Роман Парисов - Стулик
Но давай-ка, Светик, пройдём всё-таки через спортзал. (Для совести хорошо.) Я сейчас, правда, не для рекордов… Слава богу – он тоже: пара свистящих тренажёров, окосевшая штанга, ржавые гантели в отключке… Светик тут же прыгает на велосипед. Велосипед – фигня, Светик. Вот приедем – будет тебе программа. – Какая ещё программа? – Антицеллюлитная. Что, забыла? – А. У меня и так всё нормально…
Еле подбираю разномастные диски, нанизываю скрипучее железо на гриф. (Ну же – два подхода на грудь, говорю я себе.) Сто кило – ни то, ни сё. Жму на шесть – еле-еле. (Голодные волокна зашевелились, пооткрывали рты… Спите спокойно, дохлики.) Света округляет глаза: сколько?.. Сто-о?! Пытается потрогать – одной рукой. Уважение вспыхивает с новой силой.
…как же ведёшься ты на внешнее, маленькая женщина моя.
Непутёво и бестело, как слепая гусеница, ползёт медовая неделя, стекает безвольно вниз по краешку моего нового листа. Вот вроде мы – глаза в глаза, а недотягивает интенсивность наших взглядов, и не сливаются они, не образуют то, что держится, пульсирует чудесной сферой между – и рассыпается оно без сил, чтобы явиться так же, ненароком, мимолётной дымкой – Бог знает теперь когда.
…а было, было ведь нечто, но было вначале, когда я горел, горел по-взрослому – и зажёг и её, не мог не зажечь. И отвечала она, как умела, потому что хотела попробовать детские свои возможности. Чувствовала от меня что-то совсем новое – потому и подыгрывала тактично, в её неуловимой лёгкой манере, которой я так пленялся, зная прекрасно, что нет там той глубины и быть не может… Но топил себя дальше в своём же омуте, пока и на самом деле почти не уверовал в то, что вызовет по меньшей мере здоровую улыбку на твоих, читатель, устах.
Теперь мой костёр подугас. (Зачем пожар – огонь мой вечен.)
А в ней за моих три месяца прошло лет пять – возраст такой. (Сколько можно играться.) А Ромик?.. – Да вот он, никуда не денется.
Так скажет психоаналитик. И ещё много, много чего очевидного. (А может быть – вовсе не бесспорного. Парадоксального даже.)
И короче – давно пора бы поставить точку. (В любом месте.)
Но я-то, я-то ещё жив. И кто со мной – тот дойдёт до конца нашей тривиальной истории, и да откроются тому – со мною вместе – небеса обетованные.
А пока, значит, лежу я на пляжу и на Светика гляжу. Уже минут пятнадцать как пытается она оседлать свою строптивую, неудобную «казатку». Та возносится над водою своим большим, пустым и скользким телом, сбрасывая обиженную наездницу…
Ключик, заветный, где ты?
* * *
Динамику в нашу жизнь всё-таки привносят экскурсии. Раннее утро – серьёзная проверка мужских качеств. Делая неимоверное над собой усилие, стараюсь я казаться бодрым и активным – и задаю всему вокруг тот необходимый импульс, без которого опять бездарно валялись бы мы в номере до часу. Пять минут от подъёма до отправления расписаны у меня по секундам – собрать сумку, слетать на завтрак за бутербродами… У Светы одна задача: продрать глаза и почистить зубы.
Первая мысль, наваливающаяся тяжело, когда ты уже на борту катера: и какого чёрта. Эта нехитрая мысль усугубляется и переходит в сложное, комплексное чувство вины при виде неприкаянного Светиного силуэта, потухшего взгляда в пол. Тогда надо всего-то: тихонько спуститься на нижнюю палубу, найти, где бар, и взять джин-тоник. (А лучше – двойной.)
И станете вы свидетелем преображения. Выноса откуда-то по Светиной просьбе клетки с тремя попугаями – под папуасский танец заказчицы, умопомрачительных её улыбок (в самое сердце), небывалой смелости позирования перед камерой и Бог знает, чего ещё. И легко, и свободно станет тогда у вас на душе.
Между тем музыка из динамиков вполне соответствует взыгравшей лёгкости и свободе: это же почти Таркан! (Да простят мне киприоты.) Сердце переполняется звуками… Но! Как сообщить вдруг нахлынувшую нежность глупарям-попугайкам?! И только-только Света может за секунду навести мостик между сердцами. Набрать в рот побольше джин-тоника, приставить трубочку к самому озорному клюву, поднатужиться и…
В несколько заходов вся клетка в новом ощущении. Стремясь найти себя, жёлто-зелёные сокамерники с одинаково красными щёчками подпевают уже по-своему и стараются даже пританцевать. Света смеётся кипятком. (Ну неиссякаемый источник.) А вокруг толпа… И – Кайли Миноуг, наша: Ай джаст кент гет ю аут оф май хэд!
Ну апофеоз.
Кажется, по правому борту просмотрели мы глубоководную рыбоферму, прослушали некий исторический комментарий – и да Бог с ним со всем! Никакие из пальца высосанные достопримечательности не стоят нашего настроения. Затормозили у сказочного грота – значит, скоро будем туда плавать! Повеяло снизу шашлыками, вином в разлив – значит, скоро обед! Света – камерой: Рь-ма-а-ан… Море… Со-о-олнце. – (Ну – что ещё, что ещё нужно?!) – Мама, прьвэ-эт. Мама, радуйся – я обрезала себе ногти…
Да, это зелёная стоянка. До пещеры вплавь, я чуть позади, чтоб не утонула. Всхлипы-хлюпы ухают, отзываются гулко над головой. Пространство зеркально разделено надвое – готический свод уходит под воду, и целая арка наоборот высвечивается в прозрачной толще пугающе симметричным рельефом дна, и есть в этом… Светка!! – Светы нигде нет. Ныряю, похолодев, с открытыми глазами. Голубые валуны в солнечном просвете… Ещё раз! Светка!!!
– Глупый, глупый Р-р-раман-н-н. Знакомься, Роман – это морской ёж. Ё-о-ож! Это Р-р-раман…
После обеда расплывчато хочется подвига. Следующая достопримечательность – отвесная скала. Как раз метров пятнадцать. Кто желает? Не желает никто.
Никто?
…а я – должен. Я – должен – прыгнуть! Вот он я – на вершине уже. И как я сюда забрался – в какую плавь, на каком горном козле?.. На меня смотрит весь корабль. И на меня смотрит Света. Она надеется на меня – в видеокамеру. Я не хочу видеть, что там внизу. Представить себе, как я спускаюсь той же тропкой, плыву обратно… Нет, будь что будет. Но… я не хочу умереть. (Мне всего тридцать девять.) Я никогда не прыгал. Я никогда не дрался всерьёз. Я никогда не… Я ничего не умею. (Мне уже тридцать девять.) Дело в том что что чточточто…
И отступает-меркнет солнце, и нет пути назад, и прихватило гипофиз равнодушие вечности, и я вдруг один – не перед весёлым кораблём, не перед Светой, белой точкой купальника слившейся с толпой, а на ледяном ветру – перед собою.
…я уже готов, я «состоялся», и вовсе не там я, где бы должен быть. Не сделать с этим ничего. Дальше не будет. Было некое поле – одни горизонты. Теперь оно сужено до необычайности. Иногда поразишься, как узок этот вектор. Я не могу и представить, как изменить его. Я ничего не сделал в жизни. Жизнь моя – сплошная иллюзия. Я не буду знаменитым. Вряд ли стану богатым. Все тридцать девять лет тихонько лелеял я своё превосходство. – Какое, над кем?! – А просто, над всем. Мечтал о любви – и вот явилась она мне великолепной Фисой. Центральное в жизни событие. Не сотвори себе кумира. Без штанов останешься. И остался.
…Светик? Безгранично милое мне существо. Чужое. Чуждое. Заносная семечка, расцветшая вдруг во мне диковинным цветком. Обманка, посланная Тобою для чего-то. Для чего, Господи?.. Не понимаю я – и благодарен Тебе за неё безмерно. И если разобьюсь я сейчас, пусть то хорошее, что было во мне, как-нибудь – переселится – в неё!…
Он прыгнул! – весь катер хлопает мне. Только сейчас, хватив воздуха после бездонного движения вниз и судорожного вверх, я осознаю, что сделал это, и как это, наверно, было страшно, и как там было высоко. Светик улыбается благосклонно в камеру: «Вот он, Роман. Храбрый Р-ра-ман-н-н. Он всё-таки решился на подвиг». Подвиг – это когда хочешь отдать себя куда-то всего, затем уходят внутрь внутренности, а после ещё долго трясутся поджилки…
Внимание, господа! Мы проплываем Фамагусту. Лучший на Кипре песок. Там теперь никого – город-призрак. Распаляясь, экскурсоводша рассказывает, как в 1974 «турки-придурки» сбрасывали здесь бомбы на головы туристам. Ничего себе! Это как? – А так. Взяли в Греции власть «чёрные полковники». Кипр ведь под греческим протекторатом, ну и Турция всегда хотела. А тут же ясно, что полковники Кипр не отдадут. Вот турки и оттяпали разом лакомый кусочек… Не верят, правда, туристы наши, что только призраки там бродят: триста метров всего лишь до пляжа! Ну-ка, дай бинокль, дай-ка!.. Пусты глазницы покосившихся отелей. Такие дела. Греция – Турция – Кипр. Ещё Евросоюз. Замкнутый круг. Жалко тебе их всех, Светик, жалко?.. Ну поплачь, поплачь…
Я открыл глаза в темноту, заранее зная, что ещё не ночь, что я в номере один и нужно идти срочно искать Свету. Я, наконец, выспался и о возможной вине своей уже не думал, хоть и не помнил, как заснул после плавания. Я должен был предвидеть, что постоянная усталость и алкоголь сыграют со мной эту злую шутку. Я чувствовал, что меня не было часа четыре, и как раз за это утраченное время в жизни случилось что-то непоправимое и окончательное. Но подавленности не было. Я был трезв и готов ко всему – как зомби.
