизация новых виннеров, сияет огнями реклам. Издалека он похож на океанский лайнер, того и гляди тронется в путь.
По выходным сюда приходят целыми семьями: дети, родители, старики. В этой пьесе им достались роли дедушек и бабушек. Шопинг – демонстрация единения, нерушимости семейных уз. Администрация это учитывает. Для каждого возраста предусмотрены свои развлечения: кафе, рестораны, бутики. На первом этаже оборудована детская комната. Малыши под присмотром воспитателей резвятся в загончике с шарами. На склоне жизни эти дети обязательно вспомнят. Я пытаюсь представить себе их будущее: вот они стали стариками и старухами, уселись в глубокие кресла. Седина, морщинистые руки... В их памяти осталось красивое детство, расцвеченное всеми цветами радуги: шары – упоительная игра. Вспоминая, они шевелят старческими губами...
«Не надо. Не надо было упоминать про Ивана, – думаю я с горечью, как будто мы с Яной и вправду встретились. – Для тех, кто победил в естественном отборе, наши аргументы – невнятица, заумь, полная бессмыслица. Мысль, обращенная от адепта к адепту. От лузера к лузеру».
Когда мы встретимся, я найду другие темы. У меня достаточно времени, чтобы все обдумать, подготовиться как следует. Как следует – устойчивое выражение из лексикона моих родителей, подходящее на все случаи жизни. Что-что, а уж это они знали точно – что следует и как. Такие вопросы они решали с легкостью. В отличие от нас, которым досталось межеумочное время.
Во-первых: ее сын. Я должна сказать ей об этом. Предупредить: «Твой сын в опасности. Поговори со своим мужем. Сама». Когда-то давно я не сделала этого: не позвонила той училке – матери Сергея Николаевича. Потому что играла на волчьей стороне.
* * *Он явился на пятый день. Приехал вечерним автобусом, который возит вторую смену. Я видела, потому что стояла у окна. Как обычно, водитель остановился поодаль. К проходной рабочие подходили группами. Сергей Николаевич шел один. Просто шел. Шел и смотрел в землю. В которой мог оказаться, если бы Фридрих отдал другой приказ.
Мне хотелось его увидеть. Не для того, чтобы глянуть в глаза. В этой истории меня интересовала исключительно кожа: ссадины, синяки, кровоподтеки.
Он поднимался. Я стояла на своем этаже. Смотрела вниз, облокотясь на перила. Его кожа осталась нетронутой: молодое чистое лицо.
Проходя мимо, он поздоровался. Я кивнула. Едва кивнула в ответ.
Стояла и думала: на месте Фридриха я бы сделала то же самое. Чистая кожа – алиби, которое можно предъявить. Чтобы все убедились: ничего страшного не случилось. Смотрите: вот он идет по коридору. Ни один волос не упал с его взлохмаченной головы. Потому что мы – не волки.
Вечером я узнала: Фридрих его не принял. Передал через секретаршу. Сказал: пусть идет в бухгалтерию – получать расчет.
На часах – ночь. Половина двенадцатого.
Фридрих стоит передо мной. Одна штанина вздернута, как тогда, когда я ждала его на балконе. Они подъехали на трех машинах: Фридрих и его мутноглазые партнеры. Эти бы точно убили...
Он возвращается за стол. Поднимает глаза. Я вижу, как он измучен.
«Еще не поздно. Мы... Если вы, конечно, не заняты... Можно куда-нибудь съездить. Посидеть...»
Совдепия кончилась. Теперь – главное, результат. Не убили. Это – хорошая новость. Очень хорошая. Но в мире, который мы построили, обсуждают только плохие.
«Я видела его».
Зачем я говорю об этом?
«Видели? – Фридрих переспрашивает. – И – что?»
«Это вы?.. Вы приказали, чтобы его... не били?»
Фридрих пожимает плечами:
«Били? Зачем?»
Теперь это вопрос целесообразности.
«В данном случае это – лишнее. Закрыть на пару дней. Подонок, – он морщится как от зубной боли, дергает щекой. – Не хватало марать руки. Все выложил сам».
«А где его нашли?»
«Какой-то город. Маленький. Сказали, да я не запомнил».
Название – лишняя информация. Это я тоже понимаю: в распоряжении тех, кого он нанял, вся физическая карта. Рано или поздно любая точка может стать пунктом С.
«Он... как-нибудь объяснил? Зачем он сделал это?»
«Зачем? Захотелось красивой жизни. А вам? Вам тоже хочется?» – в его голосе холодный металл.
«Мне? – я прислушиваюсь к своему пустому сердцу. Это раньше оно ходило как заведенное, стучало, как метроном в мертвом городе. Теперь молчит. – Лично мне хочется есть. Кажется, вы предлагали съездить? Вот и поехали. Куда?»
«Поехали. Сообразим по ходу, – Фридрих не смотрит мне в глаза, роется в карманах, – что-то хотел... Потом».
Не корабль, не яхта... Скорее, двухэтажный паром. Прижатый к берегу, расцвеченный разноцветными огнями. Островок веселого света среди окрестной тьмы.
Мы идем, цепляясь за толстые канаты. Словно это океанский лайнер, под днищем которого ходят живые волны. Я заглядываю: там, внизу, мертвая вода.
«Здравствуйте, здравствуйте... Очень рады, прошу вас...»
Человек, наряженный матросом, спешит нам навстречу. Под радушной гримаской прячется что-то волчье. Он провожает нас к лестнице. В океанских лайнерах это называется: спуститься в трюм.
Трюм, трюмить, тюрьма – я нанизываю рассыпавшиеся бусины.
В трюмах работают машины. Матросы, черные как черти, швыряют уголь...
Два халдея, одетых матросами, распахивают двери.
Музыка ударяет в уши, бьет увесистыми кулаками. На лицах остаются следы.
Мы входим в зал, идем мимо столиков. Женщина, нарядно одетая, караулит у стойки бара. Краем глаза я вижу: на ней моя любимая блузка, та самая, с полупрозрачными рукавами. Очертания руки проступают нежно и воздушно. ОН, герой европейского романа, о котором я мечтала в юности, смотрел бы на нее с восхищением.
Женщина, укравшая мою блузку, провожает меня презрительным взглядом. На мне юбка и свитер. Но это ничего не меняет. Здесь – не Европа. Я – не мадам Шоша. Это она входила в зал, демонстративно хлопнув дверью. Прежде чем проследовать к хорошему русскому столику, поворачивалась, показывая себя.
Я забираюсь в угол, сажусь лицом к залу. Фридрих напротив – спиной. У него напряженное лицо. Официант плавает кругами, накрывает столик: тарелки, бокалы, приборы... Раньше в ресторанах всегда танцевали. Я помню: тетки наряжены в люрекс, мужики – в белых рубашках. После второй рюмки скидывали пиджаки. В те времена это называлось красивой жизнью.
Официант принимает заказ. Аккуратно записывает в блокнот: закуски, горячее.
Здесь не танцуют. Сидят.
«Вам не нравится? Невкусно?» – Фридрих разговаривает с набитым ртом. Наш стол уставлен закусками: рыба, икра, салаты. Закуска, не лезущая в глотку.
Краем глаза я вижу: человек, одетый в черное, встает из-за стола. В этом трюме все столы одинаковые – ни плохих, ни хороших.
Он движется в нашу сторону, идет мимо бара. Женщина, караулящая у стойки, распрямляет спину, слегка выпячивает грудь. На ее губах мелькает призывная улыбка: уголки, слегка вздернутые, тянутся вверх. Легкое мышечное напряжение. Мужчина, одетый в черное, не обращает никакого внимания. Подходит к нашему столику, встает у Фридриха за спиной.
«Приветствую вас».
Фридрих отирает рот салфеткой. У него собранные глаза. Как будто ему надо принять решение.
«Какая приятная неожиданность! А я и не заметил...» – губы, растянутые в улыбке.
«А я заметил. И вас, и вашу милую спутницу», – он смотрит мне в лицо. Внимательно, как будто хочет запомнить.
Я тоже смотрю: цепкий взгляд, приплюснутая переносица, бледная кожа... Внимательно, как будто должна его запомнить.
«Моя коллега, – Фридрих говорит с напором. – Мы проголодались. Зашли поесть».
«Понимаю. Поесть. Собственно, мы тоже. С моими коллегами, – он делает движение корпусом, как будто хочет обернуться. Коллеги, сидящие за его столом, смотрят на нас. Внимательно, как будто тоже должны запомнить. – Но мы пришли раньше. И скоро уходим. Собственно, уже. Но прежде... Я подумал, мне стоит вас поприветствовать. Убедиться, что наши принципиальные договоренности остаются в силе».
Женщина, одетая в прозрачную блузку, сидит вполоборота, смотрит на нас.
Фридрих пожимает плечами:
«А вы сомневаетесь? Кажется, я никогда и никого не подводил», – он делает движение, как будто намеревается встать.
Человек, которого я увижу, протягивает руку. Его пальцы касаются плеча Фридриха. В переводе на хороший русский этот жест означает: «Не беспокойтесь. Прошу вас, не вставайте. Сидите, сидите...»
