Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.
Твоя скромность в картонной маске ягненка смущенно ковыряет в носу, но дырочка в маске узкая, и коготь волка не пролезает в нее. Приходится приподнимать маску. Ах, какой пассаж!.. Это не волк, это шакал.
Доброта?.. Ау, где доброта? Она только что пообедала и лениво наблюдает бокс по телевизору, икая и возмущаясь качеством боя. Она добрая, твоя доброта. Она никогда и никому не сделала ничего плохого. Разве этого мало? Она застрахована от несчастных случаев на круглую сумму и теперь ждет конца страховки, надеясь не без основания, что шею себе не сломает.
Прибрать бы здесь, прибрать!..»
Пирошников рывком перевернулся на живот и уткнулся носом в плюшевый валик, служивший ему подушкой. Что ни говорите, а выслушивать такие вещи не очень-то приятно!
«…Что же остается? Остается блистательное Предназначение, но его трудно рассматривать сколько-нибудь серьезно, потому как это блажь чистой воды, наподобие гомеопатических шариков, в которых ничего нет, но которые тем не менее излечивают, если верить, что это так.
Ну так в чем же дело? Поверим, что это так. В чем оно состоит, твое предназначение?
Начнем издалека. Твоя жизнь была когда-то мельчайшей клеткой, начавшей свой путь с удивительной целенаправленностью. Она точно знала, куда должна попасть, где закрепиться и откуда брать необходимые ей вещества. Она была предназначена сделаться человеком, а поэтому, может быть, отсюда нужно вести твое предназначение? Но вот ты появился на свет и стал расти, дергая ножками и ручками, и в это время у тебя имелось также вполне определенное предназначение. Ты был предназначен стать человеком разумным. И ты им стал.
Далее твое предназначение состояло в том, что ты должен был обзавестись так называемой душой. Это очень и очень скользкое понятие — душа. Это не просто способность чувствовать, присущая и ребенку. Способность «мыслить и страдать» — вот что это такое. Страдание рождает мысль, но и мысль рождает страдание. И предназначение души — сделать тебя в конце концов человеком творящим, то есть побеждающим смерть.
Что же ты должен творить?
Душу, только душу.
Ты должен творить ее ежечасно в себе и в других любыми доступными тебе способами, будь то улыбка, взгляд, стих, формула, кленовый лист в руке, помощь слабому или наслаждение трудом. Ты должен творить ее ежечасно, потому что душа — нежное растение и требует постоянного ухода. И если тебе удастся сохранить ее до конца и вдобавок присовокупить к ней еще одну человеческую душу, сотворив и воспитав ее, — что ж, твое предназначение исполнилось.
Указанное очень сложно. Ты должен понять, что ничем не отличаешься от других людей и ничем их не лучше. Ощущаемое тобою предназначение ни на вершок не приподнимает тебя, но лишь указывает путь. Путь этот оказывается в постоянной опасности со стороны жизненных обстоятельств, которые искривляют его, закручивают в немыслимые дуги и даже возвращают к началу.
Необходимо следить за ним и по мере возможности исправлять. На этом пути душа твоя растрачивается и приобретается вновь. Она находится в непрерывном обмене, подобно молекулам над поверхностью воды, которые либо устремляются в пространство, либо пополняют сосуд. Следи за тем, чтобы твоя душа не высохла!
Человек действительно рожден бороться, но будет весьма прискорбно, если он станет бороться за существование, за деньги, за благополучие, за славу, за власть. Он должен бороться за душу и воспитывать дух, и если для этого нужно драться — он должен бить; и если для этого нужно молчать — пускай он не раскроет рта.
Но более всего ты должен бороться с собой…»
Таким образом продолжал размышлять наш герой, и эти размышления укрепляли его и способствовали поднятию духа. Конечно, надо было признать, что состояние души Пирошникова не отвечало пока требованиям, которые он предъявил к ней. Душа была, если можно так выразиться, захламлена и неухожена, но молодой человек почувствовал, что ее чистку нельзя производить в одиночестве. И все события, предшествовавшие нынешней ночи, указывали на необходимость найти точку приложения сил души вовне, не занимаясь излишним самоанализом.
Пирошников вдруг подумал, что встряска, устроенная лестницей, была ему крайне нужна, а понявши это, несколько успокоился, и мысли его переключились на Наденьку. Он понял, что Наденька, может статься, будет нуждаться в его помощи. Подобная мысль была ему приятна, хотя и смутила молодого человека, поскольку он не знал наверное — способен ли он помочь? До сей поры нуждался в помощи он, и она ему оказывалась (квалифицированно или нет — другой вопрос), причем его душа совершенно явственно растрачивалась на преодоление сопротивления лестницы. Теперь же ей предстояла иная деятельность, а следовательно, борьбу с лестницей придется оставить, видимо так.
Наш герой повернулся набок и встретился взглядом с Толиком, который, высунувшись из-за спины Наденьки, блестел глазами и явно готовился заговорить.
— Это уже ночь? — спросил он шепотом.
— Нет, это уже утро, — ответил Пирошников.
Кладовая
И на самом деле, было уже воскресное утро. Незаметное, правда, темно-серое и мутное, но утро без всякого сомнения.
Толик, соблюдая максимальную осторожность, перешагнул через Наденьку, влез в тапочки и в пижамке подошел к Пирошникову, который, приподнявшись на локте, с интересом на него поглядывал.
— Пошли, — пригласил Толик, дотрагиваясь до молодого человека.
Пирошников послушно поднялся, взял Толика за руку и вышел с ним в коридор. Проснулась ли Наденька, остается загадкой. Обычно матери чутко реагируют на пробуждение ребенка, однако Наденька осталась лежать, не открывая глаз. Кажется мне все-таки, что она не спала.
Наш герой, не спрашивая Толика, повел его прямехонько в туалет, ибо ничего другого предположить не мог. Мальчик глянул на Пирошникова с некоторым удивлением, но все ж таки скрылся за дверью, чтобы через секунду выйти.
— Уже? — спросил Пирошников.
— Угу, — ответил Толик и потянул нашего героя в кухню.
В полумраке кухни раздавалось посапывание старушки Анны Кондратьевны, спавшей на своем сундучке, да глухо урчал соседкин холодильник. Толик медленно обошел помещение, знакомясь с обстановкой и внимательно все разглядывая. Молодой человек двигался за ним на цыпочках. Старушка шумно вздохнула во сне и проговорила свое «о господи!»— видимо, участвуя в каком-то сновидении. Осмотрев кухню, Толик направился в коридор, где горел свет, и раскрыл дверь в комнату Ларисы Павловны. Комната за ночь утихомирилась и привела свой пол в горизонтальное положение. Соседка спала на тахте, укрытая желтым одеялом и возвышаясь под ним, как песчаная дюна. Георгий Романович отсутствовал, лишь на журнальном столике лежала его черная перчатка, сжимавшая пустую бутылку вина. К сожалению, это все, что осталось от Старицкого в нашем повествовании.
