Татьяна Буденкова - Женская верность
— Да, да…
И она вошла в залитое ярким дневным светом помещение. На больничную палату оно мало походило. Возле каждой кровати стояли какие-то приборы. Да и сами кровати стояли далеко друг от друга. Сама-то она только в роддоме лежала. Так там по две к ряду. Рядом с Николаем стояла небольшая ширма, почти не раздвинутая. К одной руке подключена капельница, к другой — какой-то прибор.
— Коль, меня только на две минуты пустили. Ты молчи. А то выгонят и пока в общую палату не переведут — не пустят. Врач сказал — самое страшное позади. Коля, я самое главное скажу — люблю тебя.
— Девчонкам купи фруктов, скажи — я передал.
— Всё, всё… Успеете наговориться, если сейчас поостережетесь, — санитарка легонько подталкивала её к выходу.
Она наклонилась и коснулась своими губами его губ.
— Я как-нибудь ещё проберусь. Или вечером, или рано утром.
— Ладно, — но она заметила, его глаза чуть улыбнулись!
Через неделю врач, ещё молодая, на удивление обстоятельная женщина, присев на краешек кровати, немного помолчав, сказала:
— Что ж, будем готовить Вас к переводу в общую палату, хотя для Вас, если хотите, есть распоряжение предоставить отдельную.
— Не хочу. Что ж я там буду один как бирюк. На миру и смерть красна.
— Ну, зачем же Вы так? Тем не менее, должна Вас предупредить, что обширный инфаркт миокарда бесследно не проходит. Думаю, Вы это и сами понимаете. На восстановление трудоспособности уйдет немало времени. И… интимные контакты пока придется исключить. Впрочем, до выписки Вам ещё далеко. Так что подробную инструкцию отложим на потом, — и она улыбнулась. Николай заметил ямочки на щеках, и внимательный добрый взгляд.
— Ну, слава богу, переведут. Значит и вправду самое страшное позади. Самое… самое… Так, старый хрен. Куда же тебя, старый хрен, теперь деть, — весь смысл произошедшей с ним перемены он только сейчас стал осознавать. Ну, зачем молодой и красивой женщине живой труп? Нянькой при себе Тамару сделать? Нет! Этого он не допустит. А что допустит? Так, ну ладно, сейчас он болен и немощен, но он столько лет трудился на благо своей семьи, да и жена уж не молодая. Множество разных мыслей, порой совсем непохожих, кружились в его голове. Вот ведь, одно мгновенье и уже ничего не надо. Николай чувствовал, что с ним происходит не только физическая перемена, что-то поменялось в душе. Но умирать он не собирается. А про смерть на миру — это он так, к слову пришлось.
Постепенно он всё больше склонялся к мысли, что надо вернуться к первой жене. Тамаре жизнь не губить и себе, кто знает, сколько ещё теплых и солнечных дней господь пошлёт. Тем более что жена приходила, правда, стараясь не встретиться с Тамарой.
Сколько готовился к разговору с женой, а получилось всё не так, как ожидал.
— Ну, здравствуй, — она поближе пододвинула хромоногий стул, и аккуратно присела, поставила на колени сумку, из которой достала укутанную в полотенце стеклянную банку: "Тут пельмешки, как ты любишь".
Немного помолчав, добавила: "Наверно, уж в последний раз навещаю. Далее уж неудобно как-то. Да и Димка сердится".
— Сам-то ни разу не зашел, — хотел добавить что-то ещё, выплескивая свою обиду, но жена перебила:
— Первые-то сутки он так в приёмном покое и просидел. А потом, говорит, все обошлось. А теперь и вправду не хочет идти.
Неожиданно для самого себя Николай Фёдорович, забыв про приготовленные слова, спросил: "Ну что, домой-то заберёшь?" Хотел добавить: "Инвалида", да слово это застряло в горле.
— Коль, тебе ещё сколько лечиться? Не спеши. Если уход нужен, так я сам знаешь, всегда тут. Только врач говорит, что если соблюдать все рекомендации, да в специализированном санатории отдохнуть, то жизнь на этом не кончается.
— Так значит, отказываешься?
— Николай, давай об этом потом поговорим. Рано тебе ещё нервничать.
— Ну да, раз жизнь не кончается, то и нервничать ещё много придётся. А только я думал, вы с Димкой рады будете, что все как прежде.
— Прежнего уже не будет. И болезнь твоя тут не причем. Разлюбил ты меня. Что уж тут поделаешь?
Он хотел что-то сказать про никому ненужного инвалида, про пенсию… Но внутри словно что-то перевернулось. Да не пропадет он. И дочь свою младшую на произвол судьбы не кинет. А женщины, ну что ж, это вопрос второй… Поживем, увидим.
— Да я и сама хотела тебе предложить домой вернуться, но решила Диму подготовить, а он… Он — против.
— Да ладно причитать надо мной. Но ты права, приходить и верно уже не надо. Обойдусь. Не трать время.
— Коля, ну зачем ты так?
— Посетители, пожалуйте на выход. Влажная уборка, — и санитарка, громыхнув ведром, широким жестом в жёлтой резиновой перчатке, показала на дверь.
— Я потом, потом ещё приду, — она наклонилась и поцеловала его в щеку, прижалась своей к его лбу.
— Зла на тебя не держу. И ты не обессудь. А что будет дальше — жизнь покажет, — и она вышла, оставив на тумбочке тёплую стеклянную банку с домашними пельменями.
После обеда из ординаторской он позвонил старому другу, должность которого позволяла решать многие вопросы, и попросил, чтоб к выписке ему комнатку организовал. Понимающий баритон в трубке, кашлянув, приободрил: "Ладно. Мы с тобой ещё попьём коньячку. Тебе он теперь вроде как лекарство".
Тамара забегала по два раза на дню. Утром отводила Леночку в садик и прибегала к нему, буквально на минутку. Вечером они сидели в рекреации, как здесь называли четырёхугольный закуток с продавленным диваном и старым фикусом у окна. Она рассказывала о прошедшем дне, о детях. Он внимательно слушал и думал, как бы ей про комнату сказать. И уж было, совсем решился, да она его опередила.
— Коль, я тут с врачом говорила. Скоро домой, слава Богу. Я, правда, немного с ним поспорила, он прямо сразу и в санаторий тебя отправить хочет. Коля, да дома и стены помогают. Немного отдохнёшь от больничных стен, а там и в санаторий. Тут твой водитель приезжал. Привез путёвку с открытой датой, мол, как пожелаешь, и велел спросить, ту комнату, что ты просил, на тебя или сразу на сына ордер выписывать. Так я говорю, чего тут спрашивать, вон у нас какие хоромы. Конечно, о сыне беспокоится. Коля, ты не думай, я всё понимаю. Он твой ребёнок. Потихоньку всё как-нибудь образуется. Может, ещё в гости к нам приходить будет, — и она деловито засобиралась. — Так, я всё правильно? — спросила без тени сомнения, явно на всякий случай.
"Хорошо, что говорила долго. Успел сообразить. Это ей и в голову не пришло, что он… Ах, дурак, дурак", — в груди стало тепло и спокойно.
Глава 37
РОДНАЯ КРОВЬ
Акулина посмотрелась в зеркало. Потускневшее от времени, оно продолжало служить верой и правдой.
Поправила кончики капронового белого платка на голове, спрятала выбивающуюся на лоб ещё черную кудрявую прядь. Оглянулась на пустую комнату. И так ей стало не по себе. Комната в бараке на Бумстрое опустела. Иван переехал жить в "девятку" к Марии, Илья получил квартиру, да вот все у него как-то пошло наперекосяк. Тамара ушла. Он пьет до чертиков. Устинья, боясь оставить его одного, живет с ним. И лишь иногда приезжает домой.
Привыкшую к большой и дружной семье Акулину такой покой тяготил. Она по привычке варила большую кастрюлю щей, а за отсутствием едоков, ставила её на порог комнаты, чтоб не прокисла. По вечерам выходила на крыльцо барака, там, на деревянной лавочке, за самодельным столом коротали за картами, играя в подкидного дурака или лото, жители барака.
В один из таких вечеров, громыхнув деревянными бортами, напротив лавочки остановилась полуторка.
— Акулина Федоровна!? — окликнул знакомый голос, она как раз сидела спиной к дороге. Следом хлопнула дверка и, повернувшись, Акулина увидела Тамару. Та стояла возле подножки кабины в нарядном синем с красными розами шифоновом платье. Туфли на высоком каблуке, в руках маленькая сумочка.
— Здравствуйте, — поздоровалась с остальными Тамара.
— Здравствуй, — Акулина смущенно кашлянула. — В комнату-то пойдем?
— Конечно. Я, правда, ненадолго. Девчонки одни дома, — тоже с явным волнением ответила Тамара.
Войдя в комнату, окинула её взглядом. Всё по-прежнему. Ничего не изменилось. Присела на край такого знакомого дивана. Однако ни тоски, ни угрызений совести не почувствовала. Да и задерживаться здесь ей вовсе не хотелось.
— Тётя Лина, я приехала сказать, что и Вам и свекрови своей, Устинье Федоровне благодарна. Ничего худого от вас не видела. И не хочу, чтобы вы зло на меня держали, — от волнения дыхание у неё перехватило.
— Кваску? — Акулина взяла кружку.
— Спасибо. Резкий, — Тамара выпила почти всю.
— Пить некому. Не то, что раньше, настояться не успевал, — вздохнула Акулина. — Я в вашу жизнь не вмешиваюсь. Только вот что я, что Устишка, сильно о девчонках скучаем. Сама знаешь, выросла Наташка на наших руках. Как тут душе не болеть? Да и опять же, родная кровь…
