Маргарита Хемлин - Клоцвог
Впереди у меня был только зеленый свет.
Не каждой женщине доведется сойтись душой с настоящим художником. Естественно, я попросила Юрия нарисовать мой портрет. Не сразу. Примерно через полгода.
Он кратко сказал:
— Я реставратор. Портретов не пишу.
— Даже мой не можешь?
— Твой — тем более.
В силу различных обстоятельств мы находились с Юрой в изоляции от внешнего мира. Он вынужден был таиться от общественности. Все наши встречи проходили при закрытых дверях. Мне хотелось с ним под руку пройтись по выставочным залам. Поехать в Дом творчества.
Не скрою, есть женщины, которые при помощи младенца разводят мужчину со старой семьей. Я не принадлежала к их числу.
Мой возраст еще предполагал возможность рождения ребенка. Всего сорок два года. Но беременность не давалась.
И вот однажды в приступе отчаяния я сказала Марику:
— Нет смысла нам тянуть совместное проживание. Я прописана в другом месте. Вот и буду там жить.
Марик как довод привел Эллу. Девочка без матери. И так далее.
Я сказала, что Элла меня давно отринула. Вместо матери у нее подружки. Нина Рогулина ей постирает и приготовит. Вот девочка — совсем без родителей растет. С бабушкой. И ничего.
Марик отмолчался.
Да. Чинить механизмы — одно дело, а наладить собственную жизнь в собственной семье и ближайшем окружении — совсем другое.
Элле я сказала, что скопилось много печатной работы и, чтобы не мешать, я перебираюсь временно в другое место.
Собрала чемодан с одеждой по сезону. Не тащить же сразу барахло на все случаи. Таксист помог вынести машинку — в том же Бейнфестовском одеяле.
Машинка для отвода глаз. Все-таки я жалела Эллу. А Марика — не жалела. Я отдала ему лучшие женские годы. И, кроме того, квартира на Якиманке — в ней и моя часть. Неотъемлемая.
И вот я оказалась одна. Телефон молчал. Я укрывалась чужим одеялом, брала чужие тарелки. Хорошего качества, но чужие.
Бейнфест оставил в неприкосновенности накопленные вещи.
Когда мы бывали здесь с Юрой, вещи не имели значения. А тут лезли и лезли в глаза.
Чтобы очнуться, я позвонила в реставрационные мастерские. Юры не было на месте.
Я прождала его звонка до вечера. Потом всю ночь. Потом, утром, часов в восемь, позвонила ему домой. У меня был номер на самый крайний случай.
Трубку взял его сын. Голос напряженный.
Прошу Юрия Васильевича.
— Кто говорит?
— Его знакомая Майя. Майя Абрамовна.
— Ах, Майя Абрамовна! Знаете что, Майя Абрамовна? Пожалуйста, сюда не звоните. Родители уехали в отпуск в Палангу, в Дом творчества.
— Какой может быть Дом творчества, если еще вчера никто никуда не собирался?
— Вчера не собирался, а сегодня собрался. Вы русский язык понимаете?
И — гудки.
Да. Значит, я своим уходом из родного дома обозначила не новую свою жизнь, а что-то другое. Совсем другое.
Дня три-четыре пролежала без еды и воды.
Посмотрела на себя в зеркало. Лицо сильно похудело, но стало даже красивее. Обозначились скулы, как у Софии Лорен. У меня нос крупноватый, и в целом я на эту актрису немного походила. С худобой — особенно.
Звоню Марику:
— Как дела дома?
— Хорошо дела.
— Как Элла?
— Хорошо Элла.
На том и закончили беседу.
Всего четыре дня прошло. Потому и хорошо.
Я обзвонила несколько своих старых клиентов: есть ли работа? Оказалось, есть. Одна женщина привезла докторскую диссертацию — что-то такое про бесштанговые насосы.
Я запомнила, потому что тогда было ощущение, что из меня воздух насосом выкачивают и выкачивают, выкачивают и выкачивают. А другого ничего не вкачивается на освободившееся место.
Да.
Поставила себе зарок: пока не напечатаю — на свет не выйду. Кроме как за пищей первой необходимости.
Барабанила по клавишам от всего сердца. От всей женской души.
В конце концов, я сделала для Эллочки главное — у нее теперь есть отличный преподаватель, есть твердая надежда на поступление в художественную школу и далее — в вуз или среднее специальное учебное заведение.
Пусть она пока не может оценить. Мне ее оценка не требуется.
Миша не оценил, и она не сможет. Такова судьба матери.
И вот барабаню я и барабаню: то наподобие азбуки Морзе, то как-то еще фигурно. И в моей голове растет мысль: «Не может быть, чтобы столько времени ничего не приходило из Остра. Что-то не так. И Миша про Остер не спрашивает. Шлет записочки с обратным адресом „Мурманск, до востребования“.»
И тут я понимаю закономерность.
Ключи от почтового ящика у меня и у Эллы. Я ей специально дала, чтобы у нее была обязанность по семье. Так как мне на почту стало с определенного момента плевать, я к ящику не приближалась. Элла выхватывала газеты и прочее рано утром, это у нее было вроде спортивных занятий на скорость. Так по лестнице громыхает ножищами своими, что весь подъезд перебудит. И Мишины письма мне отдавала всегда распечатанными.
Говорила:
— Не утерпела, разорвала аккуратненько. У Миши жизнь прекрасная. Плавает и плавает. А мне в школу плестись каждое утро.
Тут я бросаю печатание на полуслове, нарушаю свой священный зарок и — на Якиманку.
Элла еще в школе, на продленном дне. В квартире пусто. Только слышно, как часы тикают в комнате Марика. Вразнобой. Каждые по-своему. Постояла, послушала — не послушала, а немного собралась с мыслями и поехала к Элле в школу.
Она как раз выходила. Зима, а она без шапочки, шарф через плечо перекинут.
Мальчик, наверное, старшеклассник, несет ее портфель. Она на него смотрит влюбленными глазами. Он на нее — свысока. Но по-доброму.
Да. Первая любовь.
Вот, всех любят. И красивых, и всяких на первый взгляд. Но, между прочим, разница в возрасте опасная.
Говорю вежливо:
— Эллочка, здравствуй. Я за тобой.
Элла удивилась:
— Что случилось? Мы в кино собрались с Женей. Правда, Женя?
Мальчик смутился.
Я говорю:
— Ничего, в другой раз сходите.
И решительно забираю у Жени Эллин портфель. Он посмотрел-посмотрел, пробормотал извинения и побежал себе.
Элла приготовилась кричать, как она умела.
Но я пресекла:
— Если ты сейчас заорешь, я при всех ударю тебя по морде. Не ломай комедию. Пойдем.
Что-что, а чутье у Эллы всегда было прямо звериное. Она заранее чувствовала, когда ей придется расплачиваться за какое-нибудь содеянное злодейство.
Мы зашли за угол школы. Я развернула ее за плечи лицом к себе и, не выпуская из рук, задала один вопрос:
