Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2006)
8. Литература/Kirjandus
Были доставлены фантастические карты с еще более фантастическими материками и морями. Карты были на папирусе и пергаменте, еще времен географа Птоломея. Они с шуршанием развернулись, и министры ушли в них с головой.
Вдруг все наскучило принцессе. Лорд Байрон зевнул, как человек, которому довольно даже самого маленького государства, чтобы не потерять достоинства.
Фридеберт Туглас, «День Андрогина».
Был в советской историографии такой термин — белофинны, но не было термина белоэстонцы, хотя аналогия была бы вполне законной. Вместо этого была буржуазная Эстония — термин, который используется у нас до сих пор. Тогдашнюю Эстонию как бы «отрезали», присовокупили к капиталистическому Западу, как будто бы и не было у нее связи с Россией исторической (то есть белой). Между тем… Вот эпизод из жизни первого президента Эстонии Константина Пятса: «Однажды к пристани Ору в уютной бухте пристало небольшое красивое судно. Глава государства встречал дорогого гостя. Это был президент Финляндии. На берег сошел капитан — настоящий „морской волк”. Он возвестил: „Когда я удостоился производства в офицеры, государь император Николай Второй пожал мне руку. Разрешите передать вам рукопожатие монарха”»14. Сам Константин Пятс, кстати, был православным, а брат его служил митрофорным протоиереем.
Вернемся к цитируемому выше тексту эстонского журналиста, в котором описывается эстонская оккупация Пскова в 1919 году: «Прибытие эстонцев принесло Пскову мир и порядок. „На улицах города царила повседневная жизнь. Жители с веселыми и умиротворенными лицами хлопотали по своим делам. Ездили трамваи, где-то то и дело какие-нибудь образованные русские граждане заводили с эстонцами разговоры и выражали желание, чтобы Эстония навсегда взяла Псков под свою защиту”. Так описывал обстановку один из офицеров пару двадцатилетий спустя». Этот пассаж может показаться забавным, а у многих вызовет приступ желчного сарказма. Да, эстонской истории нужна героика, чтоб было как у французов и англичан, поэтому эстонцы, с одной стороны, «захватывают», то есть преодолевают сопротивление, одерживают победу, с другой стороны — «освобождают», входят с триумфом в ликующий город, приносят туда мир и порядок… Но для нас это — полузабытый эпизод Гражданской войны, для них — война за Независимость, единственное в истории выступление эстонцев под своим флагом, и эта война должна вместить все элементы эпического… В то же время читаешь эти строки с каким-то странным, ностальгическим чувством. Итак, «довольные и умиротворенные лица»… Во всяком случае, повод для радости и умиротворения был — на фоне большевистского кошмара. Осознав теперь наше недавнее прошлое и настоящее, лично я бы тоже, как и «образованные русские граждане», встречал чухонских триумфаторов с хлебом-солью, желая спасения под эстонской оккупацией хотя бы частицы России, пусть и не метрополии… А Псков под белоэстонской властью — представим себе такую экзотическую возможность — это уже раздел России на белую и красную. Псков, Изборск, Печоры, Ивангород, русские общины в Ревеле и в Тарту — это составило бы достаточную массу, чтобы образовать русский анклав, белый анклав. Русские деревни без колхозов, русские церкви, театры, школы. Разделение — это зло лишь с позиций абстрактного национализма, продукта Французской революции. Делимость — это спасение, это веер возможностей. Как Робинзон Крузо на необитаемом острове разделил весь порох и спрятал его в разные места, чтобы не все уничтожила молния, так разделение может быть спасением хотя бы части, а значит, целого. Разве не оказалось востребовано то, что сохранило русское зарубежье в гораздо менее плотном рассеянии?.. Итак, кусок русского зарубежья, кусок почвы с корнями под эстонским суверенитетом под боком у СССР — интересный сюжет для историко-фантастического романа, но, увы, — не более того…
Но и ныне длящийся культурный эксперимент не менее интересен. Русскоязычная диаспора в Эстонии не настолько мала, чтобы полностью, без следа ассимилироваться, но и не настолько велика, чтобы не считаться с фактом эстонской государственности и ее возможностей. Эстонское правительство, видимо, хотело бы ассимилировать русскоязычных — то есть за счет их увеличить численность носителей эстонского языка. Складываются условия для двух сценариев — либо ассимиляция, либо двуязычие. Русскоязычная диаспора в Эстонии, в общем-то, поставлена в условия, небывалые для русских, — необходимость культурного выживания, самоорганизации, методичной правовой, политической работы. Аналог в истории: русские православные на Украине, в условиях польско-литовского господства, — но ведь так русские и стали украинцами, малороссами, в отличие от великороссов. Что и как в культурном отношении будет складываться в русской общине Эстонии или соседней Латвии (эти проблемы можно объединить) — пока не понятно. Между тем эстонское языковое окружение и реалии эстонского государства, реалии другой культуры быта — это достаточно жесткие рамки, которых нет в самой России и которые заставят имеющих к тому культурную волю быть русскими — сделать правильные акценты в своем самоопределении, в своей жизненной практике. В России же «патриотический» дискурс предполагает по умолчанию, что достаточно декларировать свое единство с великим прошлым и настоящим, свое «мы» — и никаких проблем с сохранением национальной самобытности!..
Кстати, термин «диаспора», примененный выше, не совсем точен — русскоязычное население Эстонии и Латвии — не то же самое, что скопления русскоязычных эмигрантов в Париже, Берлине, Сан-Франциско, Нью-Йорке и т. д. Русские в Прибалтике — почти коренные, они не приехали поодиночке в страну, где уже все сложилось без них, они — часть культурного и экономического уклада, даже если это не нравится мечтателям о реставрации «чистой» Эстонии или Латвии. У русских в этих странах все еще достаточно высокая демографическая концентрация, они уже вросли в эту «бюргерскую» почву и если уезжают из Прибалтики, то не в Россию. Они такие же «местные», как, скажем, шведское меньшинство Финляндии — осколок шведской империи, который так и остался в теле финского государства, сохраняя свой язык, ставший в Финляндии вторым государственным (создательница Мумми-дола Туве Янссон — финка, но пишет по-шведски). И между прочим, в Эстонии сейчас говорящих по-русски больше, чем говорящих на исландском в Исландии или говорящих на мальтийском на Мальте, то есть не так уж мало, — по крайней мере пока. К сожалению, хотя в Евросоюзе очень любят мультикультурализм, но на язык Достоевского и Чехова эти высокие принципы почему-то не распространяются. Сумеет ли Брюссель (где и принимаются принципиальные решения) подавить русский очаг в Прибалтике — вопрос, думается, стоит именно так, и стоит для русских очень и очень остро. Если же нет или если Европа все-таки изменит свою политику, то русские смогут оформиться в одну из двух коренных общин Балтии в условиях двуязычия — вещь для Европы не столь уж необычная. Уже стало фактом существование русского народа под разными юрисдикциями — и РФ, и Украина, и Беларусь, и Молдова (особенно Приднестровье), так что теперь мы, независимо от геополитики, — явление культурное, языковое, и продолжение существования нашего народа — в жизненной активности русского языка, хотя бы и в новых исторических условиях. Важно только, чтобы язык тянул за собой «шлейф» литературы, символических форм.
А. Ф. Лосев считал, что философия — это раскрытие того, что заложено в языке — например, древнегреческом. Жизненность, актуальность русского языка — это не вывески («казино» и «суши-бар», написанные кириллицей) и не делопроизводство на нем. Язык — это не только медиум, это определенное послание. Послание от предыдущих поколений, которые не только попытались раскрыть язык, но и заложили в него свой опыт, свое поэтическое чувство и свое мышление (взять ту же грамматику). Историческая Россия незримо присутствует везде, где русский язык сохраняет эту связь, там, где не только доступны великие подлинники, но где возможна новая реакция на реальность, опосредованная русским языком и заложенными в нем интуициями. Россия присутствует там, где возможна русская литература, — с одной стороны, сохраняющая черты мироощущения и творческих императивов классического периода, с другой — реагирующая на новые исторические, культурные и языковые условия. Русская словесность ведь так и развивалась — в условиях двуязычия: польский как язык переводной народной литературы — рыцарских романов и сатир; латынь в бурсах и гимназиях; французский в дворянских домах и салонах; немецкий в образовании, науке, технологии и отчасти в бытовых контактах, а теперь еще и эстонский с его четырнадцатью падежами, с его диковатым tьdruk вместо «девушка», с его неиндоевропейской экзотикой в лексике и грамматике. Литература — дело элитарное, но она есть показатель реальности и жизненности культурно-языковой группы. Возможна ли будет в Эстонии своярусская литература и возможно ли будет существование вокруг нее и по поводу нее литературного процесса, диалога? Своя русская литература, говорим мы, потому что социальная, житейская проблематика в эстонском обществе будет уже совершенно другой, хотя многоканальное сообщение с Россией есть и будет жизненно необходимым. Но главным условием является официальное признание русского языка — по европейским нормам оно должно было бы состояться уже давно. Однако пока возможность «финляндского» варианта для русских в Эстонии весьма и весьма, мягко говоря, проблематична: Евросоюз признает только тех «возмутителей спокойствия», которые готовы стрелять (как албанцы в Косове)…
