Татьяна Буденкова - Женская верность
— Возвращаться не будет, потому что никуда не уходит. Вот. Должен же он сына встретить? Ну, как ты не понимаешь?
Слёзы текли так, что при всем желании остановить их Тамара ничего поделать не могла. "Ну, вот. Наверное, это и есть истерика. Да, русской бабе только в истерику и впадать… А я хохлуша", — она поискала глазами часы.
— Девочки, девочки, давайте быстрее. Уже опаздываем, — умылась, чуть подкрасила припухшие губы. А больше ничего и не требовалось. Длинные чёрные ресницы и под стать им, будто кисточкой художника выписанные брови, да от слёз опухшие веки. Какая уж краска.
В детской раздался плачь.
— Ну вот, разбудили Танюшку. Мам, вы бы с Леночкой поменее шумели. А то пока ты её в садик водишь, мне хоть караул кричи.
Тамара, уже готовая к выходу, вернулась в спальню.
— Ну, ну, ну… Баюшки, баюшки, — ребёнок, увидев мать, немного повозился и успокоился.
— Мам, шли бы вы уж. Она скоро совсем проснётся.
— Идём. Идем. За привычной суетой душевная боль как-то сжалась, одеревенела. И этот кубик из боли с жесткими углами, поместился где-то в груди, отдавая болью под лопатку. Звонить вечером она не стала. И только вглядывалась в лицо третьей дочери. Странно, но Танюшка была так похожа на своих старших сестёр, будто и не было у них разных отцов.
— Мам, мама, телефон. Не слышишь что ли?
Громкость звонка на аппарате и вправду была убавлена, чтоб не тревожить служебными ночными звонками Танюшку, которая по причине своего малого возраста была изрядной рёвой.
Леночка стояла возле кровати и теребила Тамару.
— Иду. Вздремнула, наверно, — Тома вышла из комнаты.
— Ну, ты как? Том?! Это ты?
— Я.
— Ты почему не позвонила? Мне тут выкручивайся!
— Вот, не успела…
— Тома, потом будем нюни разводить. Как Танюшка? Ты её кормила?
— Ну, конечно. Что ж теперь голодом держать.
— Тома, ты мне перестань! Я тоже не железный. Совесть имей. Чем Танюшку кормила? Молоком? Ну, да понимаю. Я про грудь. А то пока меня нет там, наделаешь делов. Приучишь к соске. Дай Наталье трубку. Потом. Ну, потом. Наталью, говорю, позови.
— Наташа, как там мама? Рядом стоит? Ладно. Я буду говорить, а ты молчи если правильно. Если не правильно, говори "нет". Поняла? Чего молчишь? Тьфу!
— Наташа, ты чего стоишь и молчишь?
— Мам, я не молчу. Мы разговариваем.
Глава 35
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Ну, вот. Будто и никуда не уезжал. Не было позади казарменного быта, тяжелой солдатской работы и ноющей тоски по дому. Когда в первую армейскую ночь пришлось лечь на казенную кровать, а рядом в два этажа теснились такие же, кто-то храпел, кто-то ворочался, старослужащие слушали музыку и лампочку тушить не велели. До зубной боли вдруг полосонуло чувство, что так будет завтра, послезавтра и… ещё много-много дней. Уснул — как провалился в яму.
Ну, ладно. Все позади. Теперь дома. Вон с кухни тянет таким ароматом, что ноги сами туда несут. Вдруг вспомнилась армейская каша. Да… Он заглянул в родительскую спальню. Вешалка с рабочим костюмом отца почему-то висела на дверке гардероба, а не внутри, как обычно. Странно. Батя такой аккуратист. От костюма пахло любимым одеколоном отца. Вроде все как всегда. Но, какая-то странная напряженность в доме не давала покоя. На вечер были приглашены гости. Мать суетилась на кухне. А вот отец, который обычно помогает ей крошить лук, чистить рыбу, картошку, открывает банки, ну и командует "парадом", по его собственному выражению, ходил по квартире от окна к окну, лишь изредка заглядывая в кухню: "Тебе помочь?"
— Пап, случилось что-нибудь?
— С чего ты взял?
— Да ты какой-то сам не свой.
— Сегодня у нас праздник. Дела в сторону. Всё потом.
— Что "всё"? — насторожился Дмитрий. И в этот момент в дверь позвонили.
— Иди, Дмитрий Николаевич, открывай гостям, — как-то натянуто улыбнулся отец.
Вечер прошел шумно и суетливо. Компания сама собой разделилась на две половины. Взрослые вспоминали свою молодость, пели песни. Мужская часть подолгу курила на балконе. Молодежь, Дима и трое его закадычных друзей, посидев немного для приличия, ушли гулять. В дверях остановила мать:
— Дима, долго-то не ходите. Неудобно. Праздник в честь тебя.
— Да мы только немного пройдмся.
Вернулись, когда гости стали уже расходиться. Тетя Маша, уходя, уже в дверях, прижалась к Димкиному уху:
— Ну, слава Богу, отец твой образумился. Вернулся в семью. А то видать правду говорят: седина в голову — бес в ребро.
Сыто икнула и, дотянувшись, погладила замершего Димку по голове. С тем и вышла.
Выпить при родителях он постеснялся. Только первый тост пригубил. В этом отношении правила в их семье были строгими. Но тут, в голове зашумело как от вина. И странное материно письмо. И необычное поведение отца… Ну, мало ли. Может поругались, да помирились. Бывает. А в душе будто кошки заскребли.
Наконец все разошлись.
Отец, немного потоптавшись в праздничном костюме, спросил у матери:
— Пижаму мою старую не выбросила?
Мать молча подошла к плательному шкафу и подала отцу аккуратно сложенную, давно не ношеную пижаму.
— Ну, хватит с меня загадок.
Дмитрий усадил мать на диван. Напряженная тишина повисла в комнате.
— Поругались что-ли? — родители молчали, только из глаз матери беззвучно покатились слёзы.
— Ну, вы как дети малые. Уж кто там прав, кто виноват, столько лет вместе прожили, а туда же.
— Я виноват, — отец положил на стул так и не одетую пижаму.
— Мам, видишь? Ну?
— Димочка, папа ушел от нас. Это он тебя встретить. А так… — она уже не в силах была сдержать слез и размазывала их по щекам кухонным полотенцем.
— Как? Куда?
— Сын, так получилось. Я не бросаю твою мать. Я ей сколько раз говорил: помогать и содержать как прежде буду.
— И что, под старость лет, будешь бездомным жить?
— Почему же бездомным? У него теперь другой дом и семья другая. Какая старость?! Это я старуха. А он, он… У тебя сестренка есть.
— Батя, я не понял — ты бросил маму и ушел к какой-то б…
— Молчать! Как ты смеешь? Ты человека не знаешь!
— Не ори! Ишь, кино тут разыграл. Стыдно от людей. Вот и прячешься.
— Я не вор. Ни от кого не прячусь. А поступил честно, как мужик. Люблю я её. И она меня тоже. Сестра у тебя — Татьяна. А мать твою не обманывал, все честно сказал.
Дмитрий стоял у окна. В голове крутились образы смазливых девчонок, вот на одну из таких отец и променял мать.
— Уходи. Я тебя видеть не хочу. Он мать содержать обещал! Моя мать не содержанка. Понял? И без тебя не пропадем.
— Сынок, не надо. Нельзя так. Что бы ни случилось, а он твой отец.
— Если он останется, уйду я, — Дмитрий заметался по комнате.
— Зачем ты так, сынок? Сынок?
— Ну, как ты не понимаешь, мама, он нас бросил. Бросил! И мне в армию всё врал, вот и вся его честность!
— Сопляк! Ты мой сын! Как ты можешь со мной так говорить? Ты не имеешь права.
— Это ты теперь тут не имеешь права! — Дмитрий прямо поверх праздничной рубахи накинул свой солдатский китель и выскочил в коридор.
Николай Федорович почувствовал, как вдруг заныла мышца на груди, потом боль поползла под лопатку. Ноги ослабли и он, боясь упасть, схватился руками за угол шкафа, но предательский скользкий угол выползал из рук.
— Отдышусь. Сейчас, отдышусь…
— Дмитрий, помоги… Дима! Где ты?
— Ничего. Вернётся…
Скорая приехала на удивление быстро. И потому, как молоденькая фельдшерица сама бросилась звонить к соседям, чтобы помогли носилки спустить, было ясно — плохо, очень плохо.
— Сердечный приступ. Вот сейчас срочно в кардиологию. Вы не волнуйтесь. Вам сейчас волноваться нельзя.
Глава 36
ЛЮБЛЮ ТЕБЯ…
В реанимационную палату Тамару не пустили.
— Вот немного оклемается. Переведут в кардиологию. Вы не волнуйтесь так, — немолодая санитарка с сочувствием посмотрела на заплаканное лицо Томы.
— Да и опять же, сами посудите — куда я вас с таким лицом пущу?
— А что с ним?
— Зареванная вы. А ему сейчас надо думать, что все не так уж и плохо. А на вас как глянет — одно расстройство.
— Я завтра утречком приду. Всё как следует будет.
— Моё дежурство в восемь кончается.
— Я в семь прибегу. К восьми мне дочь в садик вести.
— Ничего не обещаю. Слышь? Ничего.
Холодные компрессы и валерьянка сделали свое дело. Ещё не было семи, а Тамара уже стояла у служебного входа. Боясь кого обеспокоить, тихонько постучала кончиками пальцев. Немного подождала. Никого. Уж было собралась повторить, как дверь приоткрылась, вчерашняя знакомая, выглянув, критически осмотрела её:
— Я у врача ещё вчера разрешение спросила. Сказала, что две-три минуты, не более. Поняла? Чтоб там никаких "ещё побуду".
— Да, да…
