Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)
Пациент побледнел. Лицо его покрылось испариной, руки сорвались в дрожь.
– Спокойнее… я с вами… Вам страшно, но вы знаете, что все, что вы делаете, необходимо… вы обязаны проникнуть в подвал… В подвале вы встретитесь с непроглядным мраком… во мраке вы нащупаете залежи давно забытого, ненужного мусора… многолетней грязи… Спокойнее… я веду вас… Вы погрузите руки в груды невостребованного барахла… вы будете рыться в истлевшей, могильной ветоши…
* * *
Назад! Любой ценой – назад! Если погибнуть – то только в порыве, в прыжке назад! Для этого – перенести центр тяжести на правую ногу… если бы перила!.. скорее…
От неловкого движения ступенька подается, слышится треск. Откидываясь назад, больно ударяясь спиной обо что-то, он летит вниз, круша все на своем пути выброшенными вперед ногами…
* * *
– Вы в подвале!
* * *
…Нога, неловко вытянутая, в поисках опоры упирается во что-то мягкое. И это мягкое внезапно разражается свирепым визгом и дергается в сторону… и ощущение этой мягкой податливости неожиданно живого чего-то, оказавшегося на месте предполагаемой тверди, ломает все представления о привычной почве под ногами… мир с воем, извиваясь, улепетывает из-под детских пяток… что-то глубинное, спрятанное в мозгу, электрической дугой связывается с удравшим предметом… И пусть крыса, сама не живая, не мертвая от страха, дрожит где-то в углу, – он находится уже вне этого мира, вне этого подвала; место, в которое он попал, настолько жутко и враждебно, что никаким криком, которым он заходится, не удается вернуть себя в прежнюю вселенную… и не слышно проворачивания ключа в замке… не видно перепуганного лица щербатого, которого скоро будут пороть… не видно взволнованных людей, на руках несущих что-то, бьющееся в судорогах, к книжке с бородатыми великанами.
* * *
Пациент, явившийся по поводу пустячного нервного расстройства, часто дышал, его глаза были закрыты, пульс бесновался. Погруженный в гипнотический сон, он был заперт в подвале наедине с потемками забытых душевных глубин.
Доктор молчал и, прищурившись, рассматривал напряженную, терзаемую ужасом фигуру на кушетке. В памяти доктора всплывали разные интересные вещи.
В частности, вспоминался ему некий щербатый сорвиголова, вспоминался сырой подвал с насмерть перепуганной крысой. Доктор живо помнил, как он сам, придя в сознание, обнаружил, что его перенесли на веранду и он сделался заикой. Его в дальнейшем затаскали по врачам, но без толку, заикание не исчезало. Оно прошло лишь много лет спустя, когда он сделался гипнотизером и психотерапевтом, вследствие чего обрел известную власть над людьми. А до того была школа, где его дразнили с утроенной силой – уже не за рейтузы, и в результате у него развился сильнейший комплекс неполноценности… и комплекс имел следствием то, что в первый раз у его носителя не встал, и рыжая разбитная девка оборжала его.
Доктор сказал:
– Теперь вы можете проснуться! Раз, два, три!
И ударил в ладоши.
Лежавший на кушетке человек разлепил веки и испуганно огляделся.
– Как вы себя чувствуете? – осведомился доктор.
– Н-не знаю, – произнес пациент, лязгая зубами и затравленно оглядываясь. – Мне что-то не по себе… какой-то омерзительный, липкий кошмар…
Доктор качнул головой.
– Плохо дело, почтеннейший. Боюсь, наши упражнения ни к чему не привели. Вам будет лучше сменить врача. Да-с! Можете встать!
Пациент, шалея, таращился, не узнавая, на свою давнюю жертву. Он тупо мотнул челкой и направился к двери. Доктор шепнул:
– Посиди, щербатый… посиди…
Тот, дрожа, остановился:
– Вы что-то сказали, доктор?
Доктор предупредительно выставил ладонь.
– Нет-нет, ничего особенного. Что? Ах, оставьте, вы мне ничего не должны.
© апрель 1992© март-апрель 2008Поэт и фермер
Попал я однажды в гости. Общество незнакомое, но люди душевные.
Среди прочих сидели Поэт и Фермер. Поэт был настоящий – изрядно седой, небритый, патлатый, в каком-то свитере и очках. Фермер тоже был не игрушечный: сухонький, крепенький, с бородкой, домовитый и обстоятельный, с приусадебным хозяйством.
Прямо они не спорили, да и вообще вели себя дружески, так как знали друг друга давно. Пикировались, скажем так, на грани. Еще немного – и перебор. Но обошлось.
Поэт, понятно, не умел вбить гвоздя, и Фермер не одобрял его образ жизни. Заговорили о яблонях. Всплыл некий общий почтенный знакомый-мичуринец.
Поэт, не самый специалист в садоводстве, пошел ва-банк:
– А знаешь, что он несколько сортов на одном корне выращивает?
– Как это? – не поверил Фермер.
– А так. Привой сразу на корни. Прошло немного времени – торчат стволы, все с новыми яблоками, – равнодушно отозвался Поэт. – Есть патент. Я видел…
– Но как же на корень? – Фермер качал головой.
– А вот так, ножиком надо ковырнуть.
Фермер был посрамлен. Поэт непринужденно парил, имея вид милостивый.
Чуть позже Поэт выпил еще немного и стал рассказывать про путешествие Афанасия Никитина. Начал-то Фермер, но Поэт перехватил инициативу, и вышла целая лекция.
Общество слушало, околдованное. Все разговоры прекратились. Поэт, сверкая очками, пел.
Он рассказал все-все, чего я не знал и не упомнил. Как Никитин поплыл с товаром не помню, куда, а там ему подсказали, что в Астрахани можно взять вдвое больше, и он поплыл дальше, но на месте узнал, что еще богаче будет в нынешнем Баку – поплыл и туда, да ограбили, и попал он к какому-то султану, и было у Никитина много драгоценностей. Назывались камни и сокровенные личные места, в которые их прятал Никитин прямо на себе – не помню, зачем; звучали соболя.
– Ты рядом шел, что ли? – вскипал Фермер, ерзая на месте.
У него была своя версия и дальше он лишь иронически улыбался.
Поэт продолжал. Никитин отправился в Эфиопию, а из нее пешком дошел до Смоленска.
Фермер даже подпрыгивал и махал руками.
– Ну все, все! Никто уже не слушает!
На Фермера зашикали, Поэт рассказывал дальше о том, как Никитина уговаривали показать драгоценности Папе и возглавить крестовый поход, но тот отказался и вскоре вовсе исчез, так что царь Иван Васильевич его искал, да не нашел.
Досказав, возбужденный Поэт сорвался с места и вышел курить.
Все были потрясены. Познания Поэта в купеческом мастерстве, тонкостях разнообразных сделок, драгметаллах и соболях поражали.
Фермер, которому не дали высказаться, сидел, полный горького сарказма.
– Ну, скажи свою версию, за чем этот Никитин поплыл, – сжалились над ним.
Фермер отмахнулся.
– Да я ничего, – сказал он и продолжил серьезно, но как Настоящий Поэт. – Ему сказали, что в том краю находится Край Света. Стоит стена, а Край – за ней. Вот он и поплыл посмотреть.
© март 2013Пята
В семь часов вечера, когда стол был накрыт, раздался хруст, и прямо в тарелку с медом упал кусок потолка. За ним посыпалась труха – щепочки, какая-то солома, клочья войлока и пара паркетин. Одна паркетина задела стакан, по счастью пустой, и опрокинула его.
В образовавшуюся дыру провалился здоровенный башмак: весь в нечистотах, с обкусанными шнурками.
– Приплыли, – сказал Михайла Потапыч, поспешно снимая со стола бутылку, чтобы не дай бог. – Эй!
Мишутка полез под стол. Настасья Петровна подбоченилась:
– Вот те раз, – протянула она. – Не иначе, кто-то рассердился и топнул.
Башмак отчаянно бился в отверстии. Наслоения отваливались крупными пластами и падали на скатерть. Михайла Потапыч пошел за шваброй, чтобы колотить в потолок.
– Там старушка живет, – подал голос Мишутка. Он осмелел и высунулся из-под скатерти.
– Какая же это старушка, – с сомнением молвила Настасья Петровна. Задрав голову, она подслеповато щурилась.
Михайла Потапыч, благоухая вечерним спиртом, вернулся со шваброй в руках. Он сдвинул стол, остановился под башмаком и стал выбирать участок понадежнее, для удара.
– Это кто-то чужой, – Настасья Петровна придержала его за плечо. – Забрался в квартиру и провалился. Сходи, позвони.
– Папочка, не ходи! – закричал Мишутка. – Он тебя застрелит!
– Ну, сейчас, – буркнул Михайла Потапыч, положил швабру поперек стола и вышел из комнаты. Башмак елозил, уничтожая побелку носком.
– Хорош хулиганить! – крикнула Настасья Петровна. – Ты посмотри, что наделал!
Красная и разгневанная, она качнулась. Налила себе полстакана и выпила, не отрывая глаз от башмака.
– Надо в милицию позвонить, – догадался Мишутка. Он уже полностью вылез и перебрался в дальний угол гостиной – на всякий случай.
– Я тебе позвоню, – рыкнула мама. – Старушка в больнице, – вспомнила она вдруг. – Отравилась выпечкой. Скорее всего, в квартире вор.
