Джудит Леннокс - Призрак былой любви
Секретарша Патрика свято оберегала его покой, но я сумела настоять на том, чтобы она меня с ним соединила. Я прочитала ему сообщение в газете. «В Кембриджшире откопали человеческие останки…»
— Патрик, это в Саутэме.
— Черт, — сказал он.
— Патрик, возможно, это Дара.
— Это может быть кто угодно.
— Но если это…
— Я наведу справки. Оставь это мне. — Короткая пауза. — И Тильде пока ничего не говори, ладно, Ребекка? Незачем расстраивать ее без необходимости.
Я с готовностью с ним согласилась. Мы немного поболтали, но он, казалось, куда-то спешил, поэтому я попрощалась и повесила трубку. Что-то не давало мне покоя.
«Черт», — сказал он. Казалось бы, он должен быть шокирован, удивлен. Ан нет. Он рассердился.
Спустя несколько дней Патрик позвонил и попросил вечером прийти к нему домой. Когда я пришла, он налил мне вина.
— Мне удалось побеседовать кое с кем из полиции Кембриджшира. В неофициальном порядке, разумеется, — этот человек мне обязан.
Я глянула на него.
— И что? Убийство?
— Руки и ноги были связаны. Обнаружены остатки полосок кожи. — Патрик мрачно улыбнулся. — Да, полиция считает, что это убийство. Судмедэкспертиза мало выявила, но сам факт, что труп спрятали… — Он не закончил предложение.
— Полиция установила личность погибшего?
Патрик пожал плечами.
— На нем не было ни часов, ни колец с гравировкой. Скелет принадлежит мужчине, довольно молодому, чуть выше среднего роста. Вот и все.
Даре в момент его исчезновения было лет тридцать пять. Он был высок ростом. Я вспомнила его фотографию, что повесила на доске над своим столом: лицо простодушное и в то же время хитрое.
— Определили, когда он умер?
— Прорыв дамбы произошел в марте сорок седьмого года, в последующие недели брешь залатали. Полиция только начала расследование, но, судя по всему, с сорок седьмого года до нынешнего лета, когда было найдено тело, ремонтные работы на том участке почти не производились.
Значит, тело пролежало там с апреля 1947 года. Дара Канаван тоже исчез в апреле 1947-го. Я посмотрела на Патрика.
— Иди сюда.
Я подошла к нему. Он забрал у меня бокал, поставил его на стол. Потом начал расстегивать на мне блузку.
— По мнению полиции, не исключено, — добавил он, целуя мои груди, — что жертву похоронили заживо.
Я поежилась.
— Что, замерзла? — спросил он.
Я кивнула головой. Моя блузка соскользнула на пол.
— Ужасная смерть. Страшнее трудно представить. — Патрик выпрямился.
Я притянула его к себе, поцеловала, языком проникая в его рот. Мне казалось, что, погрузившись в тепло его живого пульсирующего тела, я сумею заслониться от образов, что теснились в моей голове.
Наша обоюдная потребность друг в друге была столь велика, что мы, не дойдя нескольких шагов до кровати, предались плотским утехам прямо на одном из блеклых кремовых ковриков. Кожа Патрика была соленая на вкус, его ладони обжигали мое тело. На мгновение, когда он был во мне и я ощущала на себе тяжесть его тела, я подумала о Даре, похороненном заживо в дамбе, представила, как он лежит в темноте, под грузом земли, давящей на его грудь, легкие, сердце. Но потом мучительное наслаждение, которому невозможно было противиться, объяло все мое существо, и я услышала свой восторженный крик, эхом отразившийся от стен и оконных стекол.
Ночь мы провели вместе, утром встали рано. Патрик должен был лететь по делам в Эдинбург, я на такси вернулась к себе домой, приняла душ, выпила кофе и попыталась сосредоточиться на работе. Последние несколько дней я изучала материалы военных лет. Ракета «Фау-2», разрушившая дом Тильды в январе 1945 года, уничтожила часть ее записей и дневников, но к тому времени Тильда была уже публичной фигурой, поэтому мне удалось найти информацию в газетах и журналах. На протяжении всех военных лет Тильда продолжала свою деятельность в рамках программы Kindertransporte, а в 1944 году занималась эвакуацией детей из Лондона, подвергавшегося атакам крылатых ракет «Фау-1». Я представила, как Тильда разъезжает по Британии в переполненных поездах или колесит на велосипеде по неосвещенным, лишенным указателей проселочным дорогам, подбирая пристанища для своих подопечных.
В конце 1940 года Шарлотта Сайкс поступила на военную службу, и Тильде пришлось оставить детей на попечение Сары Гринлис. Макс после окончания войны оставался в Германии, освещал Нюрнбергский процесс. К тому времени деятельность Тильды в Движении по спасению детей-беженцев фактически исчерпала себя. Но война ее изменила. Как и многим другим женщинам, война дала ей возможность проявить все свои дарования. Старые протоколы заседаний комитетов свидетельствовали о ее организаторских способностях; письма, направленные в адрес равнодушных или некомпетентных чиновников, говорили о ее напористости. Она обладала ценными и исключительными качествами, и, пожалуй, самое важное из них — это умение пробуждать к себе любовь. Причем не только любовь мужчин, но также любовь женщин и, конечно, детей. От нее исходило душевное тепло, и у всех, кто с ней общался, создавалось впечатление, что именно он или она является тем человеком, с которым ей больше всего хочется быть. Я тоже это чувствовала, меня тоже к ней влекло.
Правда, сегодня я не могла сосредоточиться на работе. Мое тело вспоминало ласки Патрика, а воображение вновь и вновь рисовало земляное укрепление и похороненного в нем заживо человека с путами на руках и ногах. От страсти и ужаса я содрогалась. Я отодвинула в сторону свой ноутбук и что-то бесцельно черкала в блокноте. Я была уверена, что рабочие, укреплявшие дамбу, обнаружили тело Дары Канавана. Но я была согласна с Патриком: говорить об этом Тильде не следовало. Останки принадлежали высокому молодому мужчине. Время и место захоронения тоже свидетельствовали в пользу моей версии. Глядя на снимок, висевший над моим столом, я думала: что же ты сотворил, Дара Канаван, чтобы заслужить столь ужасное возмездие?
Я принялась лениво делать заметки в своем блокноте. У Дары возникли денежные затруднения, Дара был распутник. В конце 1940-х в Кембриджшире, должно быть, насчитывалось немало его кредиторов и мужей, которым он наставил рога. Не исключено, что кого-то из них Дара так сильно разозлил, что тот решился его убить. Откинувшись на спинку стула, я в задумчивости грызла карандаш. Мне вдруг пришло в голову, что в список, который я составляла, можно внести и другие имена. Например, Джосси. Дара годами унижал жену — может, у нее наконец-то лопнуло терпение? Может, она не сумела смириться с его очередной оскорбительной изменой и ее всепоглощающая любовь обратилась в ненависть?
У меня участилось сердцебиение. А что могло бы так сильно разгневать Джосси, как не измена Дары с ее единокровной сестрой, которую она не желала признавать? Что, если Дара с Тильдой наконец-то скрепили свою любовь физической близостью? В 1947 году Дара исчез, и в том же году Тильда с Максом расстались. Я вспомнила про обещание Тильды, данное Максу, когда она согласилась стать его женой. Она не отрицала, что по-прежнему любит Дару, но дала Максу клятву верности. Но, может быть, в трудные послевоенные годы она не сдержала слова?
Я добавила в свой список имя Макса. Возможно, Тильда изменила мужу с Дарой, и Макс, ослепленный ревностью, убил соперника. Ударил его по голове, связал руки и ноги, закопал в полуразрушенной дамбе. Возможно, Тильда догадалась о преступлении, совершенном Максом, и потому так долго не давала согласия на написание ее биографии. А теперь решила, что она уже в преклонном возрасте и ее тайна не раскроется. Но прошлое снова дало о себе знать, кости показались из-под земли, опровергая ее версию событий.
Утром следующего дня я отправилась в Оксфордшир. День был ясный, погожий, и Тильда сидела на террасе с тыльной стороны дома. Я стала расспрашивать ее про послевоенные годы.
— По окончании войны вы остались в Саутэме?
Она налила мне кофе.
— Я хотела вернуться в Лондон, но это было невозможно. Жилья не хватало. А Саре к тому же нездоровилось. Сердце беспокоило. Лечь в больницу на обследование она отказывалась. Считала, что больница — все равно что работный дом.
Я вспомнила фотографию Длинного дома.
— Должно быть, тесно вам там было — как-никак семь человек.
— Восемь — в сорок шестом домой вернулся Макс. Но сад был чудесный — почти акр земли. Мы выращивали собственные фрукты и овощи. Чтоб поменьше стоять в очередях, — объяснила она. — Продукты тогда еще выдавали по карточкам, Ребекка. Эрик помогал мне ухаживать за садом. Увы, в школе он так и не прижился. Он ведь был не такой, как все, и дети его дразнили. Он бросил школу, едва ему исполнилось пятнадцать лет.
— Он ведь австриец, да?
— Эрик родился в Вене. Мне мало известно о его детстве — он не рассказывал. Но кое-что я выяснила через Движение по спасению детей-беженцев. Мать его умерла, когда он был совсем маленьким, а после того как нацисты убили его отца, он стал беспризорником, слонялся по улицам Вены, пока кто-то не нашел ему место на поезде Kindertransporte. Ему тогда было девять лет, Ребекка. Ты только представь: девятилетний ребенок, переживший бог весть что, роется в мусорных ящиках в поисках еды…
