Николай Гарин - Таежная богиня
— Ну что вы, Валерий Федорович!
— Тогда давай, Никита, выпьем за отцов. Светлая им память!
— Подождите, а разве он, то есть ваш отец, не жив?
— Давай выпьем сначала, и я дорасскажу, — генерал торопливо выпил. — Наревелись мы все втроем тогда на улице и в дом вернулись. И до самого утра проговорили. Слушай, Никита, а может, сходим в вагон-ресторан да поедим чего-нибудь горяченького, а? — вдруг предложил Валерий Федорович.
— Да вы что, а это куда? — Никита с недоумением показал на заваленный едой столик.
— Ну, как хочешь. В самом конце войны отца неожиданно вызвали в особый отдел и показали копию обвинительного заключения на его младшего брата Нагибина Василия Михайловича, то есть на моего дядю, по обычной тогда статье “измена Родине”. В то время близкие родственники, а тем более родной брат изменника, подвергались почти аналогичному наказанию. Дядю расстреляли, а отца, тогда старшего лейтенанта НКВД, то ли по ошибке, то ли специально отправили в Инту заместителем начальника лагеря по режиму с припиской “на постоянное место работы и местожительство”, то есть с пожизненной пропиской — “Инталаг”. В одной из командировок в Свердловск он познакомился с моей матерью. Они поженились. Мать ни в какую не захотела ехать в Инту. А в сорок восьмом я родился. Отец при любой возможности приезжал в Свердловск и уговаривал мать поехать с ним. Та наотрез отказывалась. А когда мне было пять лет, она подала на развод, и все связи закончились. Мне же объявила, что отец погиб. Меня удивило, что отец всю жизнь прослужил в звании старшего лейтенанта и с него не сняли обвинения. Второй раз женился поздно. Женщину взял с двумя мальчишками. Поднял их, выучил. Ребята разъехались и забыли. Матери пишут, а про него ни слова. Отец не хранил ни единой фотографии, их просто не было, ни служебных, ни бытовых. Говорил, что всю жизнь прожил в ожидании, что вот-вот придут за ним. Под конец мы договорились, что в ноябре съедемся в Котлас на его день рождения. Я пообещал, что приедем все вместе, покажу внуков. Закатим пир за все пятьдесят лет. На том и расстались. Хотя расставание было тяжелым, он никак не выпускал меня из объятий. Плакал, и себя, и мать ругал.
Это было в конце сентября, а в середине октября пришла телеграмма. Нагибин Федор... такого-то числа скончался от воспаления легких. — Валерий Федорович уронил голову, засопел, часто мигая влажными глазами. — На похороны я поехать не смог, лежал с температурой под сорок. Ездила Татьяна. Попросил командующего округом, чтобы похоронили со всеми военными почестями.
Генерал замолчал. Медленно налил себе и Никите, так же молча выпил.
— Вот теперь все. И большое тебе спасибо, Никита, что меня выслушал.
— Ну что вы, Валерий Федорович! Я после вашего рассказа еще больше уверился, что мне надо найти отца, его могилку, и я это обязательно сделаю.
— Ищи, Никита. Найди это место на земле. Последнее дело забывать родителей. Я жалею, что не искал раньше...
Никита долго был под впечатлением рассказа генерала Нагибина. Когда поезд пришел в Свердловск, Валерия Федоровича встретили военные, они пошли к черной “Волге”, а Никита все стоял и смотрел ему вслед.
Часть третья
Катастрофа
Перспектива просидеть неделю-другую в мрачном и до отупения скучном заполярном поселке с каждым часом становилась все реальнее. Никита едва сдерживал ярость, когда начинал думать об этом. Все было так хорошо. И дела успел сделать, и посидеть хорошо с заказчиком — председателем совхоза Бабкиным, и отведать “десерт” в виде одной из его секретарш Тоньки, пухленькой, томной бабенки лет тридцати пяти. Тело Никиты слегка дрогнуло, среагировав на сладостные воспоминания. Жадная до блуда, бесстыдная Тонька баловала своими сладостями заезжего художника аж целых пять дней! Да он еще бы остался, если бы не планы и обязательства по другим заказам.
С огромным усилием Никита оторвался от Тоньки, прибежал в контору с решительным намерением немедленно улететь на “большую землю”, и вот на тебе — штормовое предупреждение. Надвигается буран, который охватил уже почти весь Ямал. Через час-полтора ожидается здесь. Разумеется, оба авиарейса из Салехарда отменены. Сколько ждать — одному Богу известно. Но обычно, как сказал совхозный синоптик, никак не меньше недели, а то и двух. Никита чуть не взвыл от такого прогноза.
Через полчаса небо начало быстро темнеть. На столбах жалобно заныли провода, а собаки стали торопливо рыть в снегу ямки и укладываться в них, сворачиваясь калачиками, подставляя спину усиливающейся поземке. И вдруг послышался гул самолета. Он вынырнул из начинающегося бурана бесстрашным буревестником, заложив крутой вираж, пошел на посадку.
Никита бежал, не чувствуя ног, к замерзшему озерку — местному аэродрому. Впереди его ждала интересная работа, размеренный порядок дня, бабушкины борщи и стряпня.
Подпрыгивая на снежных застругах и поднимая за собой белое облако, самолет сделал плавный разворот и замер, не выключая винта. В боку самолета появился черный проем, и из него прямо на снег полетели мешки, ящики и другие предметы. “А-а, грузовой, с боковыми сиденьями, как в вертолетах”, — определил Никита.
Закончив разгрузку, летчик попытался закрыть дверь, но подоспел Никита. Он швырнул в проем свою дорожную сумку и ввалился в самолет сам. Задыхаясь и вместе с тем безмерно радуясь невероятной удаче, Никита не сразу сообразил, что ему кричат чуть ли не в ухо и пытаются вытолкнуть из самолета обратно.
— Куда?! А ну вон из машины! — разобрал он наконец визгливый, но по-командирски крепкий женский голос. — Я что тебе сказала, урод?! Вон из машины, а то полетишь у меня!..
Никита увидел над собой молоденькую женщину с перекошенным от гнева лицом.
— Милая моя, — часто дыша и от души смеясь, прокричал в ответ Никита, — я так тебя ждал! Ближайший час я не проживу без тебя, птица ты моя четырехкрылая.
— Игорь! Игорь, мать твою! — девица кричала второму пилоту, который сидел в кабине и добавлял обороты винта. — Иди помоги мне вышвырнуть этого идиота!
Но из кабины никто не появлялся. Тогда женщина-летчик схватила Никитину сумку и выбросила вон из самолета. Увидев полет своих документов, денег, нового договора и, наконец, карты, Никита тут же выпрыгнул сам.
Подбирая сумку, он слышал, как мягко захлопнулась дверь, как окончательно взревел мотор и широченные металлические лыжи медленно заскользили по снегу. Вот тут и ударила шальная и безрассудная мысль. Подхватив сумку и забросив ее на плечо, Никита догнал медленно уплывающее самолетное крыло и, дотянувшись до каких-то выступающих на нем деталей, ухватился, подтянулся, забросил одну ногу, потом вторую, подтянулся еще и, намертво обняв крепеж крыла, зажмурил глаза. Никиту трясло, подбрасывало, сдувало с плоскости, из открытого окошка кабины ему кричали, грозили, материли, потом самолет остановился. Его стали стаскивать, уговаривать, показывать оружие, но он не сдавался. Под завывания мотора и ветра его все же оторвали от крыла и... забросили в самолет вместе с сумкой.
Окончательно Никита пришел в себя, когда его стало мягко покачивать и болтать.
— Эй ты, придурок! — донеслось из кабины пилотов. — Пристегнись, а то размажет, как... — он не разобрал как, но догадался.
Вначале, когда они взлетали, самолет отчаянно болтало и трясло, но постепенно полет выровнялся, лишние звуки стихли, и они полетели плавно и ровно. Прошло не меньше часа, когда самолет резко кинуло в сторону, точно его кто-то толкнул в бок. Никита легко оторвался от сиденья, перелетел поперек салона и врезался в другой борт.
— Слышь, ты, дундук! — звонко смеясь, прокричала пилотская кабинка. — Тебе же сказали — пристегнись!
Никита, морщась от боли, торопливо пристегнулся. И вновь толчок, гораздо сильнее предыдущего. Ремень больно врезался в живот, но удержал Никиту на месте. Круглые окошки потемнели, словно наступили сумерки. Потемнело и в салоне. Никита вглядывался в сплошную серость за бортом и никак не мог понять, как они летят в такой каше, да еще за рулем баба? То есть за штурвалом, поправил он себя.
Самолет снова швырнуло, и Никите показалось, что они полетели боком, причем с приличным ускорением. Изменился и звук мотора. В момент боковых ударов он то начинал тонко и жалобно сипеть, будто ему что-то пережимали, то вдруг взрывался ревом, и тогда самолет выравнивался и летел прямо. В салоне стало еще темнее. Никита уже с трудом различал стрелки на циферблате. Странно, но летели уже более двух часов, в то время как до Салехарда час лета! А при попутном ветре еще быстрее.
И вот тут самолет затрясло всерьез, как трясут копилку, проверяя наличие в ней монет. Никита не знал, за что ухватиться. Корпус самолета хрустел и скрипел. К этим звукам и завыванию непогоды за бортом добавились человеческие голоса, рвущиеся из кабинки. Там вовсю шла то ли разборка, то ли корректировка полета. Визгливое женское сопрано легко перекрывал фальцет второго пилота, Игоря. Никита уже давно жалел, что успел добежать и оказаться в этом самолете. Он ни за что не взялся бы утверждать, что они летят прямо. А самолет продолжало швырять то в одну, то в другую сторону, то вверх, то вниз. Никита потерял чувство времени, устал группироваться, напрягать пресс, чтобы ремень не так глубоко врезался. Тем не менее все его тело было в ушибах и ссадинах, лоб и затылок были разбиты, по лицу и за шиворот бежала кровь.
