Мюррей Бейл - Ностальгия
У предпоследней двери туристам ударила в нос отвратительная вонь; те несколько, что осмелились переступить порог, прижали к губам носовые платки. В центре зала стояло самое обыкновенное мусорное ведро. Крышка чуть сдвинута. Тривиальный предмет вдруг обрел странную, зловещую власть.
А смысл во всем этом, а смысл, а смысл…
Кто ведро выносить будет? Вопрос заурядный, это так, однако ж не он ли лежит в самой основе института брака? Неприятные регулярные обязанности способны подорвать самые нежные отношения. Дабы проиллюстрировать проблему, сюда постоянно доставляли собранные где попало гниющие отбросы, включая рыбу.
— Это — палка о двух концах, — сообщила экскурсовод. — Некоторые усматривают здесь своеобразную поэзию: один из способов засвидетельствовать партнеру свою любовь и преданность. Они просто обожают и грязную крышку, и ручку ведра. — Она просияла по-китайски широкой улыбкой. — Я, например, всегда выносила ведро вместо мужа.
— Это мужская обязанность, — встряла миссис Каткарт. — Я никогда не выношу ведра; разве что Дуг болен.
Рыжая американка оглядела остальных и обернулась к последней двери.
Взялась за дверную ручку — и помедлила. Послышались голоса: мужской голос, односложные восклицания. Пронзительный женский голос: рваные фразы. Туристы напрягали слух, но разобрать слова не удавалось. Женщина расплакалась. Мужчина перешел на крик: какая беспомощность! Теперь орали оба; Луиза отвернулась.
— Не выношу такого, — призналась она и доверительно обернулась к Гвен. — Я давно перестала спорить; сдалась. В противном случае это — слишком.
— Ссорами ничего не добьешься, — понимающе кивнула Гвен. — Неуживчивые люди; я бы даже сказала, упрямцы. Мне их порою жалко.
— Да… — Луиза скользнула по ней взглядом. — Да.
— Нам тоже случалось поспорить, — ответил Саше Норт. — Но нечасто; наверное, мы были слишком ленивы.
Саше хотелось знать больше.
Карикатуры на тешу. Ха-ха, вот вам пожалуйста, еще одна универсалия: назойливая, горластая мегера. Четыре проржавевших пояса целомудрия, ок. 1460 года. В одном застрял ключ.
Все вошли в просторный, залитый светом зал. Опираясь на руку Филипа Норта, Саша то и дело указывала пальцем и шепотом комментировала экспонаты, в большинстве случаев без всякой необходимости. Вайолет с Шейлой замыкали шествие; на них никто и внимания не обращал.
К вящему ужасу Джеральда — он состроил Норту гримасу, — стены были увешаны малоформатными фотографиями. Собрали их со всего мира. В верхней части крепились портреты новобрачных, дальше, рядами, по нисходящей — браки, распавшиеся спустя один год, пять лет и десять — так что верхние края снимков складывались в зубчатую гипотенузу.
Через равные промежутки фотографии перемежались небольшими печатными карточками:
ИЗ СУЩЕСТВУЮЩИХ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО СТА МИЛЛИАРДОВ ФОТОГРАФИЙ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЙ ПРОЦЕНТ ПРИХОДИТСЯ НА ЛЕТОПИСЬ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ, ЧТО ВПОЛНЕ ПРЕДСКАЗУЕМО. ЭТО — ЛУЧШЕЕ, ЧТО СТОИТ УВЕКОВЕЧИВАТЬ, ХОТЯ И НЕ ВСЕГДА.
— Это только подборка, — встряла рыжеволосая американка. Ей приходилось едва ли не орать: посетители разбрелись вдоль протяженных стен. — Остальные — на микрофильмах. По нашим подсчетам, мы располагаем фотографиями практически всех до единого браков мира после тысяча девятьсот пятидесятого года.
Через компьютер «Хоневелл» осуществлялась система поиска: на одной из четырех стен напротив нужного имени загоралась лампочка. В многотысячном «запаснике» отыскивался распавшийся брак: глазом не успеешь моргнуть, как фотография жертвы уже появлялась в нужном ряду, ярко подсвеченная. Кинозвезды пользовались хорошим спросом. В недрах статистики скрывалось немало знаменитых имен. Только Соединенные Штаты, с их ресурсами и решимостью, могли осуществить проект столь грандиозный: о, земля бессчетных обещаний!
Рыжеволосая девица встала за зачехленной клавиатурой и изогнула бровь.
— О'кей, ребята. Есть тут у нас разведенные?
Вайолет Хоппер подняла руку и, забавляясь, наблюдала, как веснушчатые пальцы набирают ее имя. Тут и там загорались лампочки: две, три, нет — четыре! Согруппники засвистели, заулюлюкали.
— Вайолет, — расхохоталась Саша, — ну как не стыдно!
Вайолет, присоединившись к прочим, рассматривала собственные фотографии. Сашу так и тянуло обнять подругу: та развлекалась от души. Одна только миссис Каткарт осталась стоять в центре зала: она цепко ухватила Дуга за рукав, чтоб не рыпался, и дважды тяжко вздохнула.
На фотографиях изображалась Вайолет — щека к щеке с бывшими мужьями; на первой — где лампочка-индикатор указывала на пять прожитых в браке лет — ей было от силы девятнадцать. Совсем девчонка — лицо напряженное и уже грустное. Муж глядел прямо в объектив, а она — чуть в сторону, полуотвернувшись. Занятно, отметила Шейла: трое ее избранников были щекастые, с усиками. Собственно, все ее мужья походили друг на друга.
— Думается мне, я там тоже скоро окажусь, — заметила Луиза. Услышала ее только Гвен Кэддок — и удрученно покачала головой.
— Кто-нибудь еще? — выкликала рыжая экскурсовод, балансируя на одной ноге. — Нет? Ну, тогда назовите любое другое имя. Друга там или родственника. Кто-нибудь хочет компромат на политика?
Шейла, подойдя поближе, прошептала:
— Хэммерсли. Фрэнк Хэммерсли.
Тут же ярко вспыхнули две лампочки.
— Ну и на что он тебе сдался? — спросила Вайолет. — Ты меня слушай.
Но Шейла уже подошла вплотную к стене и, сощурившись, разглядывала Хэммерсли и его первую ошибку молодости — милое личико, передний зуб чуть искривлен. В юности у Фрэнка Хэммерсли уши препотешно торчали в стороны — на деревенский манер.
— От этого типа добра не жди. Уж я-то знаю. Ты меня слушай.
— Но, Вайолет, он был ко мне так добр. Даже представить себе не могу, что он во мне нашел. Что он про себя думает?
Стены расцветились огоньками распавшихся браков: тут и австралийские архитекторы, тут и тетушки-скрытницы, и чьи-то распутные приятели, и Хофманнов родитель. Прошло добрых полчаса, прежде чем рыжая девица закрыла «коммутатор», лишний раз заверив посетителей:
— Забавно, право слово, забавно.
Вообще-то ничего нового во всем этом не было; хотя кое-что, возможно, привели в порядок, подтвердили или даже сдвинули с мертвой точки. Институт брака пребудет вовеки.
— Я даже ничего толком и не пофотографировал, — пожаловался Кэддок.
— Институт брака сюрпризами небогат, — удовлетворенно отметила миссис Каткарт. — А вы чего ждали?
У выхода стояла маленькая переносная часовенка. Здесь можно было по-быстрому обвенчать желающих — буде кто надумает под влиянием момента. Посредством слайдов воссоздавалась подобающая атмосфера для каждой конфессии. А с другой стороны соорудили исповедальню орехового дерева, с пурпурным занавесом и истертой приступкой, — здесь располагалась консультация по вопросам семьи и брака, в противовес общему приятному впечатлению от института.
Но рыжая девица-экскурсовод словно бы ничего не заметила.
— Заходите еще! — говорила она каждому, отвечая на рукопожатие.
Джеральда она смачно чмокнула в шею; тот покраснел до ушей. Один из северных оленей рухнул на колени, но — продолжал бой. Саша повисла на руке у Норта.
На ту пору пришлись первичные выборы; и тогда же в Международном аэропорту Кеннеди разбилась на посадке пресловутая ленивая громадина «джамбо» (тринадцать выживших); комитет инженеров-металлургов выражал озабоченность по поводу волосных трещин вокруг ушей — ушей статуи Свободы («рисковая штука»); в парке Медисон-сквер оспаривалось звание чемпиона мира по боксу в легчайшей весовой категории (выиграл паренек из Ганы, по очкам); снег, слякоть, сырость. Понедельник. Этот день объявили национальным праздником. Забавно, как на улицах и на гигантских прямых авеню Манхэттена разом поубавилось вертикальных фигур, аварий и смысла: теперь почти ничего не защищало от жгуче-холодного ветра с Гудзона. Прямоугольные, вязкие тени; величественное безмолвие; а вон тот отрезок далекой авеню блокирован пологим пригорком. Вайолет Хоппер задумчиво размышляла, точно на сцене: город заставляет человека задуматься о времени, о его неспешной белесой полноте, о том, что люди — не более чем эфемерные разрозненные частицы внутри него. Постепенно нарастающее замешательство дало о себе знать — ведь в кои-то веки туристов ничего не отвлекало. Перегруженность исчезла. Ощущение, близкое к десинхрозу.
Все обратились друг к другу.
— Мы говорить-то толком не умеем. Вы заметили, как изъясняются американцы? Образно и уверенно! Наши фразы короче. Мысли обрываются на полуслове. За разговорами нам словно некомфортно. Не знаю почему. Мы пытаемся глупо сострить даже в ответ на вопрос «Сколько времени?», вы не заметили? Я вот поймала себя на этом не далее как вчера, объясняясь с водителем автобуса.
