Эдвард Эбби - Банда гаечного ключа
— Хочу сейчас.
— После дождичка в четверг.
— Ну, ладно. Раз так — ладно. — Но она взяла верх. — Знаешь, твоя голова как раз в куче коровьего дерьма. Но тебе всё равно. Конечно, тебе безразлично. Ладно. Хорошо. Так где он там у тебя? Не могу его найти. Вот это? Это? Мама? Привет, мам, это Сильвия. Да. Слушай, мам, я не смогу приехать на Хануку. Да, да. Ну, потому что мой дружок — помнишь, Ихабод Игнац? — так вот, он взорвал аэропорт. Он тот ещё — оуууу! — орешек…
Он погрузился в неё. Она поглотила его. Ветры гуляли в жёлтых соснах, в трепещущих осинах, листья танцевали, журча, как крошечные водопады. Чириканье каких-то маленьких птичек, лай серой лисицы, свист шин по асфальтированному шоссе где-то вдалеке, все эти нормальные, умеренные, обычные звуки, — всё было смыто, сметено на грани мира, в отчаянном порыве страсти.
Вверх — вниз, через леса и луга, низины, ямы и блюдца волнистого ландшафта кавернозного известнякового плато (пористого, как губка, из-за бесконечных каверн), он вёл свой джип, всё на юг, на юг, к лесозаготовительным компаниям, их надеждам и страхам. Она умостилась позади него, наполовину на нём, и её длинные волосы развевались на ветру, как знамя.
Они остановились ещё раз у северной оконечности низины, именуемой Приятная долина, чтобы отредактировать и украсить официальный плакат Службы леса США. Плакат изображал пресловутого медведя Смоки в натуральную величину, в рейнджерской шляпе, синих джинсах и с лопатой, и написано на нём было то же самое, что обычно пишут на таких плакатах: «Только ТЫ можешь предотвратить лесной пожар».
За краски — и к плакату. Добавив медведю жёлтые усы, они определённо подправили его невыразительную морду, а когда остатки красной краски были использованы, чтобы придать его глазам красноватый блеск, медведь стал похож на Роберта Редфорда в роли Санденса Кида. Бонни расстегнула медведю ширинку на джинсах, — фигурально говоря, — и пририсовала в паху обмякший половой член с волосатыми, но сморщенными яичками. К наставлению Смоки относительно пожарной безопасности Хейдьюк пририсовал звёздочку и сделал сноску: «Медведь Смоки — дерьмо» (потому что ведь всем известно, что большинство лесных пожаров вызывается этим бесплотным парообразным гоминоидом в небесах — Богом, искусно замаскированным под молнию).
Очень забавно. Впрочем, в 1968 году Конгресс Соединённых Штатов принял закон, по которому осквернение, искажение или иные изменения образа Медведя Смоки считается федеральным правонарушением. Зная это, Бонни потащила Хейдьюка обратно к джипу — и прочь оттуда, поскольку он непременно желал довести дело до конца и подвесить несчастного мишку за шею на ближайшем дереве, скажем, Pinus ponderosa.
— Хватит, — пояснила Бонни, и она была права, как всегда.
В четырёх милях к северу от входа в Район северного кряжа Национального парка Гранд каньон они подъехали к перекрёстку дорог, где стоял знак БЕРЕГИСЬ ГРУЗОВИКА. Здесь Хейдьюк свернул налево, на немощёную, но широкую дорогу, что вела на восток к лесу и новым приключениям.
На протяжении всех сорока четырёх миль, что они проехали от озера Джекоб, они до сих пор не видели ничего, кроме зелёных долин, кое-где украшенных стадами коров или оленей, а за и над ними росли осины, сосны, ели и пихты, представлявшие собою национальный народный лес — нетронутый и неприкосновенный. Фасад. За этим фальшивым фасадом всё ещё растущих деревьев — каймою девственной поросли с четверть милю в глубину, было подлинное назначение национального леса: лесохозяйственные фермы, плантации лесозаготовителей, местные фабрики лесоперерабатывающей промышленности, изготавливающей брус, доски, пульпу и фанеру.
Бонни была поражена. Прежде она никогда не видела сплошной вырубки леса.
— Что случилось с деревьями?
— Где ж тут деревья? — спросил Хейдьюк.
— Об этом я и спрашиваю.
Он остановил джип. В тишине они оглядывали сцену опустошения. На площади более четверти квадратной мили лес был полностью очищен от деревьев, — от каждого дерева, большого или маленького, здорового или поражённого болезнью, сеянца или древнего, высохшего ствола. Не осталось ничего, кроме пней. Там, где были деревья, теперь были навалены гигантские кучи сучьев и сора, ожидающих зимы, когда их сожгут.
— Объясни мне, — потребовала Бонни. — Что здесь случилось?
Он попытался объяснить. Судьба Объясняющего нелегка.
При сплошной рубке, начал он, полностью сносят естественный, природный лес, — то, что на языке лесопромышленников называется «сорный лес», — и высаживают деревья одной единственной породы аккуратными прямыми функциональными рядами, как кукурузу, сорго, сахарную свёклу или другую сельскохозяйственную культуру. Затем в землю вгоняют массу химических удобрений, заменяющих естественный гумус, смываемый поверхностными водами, используют саженцы с гормонами — ускорителями роста, ограждают участок от оленей и получают урожай одинаковых деревьев, абсолютно идентичных. Когда деревья достигают определённой высоты (не зрелости — это требует слишком много времени), засылают комплекс лесоуборочных машин и валят эти чёртовы ублюдки — все до одного. Потом сжигают хворост, сор, обрубки, вспахивают, удобряют, засевают всё сначала, снова, и снова, и снова, всё быстрее, и быстрее, и плотней, и плотней, пока, как сказочная малайзийская Концентрическая птица, летающая всё уменьшающимися концентрическими кругами, не исчезают в собственной заднице.
— Понятно?
— И да, и нет, — за исключением того, что, если это… — она помахала рукой, обводя окружающую их пустошь — я говорю, если всё это было национальным лесом — национальным лесом — то он принадлежал нам, верно?
— Неверно.
— Но ты сказал…
— Ты что, совсем ни черта не понимаешь? Чёртова нью-йоркская либеральная марксистка.
— Никакая я не либеральная марксистка, и не из Нью-Йорка.
Хейдьюк поехал дальше мимо пустоши. Хотя в Кайбабе оставалось уже мало природных лесов, всё же он выглядел более или менее как сплошной естественный лес. Рубки только начинались. Многое уже было потеряно, но многое ещё оставалось, — хотя многое уже было потеряно.
Бонни спросила, всё ещё сильно встревоженная: «Но они нам платят за наши деревья, верно?»
— Конечно, лесозаготовители участвуют в торгах за право валить лес на данном участке. Кто предложит самую высокую цену, — выписывает чек на имя Казначейства США. Служба леса берёт эти деньги — наши деньги — и тратит их на строительство новых трелёвочных дорог, таких, как вот эта, обустроенных и спланированных для того, чтобы им было удобно вывозить отсюда лес и поглядеть, сколько оленей, бурундуков и туристов они могут при этом убить. Олень — десять очков, бурундук — пять, турист — одно очко.
— А где лесорубы сейчас?
— Воскресенье. У них выходной.
— Но Америке же нужна деловая древесина. Людям нужно какое-нибудь жильё.
— Это верно, — ответил он раздражённо. — Людям нужно жильё. Так пусть строят свои дома из камня, ради Бога, или из глины и палок, как папуасы. Из кирпича или шлакоблоков. Из упаковочных ящиков или жестянок из-под Каро, как мои друзья в Дак Тхо. Пусть строят дома, что смогут простоять какое-то время, ну, скажем, сто лет, как хижина моего прадеда у нас в Пенсильвании. Тогда нам не нужно будет уничтожать леса.
— Всё, что тебе нужно — это антииндустриальная революция, только и всего.
— Точно. Только и всего.
— Как же ты предлагаешь её осуществить?
Хейдьюк задумался над этим вопросом. Хорошо бы, чтобы здесь был док. Его собственные мозги работали, как осадок в отстойнике в ветреный день. Как рябь на пруду. Как проза Председателя Мао. В его саботаже было много ярости, но мало ума. А джип тем временем углублялся всё дальше в Национальный лес Кайбаб и всё ближе к вечеру. Капли смолы выступали на сосновых стволах в пыльном солнечном свете, пели дрозды-отшельники, а над ними всё небо расцветало красками заката — голубой с позолотой.
Хейдьюк думал. Наконец пришла идея. Он сказал: — Моя работа — спасать эту чёртову дикую природу. Я не знаю больше ничего такого, что стоило бы спасать. Это просто, верно?
— Простачок.
— Мне и так хорошо.
Они добрались до разработок, которые искал Хейдьюк. Это была незавершённая сплошная вырубка, вся рабочая техника стояла вокруг, без дела, в вечерних сумерках. Бульдозеры, погрузчики, танкеры, трелёвщики, все машины застыли в ожидании, кроме грузовиков, сделавших последнюю ходку на лесопильный завод в Фредонии в пятницу вечером.
— А где сторож?
— Их здесь не будет. Они для нас не придут.
