Назим Ракха - Плакучее дерево
— Какого черта! — крикнул он.
— Извините. — Водитель сделал шаг назад. Он был одет в костюм, аккуратно причесан; над ремнем брюк нависло небольшое брюшко.
— Извините? — вспыхнул Мейсон. — Да ты чуть не задавил меня!
— Нет, нет. То есть, я хочу сказать, было темно, да и одеты вы во все черное, все черное… Простите. Честное слово, я не хотел. — Водитель вскинул руки в жесте полном раскаяния.
Мейсон шагнул вперед:
— Одет в черное и сам черный. Поэтому ты меня и не заметил. — Он схватил водителя за рукав, одновременно удивленный и напуганный приступом охватившей его ярости. Неожиданно ему захотелось как следует врезать этому жалкому типу, постыдно рассыпавшемуся перед ним в извинениях. Ударить. Сбить его с ног. Давненько с ним такого не бывало. И ему наплевать, что перед ним. Главное, чтобы этот кретин понял, что таких парней, как Мейсон, ему следует опасаться.
Мейсон снова тряхнул его, однако заметил, что на лице водителя страха больше нет, одно лишь недоумение. За рукав пиджака его крепко держала белая рука.
— Что, никогда раньше не видел таких вещей? — Мейсон отпустил водителя и продемонстрировал ему свою светлую руку. Вернее, ткнул ею ему под нос. Ему ничего не стоило сжать пальцы в кулак и со всей силы огреть незадачливого автомобилиста по голове. Вместо этого Мейсон просто оттолкнул его от себя и опустился на поддоны.
— Простите, — повторил незнакомец и бегом бросился к своей машине. По мокрому асфальту прошуршали шины, и улица вновь опустела.
Мейсон зарылся лицом в ладони, пытаясь унять бившую его дрожь. С каким удовольствием он размазал бы этого парня по асфальту. Абсолютно незнакомого человека. Слабого, ничтожного бизнесмена, который неожиданно столкнулся с тем, кто не привык себя сдерживать. «Бедолага наверняка ведь посчитал меня психом», — подумал Мейсон. Выходит, он тоже хищник? Такой, как Тьюлейн.
За многие годы Мейсон пережил немало нападок со стороны брата, но после случая на озере все изменилось, но только к худшему. Мейсон начал все чаще оставаться в классе — чистил мензурки, подметал, вытряхивал меловые тряпки, да что угодно, лишь бы только не попадаться на глаза брату, пока матери не было дома.
А потом он заметил одну вещь, которая касалась аквариума.
Принесенный откуда-то аквариум занимал большую часть задней стены кабинета мистера Эйкерса. Учитель запустил в емкость всякую морскую живность, выловленную в озере, — несколько небольших окуньков, парочку краппи и одного большеротого окуня вида Micropteras salmoides. По сравнению с другими рыбами этот окунь выглядел сущим великаном, и, когда он проплывал мимо, Мейсону казалось, что, если эта махина разинет рот, он сможет заглянуть в ее пасть до самой брюшной полости. Ему, пятнадцатилетнему мальчишке, который с трудом представлял себе, какую сложную структуру имеют даже самые простейшие формы жизни, казалось, что эта рыбина полая изнутри. Что она бесцельно снует из одного осклизлого конца аквариума в другой, словно робот, лишенный каких-либо признаков жизни, пока не настигает жертву. Тогда, и только тогда эта рыбина превращалась в одушевленное существо, вернее, в настоящего садиста-монстра. Примерно раз в неделю ей надоедали креветки, которых школьники бросали в аквариум, и тогда она переключала внимание на других рыб. Вернее, беззащитных маленьких рыбешек.
Мейсон так и не смог понять, по какому принципу окунь-великан выбирал себе жертву. Но стоило ему ее выбрать, как этот выбор уже никогда не менялся. Медленно, терпеливо он следовал за ней, слегка подталкивая тупым носом, когда она оказывалась в непосредственной близости, прижимал к стенке аквариума. Затем хватал за плавник или хвост и принимался отрывать, кусок за куском, пока, наконец, не загонял несчастную рыбешку в угол и там заглатывал целиком. Охота была окончена, измученная жертва, обессиленно хлопая хвостом, оказывалась в разверстой пасти хищника, и Мейсону казалось, будто это на ветру трепещет белый флаг.
Увидев, как к остановке подъехала полицейская машина, Мейсон поднялся и отряхнул с себя пыль. Из машины, с испуганным видом озираясь по сторонам, вылез полицейский. Однако стоило Мейсону снять кепку, как страж порядка его сразу узнал.
— Нам сообщили, что здесь была драка. Один риелтор сказал нам, что ему угрожали.
— Вот как?
— Вы ничего не видели, мистер Мейсон?
— Лишь то, что мимо меня кто-то проехал на высокой скорости. Но никакой драки не было.
— Я так и думал. Вас подвезти?
Мейсон посмотрел на часы. Одиннадцать.
— Нет, — произнес он. — Сам доберусь.
Полицейский уехал, а Мейсон направился домой. Брат шел за ним следом. Ему никогда от него не избавиться, подумал Мейсон. Машинально, он дотронулся до шеи и нащупал шрам, пересекавший сонную артерию, словно шоссе — железнодорожное полотно. Никогда. Бесполезно даже надеяться.
На следующее утро Мейсон проснулся с головной болью. Он выбрался из постели, сварил чашку кофе и стал наблюдать через окно за тем, как крупные капли дождя собираются на кожистых листьях магнолии и падают вниз. Когда он в первый раз увидел дом на Хай-стрит и это дерево и десяток рододендронов в цвету, была весна. Гигантские гроздья белых, пурпурных и розовых соцветий торчком стояли на изящных ветках, как свечки. Он сразу решил купить этот дом, но не потому, что тот ему понравился, а потому, что в таком доме непременно захотела бы жить его мать. Она всегда обещала им с братом, что у них будет свой двор, где можно сидеть, играть и заниматься чем захочется. И еще она говорила, что, когда такой двор у них наконец появится, она обязательно посадит там магнолию. Будучи родом с юга, она говорила о деревьях так, будто в них было что-то сказочное. В ее устах цветы были огромными и нежными, как плошка только что сбитого масла. Она протягивала руки к сыновьям, обнимала их и со смехом рассказывала о деревьях, которые уже больше никогда в своей жизни не увидит.
Мейсон смахнул с глаз слезинки и вытер нос рукавом пижамы. Затем вновь принялся наблюдать за струйками дождя. Он уже давно пришел к выводу, что время обладает способностью существенно ослаблять человеческие намерения. То же самое оно делает и с ненавистью. И со злобой.
В полвосьмого Мейсон позвонил Блисс. Он спросил, не разбудил ли ее, и та ответила, что уже на ногах и готовится к утренней пробежке.
— Мать вчера вечером звонила мне, — сообщила она.
— Думаю, вам было о чем поговорить.
— Не особенно. Мы обе к этому времени жутко устали.
— Она по-прежнему хочет увидеть Роббина? — спросил Мейсон и услышал ее движение, она явно закрывала дверь.
— Она очень рассчитывает на это, мистер Мейсон, — произнесла Блисс.
Мейсон уловил в ее голосе напряженные нотки.
— Тэб. Называйте меня по имени.
— Тэб. Тэб Мейсон. — Она сделал паузу. — Мне нравится, как звучат вместе ваше имя и фамилия.
— Мне тоже нравится.
— Скажите мне, Тэб Мейсон, что вы и ваше начальство решили? Вы пустите мою мать в тюрьму?
Он скользнул взглядом по комнате и статуэтке, изображавшей троих людей, которые держались за руки. Это был подарок ко Дню отца, сделанный еще тогда, когда они с Шоной и Латишей были одной семьей.
— Я еще не разговаривал с Роббином, но думаю, что если тот согласится на встречу, то нам придется провести ее как можно скорее. Самое позднее — завтра.
— Правда? — В голосе собеседницы ему послышалось недоверие. — Тогда вы позвоните мне? Сообщите, что он сказал?
— Да. То есть нет. — Мейсон прикусил губу. — Я хочу, чтобы вы и ваша мать пришли ко мне в офис в час дня. До этого мне придется поговорить с Роббином. Если он согласится, то у меня возникнут кое-какие вопросы относительно того, чего я должен не допустить при встрече. Вы понимаете, что я имею в виду?
Возникла пауза, однако спустя полминуты Блисс Стенли подтвердила, что понимает.
— А что будет, если он не захочет ее видеть?
— Тогда я объясню его причины, — ответил Мейсон и огляделся по сторонам. Это было приятное, чистое место. Солидная мебель. Ухоженный двор. Он мог собой гордиться.
— Это очень любезно с вашей стороны, Тэб. Спасибо за ваши хлопоты. Вы очень добры.
«Моя доброта, — подумал Мейсон, — может стоить мне увольнения». Он положил трубку и задумался. Всю ночь он провел, тщетно пытаясь уснуть. Его брат сидел в тюремной камере, его мать оказалась хрупкой как стекло. Роббин приказывал ему дышать глубже, Стоунхайм ухмылялся, а юридический совет при губернаторе объяснял ему, что просьба миссис Стенли «не относится к данному процессу». И вот теперь незнакомая женщина пытается проникнуть к нему в душу, и благодаря ей к нему постепенно приходит понимание, что жить дальше — это вовсе не значит заставить себя о чем-то забыть. А еще у нее была дочь. Барбара Стенли. Блисс.
