Татьяна Буденкова - Женская верность
— Я затем и приехала, — как-то даже с облегчением сказала Тамара. — Николай не против. Он говорит, что вы их родные бабушки. И если хотите, то в любое время можете приезжать к внучкам. Я это и хотела передать. Вот, это наш адрес и телефон. Можно и позвонить, — Тамара вытащила из сумочки половинку клетчатого тетрадного листка и положила его на край стола. Потом объяснила, как до них доехать. Ещё раз попросила позвонить, если соберутся, а то вдруг дома не застанут. Встала, посмотрела на Акулину своими большими карими глазами: "Прости, тётушка, если что не так". И вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Оставшись одна, Акулина подошла к комоду, достала портсигар, в котором деньги хранили, свернула бумажку, положила внутрь, задвинула на место ящик, и на минуту замерла. Тамара даже не обмолвилась об Илье. Будто и не было его в её жизни.
— Видать по всему, и помнить не хочет, — решила про себя Акулина.
Обычно Устинья приезжала домой в конце недели. Оставляла одну одежду, брала другую. Ходила в баню. Ну, что это за мытьё в "корытце"? Это она про ванну. А по вечерам, уже лёжа в постели, подолгу разговаривала с Акулиной, то замолкая, то вновь заводя разговор…
В этот её приезд обе сестры долго не могли уснуть. Разговор затянулся за полночь.
— Мне, ясное дело, Наташку, да и Ленку, увидать хочется. Да не могу я туда поехать. Кабы только девчонки там жили, а то и Томкин хахаль. Как Илюшка на энто дело посмотрит?
— Ну, не "хахаль" ни какой. А всё по-людски. Они зарегистрировались. И третью девчонку он на себя записал. Томка приехала, как картинка, а на твово Илюшку самим-то глянуть срам, не то, что людям показать.
— Может он так и не пил бы, если б она хвостом не крутила? — с явным неудовольствием выговорила Устинья.
— Она ему и квартиру оставила и на алименты не подала. Найди себе кого хошь и живи. Она не помеха. А он пьет без просыпу. Кому такой нужен? — возразила Акулина.
— Может Томка ему весь свет застит? От того и никого не находит и водку пьет, — заступалась за сына Устинья.
— Ладно, это дело уже сделано. А вот дёвчонок увидать душа требует. Да и им обида. Вроде бабушки не помнят о них. Сколь ночей Наташка у тебя под боком проспала? Помнишь ли? — тихо, с перерывами говорила Акулина.
Помолчав немного Устинья вздохнув, решила:
— Ты езжай. Подарки от нас с тобой подготовим. И своими глазами увидишь как там да что, и мне расскажешь.
На том и порешили.
Глава 38
В ГОСТЯХ
Акулина, поставив на стол швейную машинку, прострачивала по кромке новый носовой платок. Устинья сидела напротив, сжав между колен натруженные руки.
Вдруг Акулина подняла голову:
— Устишка, помнишь? — кивнула на машинку. И обе, переглянувшись, заулыбались, вспомнив давнюю историю.
Акулина что-то готовилась шить. Машинка также стояла на столе, а рядом на стуле устроилась Наташка, с явным намерением покрутить ручку.
— Не трожь, кому говорю! — спохватилась Акулина.
— Я немножко, — захныкала Наташка.
— Нет, и покель я жива, чтоб не трогала, без разрешенья. — Строжилась Акулина.
— Ладно. Зато когда ты умрешь, я буду сколько хочу ручку крутить! Правда, Вовочка? — Обратилась она за подтверждением к брату.
— Дура, ты! — такой ответ поразил Наташку.
— Ладно вам. Я покель помирать не собираюсь, а потому марш отсюда.
Вспомнив эту наивную детскую историю, обе женщины на какой-то миг окунулись в свою прошлую жизнь. И таким хорошим показался им тот прожитый период. Война кончилась. Сыновья Устиньи оба остались живы. Дочери вышли замуж. Внуки пошли. Про голод уж и думать забыли. И только боль о потерянных на войне мужьях мучила и томила, никак не уходя в прошлое. А теперь… Что теперь? Все живы, здоровы, если не считать пьяницу Илюшку, да может Бог даст образумится. А на душе было муторно, от чего и сами не знали.
Надев на себя новое шерстяное платье, чистая шерсть темно-зелёного цвета, сшито в ателье по её, Акулины, заказу. Ещё ни разу не одевала. Так про себя мысль таила, вдруг Тимоха объявится… Вот она это платье оденет… Ну да ладно, она потом ещё сошьет. Сумка с подарками стояла наготове. Отрез на платье для Наташки, Тамара хорошо шьет, будет Наташке обновка. Бумажный кулёк с конфетами, две банки сгущенного молока и пачка печенья. На дорожку присели. От волнения щёки Акулины порозовели, и она очень удивлялась Устиньиному спокойствию.
— Ну, живут в достатке, знамо дело. Тамару я знаю, девок в обиду не даст. Да и Наташка уж большая, ежли что — прибежала бы. Чай не за тридевять земель. Так что особо переживать не об чем, — рассуждала она. Акулина же только махнула рукой и направилась к выходу.
Жила Тамара в центе города. В огромном девятиэтажном доме. У Акулины даже голова закружилась, когда она, глядя вверх, попыталась определить, где же хоть примерно их окна. На восьмой этаж поднялась в лифте. Почему-то подумалось: "Прямо как в Москве".
Дверь открыла Тамара. И сразу засуетилась. Видно было, что не ожидала. Оказались все дома. Наталья, не раздумывая долго, пристроилась с ложкой к банке сгущенки. Тамара не знала, куда усадить гостью. Лена, вежливо поздоровавшись, продолжала заниматься своими делами. Младшая, Татьяна, её Акулина ещё не видела, сидела в кроватке, не то готовясь ко сну, не то только проснувшись.
— Ну, здравствуй Федоровна! — красивый статный мужчина в белой рубашке и наглаженных брюках вышел из спальни. — Выходит, по отчеству тёзки мы с тобой? Ничего, что я на "ты"? Все-таки не совсем уж и чужие, — улыбался он так спокойно и добродушно, что Акулина понемногу перестала смущаться. От угощенья отказалась, напомнив Тамаре о своей болезни, но за стол села. Николай Федорович оказался человеком душевным и, казалось, совсем простым, хотя Акулина знала, что начальник он большой. Слово за слово, разговор тёк сам собой. Потом хозяин взял гармонь… Положил на край голову, и пальцы тихонько пробежали по кнопкам.
Возвращалась Акулина, когда в окнах уже горели лампы. Автобус натружено гудел и медленно полз по городским улицам. Народу было мало. После работы все разъехались по домам. И Акулина, сидя у окна, погрузилась в свои мысли. Выходило, что Тамара живет хорошо, дети тоже не обижены. В доме достаток, чистота, уют. И видно, между собой у них лад. А с другой стороны, Наташку и Ленку родного отца лишила. Но тут же вспомнилась пьяная Илюшкина рожа и пропахшая перегаром, со старой рухлядью, вместо мебели, его квартира. Даже привезенный из Москвы телевизор давно сломался и стоял в углу без дела. Нет, не поворачивалась у Акулины душа осудить Тамару. А Устишка, что ж? Ясное дело, Илья ей сын. Тут смысла спорить нет. И она стала готовить слова, как бы так сказать Устинье обо всём увиденном, чтоб её не обидеть.
Глава 39
АНДРЮШКИНО ГОРЕ
Беда, как это чаще всего бывает, свалилась откуда не ждали. Приехала Анна. И как только она вошла, сразу стало ясно, с плохими вестями.
— Иван заболел. Лежит в больнице, — а сама места себе не находит. То присядет на краешек дивана, то подойдет к комоду, что-то рассматривая на нём.
— Не томи. Говори, что с ним, — Устинья продолжала стоять у печи, которую только что растопила.
— Увезли прямо с работы. Толком мне ничего не говорят. Да только я сама не первый день там работаю и знаю… — Анна замолчала, пытаясь сглотнуть подступивший к горлу комок.
— Испей, — Устинья зачерпнула из ведра кружку холодной воды.
— Диагноз, какой ставят-то? — спросила Акулина.
— Говорят — все органы по очереди отказывают.
— Да ты щё, девка, с ума сошла. У него ж косая сажень в плечах. Не пьет. Опять же живёте в достатке. С чего? — не хотела верить в худшее Устинья.
— Думаю с работы. Облучился он. От чего другого такое может приключиться? — Анна больше вытерпеть не могла и, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло, заплакала навзрыд.
Какое-то время в комнате стояла тишина.
Болел Иван и вправду недолго. Возле него дежурили по очереди Елена, у нее был неиспользованный очередной отпуск, Акулина, подменяясь на работе, и Анна, ей выписали больничный по уходу за больным. Устинья могла только навещать сына. Потому что ноги совсем плохо слушались свою хозяйку.
Похороны организовало предприятие. И вроде все чинно и благородно, только кому от этого легче? По желанию Устиньи похоронили на Шинном кладбище в Красноярске. Там уже целый семейный клан образовывался. Пережив потерю сына, Устинья, как она говорила, "совсем обезножила". Ходила, шлепая ступнями, с большим трудом. Однако засидеться не давал Илья. Постепенно превращаясь в беспробудного забулдыгу. Только материнский уход, хоть как-то и помогал поддерживать человеческий вид.
Тяжелее всех переживал потерю Андрей. О том, что Иван ему не родной отец, он не знал. Из малыша, у которого прорезался первый зуб, за прожитые годы Андрей превратился в подростка, когда всё в первый раз. И первая радость, и первое горе. То дома вещь отцову найдет: молоток, баночку сапожных гвоздей, то вечером в подъезде вдруг послышатся мужские шаги и будто к ним в квартиру… Отвлекай, не отвлекай, все было без толку. Мальчишка только глубже уходил в себя.
