Мюррей Бейл - Ностальгия
— «Мы» — это австралийцы?
Борелли кивнул.
— Мы мучаемся неловкостью. Мы далеко не так уверены в себе, как пытаемся казаться. Мы изъясняемся отрывочными фрагментами — либо непозволительно фамильярничаем. Те попытки сострить, о которых вы упомянули, по всей видимости, напрямую связаны с нашим географическим местоположением и пустынным безлюдием нашей земли.
Луиза рассмеялась. Уж этот-то умеет разговаривать; и однако ж так редко засиживается за столом!
— Возможно, — согласился Норт, глядя на Борелли. Саша устроилась рядом.
— Мы не так плохи, — подхватил Дуг. — Знавал я парней, которые и табуретку вусмерть уболтают. — Он обернулся к жене: — Ты ведь Клемма Маккагни за любимым делом видела?
— Сдается мне, остроты поддерживают нас «на плаву». Мы удалены от всего мира, мы практически в изоляции, — продолжал Борелли, — нам здорово нужна поддержка. Вот на помощь и приходят остроты: дескать, не все так плохо. Ощущение такое, будто в Австралии мы все — пациенты в одной палате. В больницах, знаете ли, вечно шутят.
Все дружно расхохотались.
Миссис Каткарт сочла своим долгом развеять ложное впечатление:
— Сэр Роберт Мензис был превосходным оратором.
— Премьер-министр Австралии, — пояснил Кэддок.
Норт обернулся к Борелли.
— Возможно, дело просто в привычке. Почему, например, мужчины и женщины в Париже разговаривают с сигаретой в зубах? А в Индии, когда хотят сказать «да», медленно качают головой из стороны в сторону?
— Ох уж эти французы! С иностранцами они ведут себя просто по-свински, правда?
Джеральд подался вперед.
— Я и насчет американцев на все сто не уверен. Но, как вы верно заметили, язык у них подвешен что надо.
— Так у них же телевидение испокон веков…
— Янки — ребята настоящие. Щедрая душа. Уж здесь вы не поспорите. Великие художники, великие ученые…
— Ну, то есть ушлый народ, что есть, то есть.
— А как насчет канадцев? Вам когда-нибудь встречался интересный канадец?
Сравнения, анекдоты… Джеральд поджал губы.
— Да, я от канадцев не в восторге.
— Ни одного не вспомню, — загадочно обронила Вайолет.
— Вот я всегда терпеть не могла немцев, — призналась Шейла. — Сама не знаю почему.
— Из-за Второй мировой, — подал голос Кэддок.
— Как насчет англичан?
Англичане… Действительно: а как насчет англичан?
— Да ладно, помми[104] — свои люди, чего уж там.
— Во всяком случае, на порядок лучше ирландцев.
— А вы не находите, что англичане малость нос задирают, воображают о себе невесть что?
— Да не больше, чем французы, — парировал Норт.
— Англичане живут на ровном плато, — пояснил Борелли. — На зеленых, возделанных землях. Уютно им там.
— У шотландцев напрочь отсутствует чувство юмора, — подхватил кто-то.
— Кстати, я слышал, что поляки — народ замкнутый и нелюдимый. В Польшу мы ведь не собираемся, нет?
Нет, Польша в списке не значилась.
— Не нравится мне их обувь, — рассмеялась Саша.
— Поляки носят обувь весьма экзотического вида. Русские поддевают носки в сандалии. Голландцы ходят в деревянных башмаках.
— Европейцы!
Мудреный гиперборейский зов одержал верх — не без помощи магнитного полюса. Тяга к холодным металлам, к вычурным оградам бульваров, к гололедице и к гортанным звукам.
Джеральд высказал мнение о том, что испанцы — удивительный народ, но могли быть и лучше.
— А уж итальянцы с греками…
— Против итальянцев ничего не имею.
— Дома они повсюду кишат, куда ни глянь. Даже собственная газета у них есть. Это не в ваш огород камешек! — Дуг внезапно обернулся к Борелли.
— Он не итальянец, — вступилась Луиза.
— На войне они все в штаны наложили, слабаки несчастные, — отозвался Гэрри.
Миссис Каткарт упомянула голландцев.
— Очень чистоплотный народ.
— В точности как швейцарцы, — согласился Кэддок.
— Тогда как насчет шведов?
— Холодные люди!
Социализм и суицид. Синие глаза. Автомобили «вольво».
— Фотоаппараты «Хассельблад», — добавил Кэддок, хотя к нему почитай что никто и не прислушивался.
А как насчет знаменитого трамвая Эйнштейна в городе Берне? Видели ли вы северных оленей на просторах Финляндии?
— Индийцы, — вспоминала Шейла, — какие-то скользкие, словно маслянистые. Должно быть, потому, что живут в тропиках. Мне с ними сложно общаться. И еще у них у всех — усы.
— А мне вот вспомнились африканские негритосы.
— А как насчет япошек? Они-то чем живут? Черт меня подери, если я понимаю, — заметил Дуг.
— Они совсем как китайцы, правда?
— Видели бы вы их в Сингапуре! — Норт отошел к окну.
Кен Хофманн собрался уходить на очередную выставку. Похлопал Луизу по плечу; та кивнула, даже не оборачиваясь: иди, мол.
Кэддок сообщил данные по ВНП Японии и по структуре деревни в рамках корпораций. Упомянул мистера Хонду, продукцию «Никон» и «Кэнон».
— Полагаю, все без исключения жестоко разочаровались в арабах, — промолвила Гвен.
Каткарты слыхали, будто арабы — грязный народ.
— Да, верно; глаза б мои на них не глядели.
— В Египте было интересно… — вступилась Шейла.
Тут появился Гэрри: вернулся с автомобильной выставки, на которой давно мечтал побывать. Он бесцеремонно плюхнулся в кресло Хофманна.
— Наших друзей обокрали подчистую среди бела дня, прямо перед пирамидами!
Рассказывают, что в России надо иметь при себе свои собственные затычки для ванны. В Италии и во Франции горячий душ — большая редкость. Мудрые японцы не верят в названия улиц.
Дуг хлопнул себя по колену.
— Так я ж и говорю: чем больше смотришь вокруг, тем больше убеждаешься: не так уж мы и плохи.
— Я считаю, нам очень повезло, — добавила его супруга. — А люди слишком много болтают.
Вот именно! Все единодушно согласились; все поджали губы.
— У нас есть мы, — просто сказала Гвен.
Чистая правда! Смутно ощущаемая данность: своего рода прибежище; утешение, которое никуда не денется.
Все с удвоенным энтузиазмом закивали. И — тишина. Развивать эту тему вроде бы и некуда.
— Ну что ж, повидали мы несколько стран… — начал было Дуг. И, углядев Гэрри, завопил: — Привет, незнакомец!
Вальяжно развалившись в кресле, Гэрри помахал в ответ.
— Однако, похоже, время ты провел неплохо, — улыбнулся Джеральд.
— Однако спасибо.
Вайолет, вторая слева, тихо хихикнула.
Перегнувшись через стол, Борелли шепнул Луизе:
— В Лондоне я раздобуду для вас одну открытку: думаю, вам понравится. — Просто открытка, ничего особенного; один только Борелли, похоже, понимал, что именно ее порадует.
— Какую такую открытку? Расскажите?
— Рисунок Блейка. «Строитель пирамид» называется. Вот и все. Я про него вспомнил, когда о пирамидах речь зашла. У строителя там совершенно фантастический нос. И название удачное, правда?
Луиза кивнула.
— Я вам напомню.
— А старина Гэрри чем-то недоволен, — заметил Дуг жене.
— Да обломался я по-черному!
О чем речь? Да об автомобильной выставке. Прислушивались далеко не все.
— Все двигатели работают, автомобилей почитай что и не видно — дым коромыслом. Я раскашлялся — не продохнуть. Куртка гарью провоняла. Зато поглядел на «FJ» — в идеальном состоянии машинка, в самой глубине стоит; и еще у них есть настоящий «хартнетт», и еще «эдсел». Вот на что стоило полюбоваться! Все остальное — неуклюжие монстры с американских конвейеров.
— То есть «дюзенберги», «паккарды», «биркеты» с закругленным лобовым стеклом и тому подобное?
— Точняк.
— И что, там целая толпа собралась?
Гэрри поднес ладонь горизонтально к глазам, точно уровень воды показывал.
— Хорошо, что мы с тобой не пошли, — воззвала Саша к Вайолет.
— А по дороге назад умудрился заблудиться в подземке! Думал, тут меня банда черномазых и прирежет! Таким палец в рот не клади.
— Эх… — гнусаво посочувствовал Дуг.
Встав из-за стола, Борелли присоединился к Норту у окна. Доктор, скрестив руки на груди, кивнул. Подоспела и Саша; их стало трое.
Еще несколько дней — и прощай, Америка!
— Время просто летит, — вздохнула Шейла.
Вайолет так и зашлась хохотом.
Солнечный луч скользнул через всю комнату и прочертил застеленный скатертью стол.
Рассуждая о том о сем, Борелли несколько раз оглянулся через плечо на Луизу, но та, по какой-то персональной надобности заглянув в сумочку, ушла к себе в номер. Когда Борелли обернулся, увидел он только опустевший стул.
В кругу новых друзей Шейла явила миру изумительной красоты улыбку. Точно огромная птица покидала клетку: вот так же и улыбка обретала свободу. Губы и ноздри растянулись неправдоподобно широко, брови выгнулись дугой, уши отклонились назад. Улыбка Шейлы никогда не отличалась утонченностью. А теперь вот она порою набирала силу среди всеобщего безмолвия, пока прочие сидели, не говоря ни слова; и тогда все начинали улыбаться — при одном только взгляде на Шейлу.
