Александр Проханов - Среди пуль
Их вязко проволокло через центр, сквозь пробки, выхлопные газы, блестящую подвижную жижу, которая текла по Тверской мимо Моссовета, Телеграфа, электронных реклам и табло. Управляя машиной, проскальзывая мимо бело-желтого, похожего на кремовый торт Большого театра, Каретный говорил по телефону:
– Подъедем ко второму КПП… Пропуск на мою машину… На вторую смотровую площадку…
Белосельцев не спрашивал, куда они едут, на какое секретное зрелище. Не спрашивал, в качестве кого он туда направляется. От кого исходит та воля и власть, которая позволяет Каретному распоряжаться его свободой и волей.
– Первый! – откликнулся Каретный на сигнал телефона, сжимая его жирную пластмассовую тушку со светящимися электронными кнопками. – А ты ему передай, пусть платит, если хочет спокойно садиться в машину!.. А нет, пусть нанимает сапера и каждое утро миноискателем прощупывает свою «бээмвэшку»!.. Два раза не предупреждаю!..
Белосельцев не спрашивал, кому адресована угроза. О каких неуплатах шла речь. Чью машину продырявит автоматная очередь или сожжет и исковеркает взрыв. Он чувствовал – сидящий за рулем человек обладает властью и мощью. Но их природа была неизвестна Белосельцеву. Был неясен таинственный план, куда включали его. Он терпеливо ждал, собирая по крохам знание. Притворялся сонным и вялым, боясь спугнуть окружавших его неприятелей.
Они миновали сиренево-золотую Площадь трех вокзалов с черными сгустками прилипшей к тротуару толпы. Прокатили мимо Сокольников, проступавших в стороне тучной листвой. Оставили позади туманные кристаллы Измайлова.
И Москва, обрезанная враз Кольцевой дорогой, превратилась в дымную урчащую трассу.
– Марк тоже будет? – рассеянно и незаинтересованно спросил Белосельцев, разглядывая мелькавшие разноцветные домики.
– Да нет, он улетел из России. Но скоро опять вернется, – охотно ответил Каретный. – Ты ему очень понравился.
– Разве мало снайперов с русскими именами?
– Дело не в имени, а в стране проживания. Возможна ситуация, когда снайпера станут искать. Лучше, если его не будет в России.
– Есть такие выстрелы, после которых надо улетать на другое полушарие?
– Есть выстрелы, которые уничтожают целое полушарие, – засмеялся Каретный, ловко обгоняя машину, в которой мелькнул мундир генерала.
Они свернули с шоссе на узкую полупустую дорогу, ведущую в сосняк. Потом катили вдоль бетонного глухого забора, в котором возникали врезанные стальные ворота, пропускные будки, и снова – бетон, сосновые стволы.
У одних ворот Каретный встал, посигналил. Вышел солдат, вглядываясь в номер машины, сверяя его с каким-то списком. Ворота открылись, и они въехали в лес, сквозь который пролегала асфальтовая дорога. Через несколько минут возник другой забор, другие ворота. Каретный опять посигналил. Из будки вышел офицер, посмотрел на номер, потребовал у Каретного документы. Тщательно изучил, вернул, взял под козырек. Ворота растворились, и они покатили по лесному шоссе. По обочинам попадались солдаты с автоматами, среди сосен виднелось оцепление.
Они выскочили из сосняка на край просторного травяного поля, похожего на футбольное. На противоположной стороне возвышалась трибуна, стояли автомобили, толпились люди. А здесь, среди сосен, поднималась ажурная металлическая вышка с застекленной кабиной, расхаживал офицер с автоматом.
– Обстановка? – спросил Каретный, выходя из машины. – Гладиаторы к бою готовы?
– По плану, – сказал офицер. И поднес к губам портативную рацию: – «Кобальт» прибыл на «Первый»!.. Доложите готовность «Второго»!
Пока булькала и качала гибким усиком рация, Каретный ловко и цепко стал подниматься на лестницу, приглашая Белосельцева. Тот, ухватив ладонями стертые перекладины, почувствовал, как дрожит металл от сильных движений Каретного.
С вышки открывалось просторное прямоугольное поле, окруженное соснами. В прогалах виднелось скопление людей, подъезжали автомобили, но поле оставалось пустым. Только по краю, удаленный, маленький, бежал человек.
– Все увидим отсюда, – сказал Каретный, снимая с гвоздика полевой бинокль. – Всех гладиаторов и всех патрициев!
Он водил биноклем по соснякам, по полю. Нацеливал окуляры на противоположную трибуну, где пестрели группки людей и стояли несколько черных автомобилей.
– Ты умница, не задавал лишних вопросов. Теперь я объясню, куда мы приехали. – Каретный передал Белосельцеву бинокль. В окуляры виднелись золотистые сосны, спрятанные среди стволов плотные шеренги людей в шлемах, касках, с металлическими щитами. Там же стояли крытые грузовики, автобусы, красно-белые пожарные машины. Он перевел бинокль на трибуну. Под навесом расхаживали несколько генералов, был накрыт стол, поблескивали бутылки. На другой оконечности поля тоже скопились люди, но не строем, а толпой, без щитов и касок. Некоторые выходили на открытое пространство и оглядывали поле.
– Тут, на объекте «Один», ты увидишь учение войск МВД по разгону уличных демонстраций. На случай предполагаемых беспорядков. Приедет Ельцин. Будет присутствовать на учениях. Потом ему еще кое-что покажут на объекте «Два». Потом он уедет с командованием войск пить водку, заручится поддержкой генералов в свете предстоящих событий.
Белосельцев хотел спросить, каких предстоящих событий? Почему его пригласили на это секретное зрелище? Но не успел задать свой вопрос.
На трибуне возникло оживление. Генералы побежали вниз. Одна из машин сорвалась с места и умчалась. Ей на смену из леса появились две другие, из них высыпали люди, окружили трибуну. Из соснового бора длинной сверкающей вереницей появился кортеж. У головной машины вспыхивал лиловый маячок, следом неслись лимузины с зажженными фарами, и среди них длинная, глянцевитая, похожая на злую осу машина. Все они накатились на трибуну, остановились, и из них стали выскакивать военные, штатские, и среди них, Белосельцев мгновенно отличил его зорким ненавидящим взглядом, Ельцин. Выше остальных, белоголовый, с круглой картофелиной лица. Толпа окружила его, он о чем-то разглагольствовал, поводил окрест рукой. Белосельцев чувствовал, как по-звериному запал у него живот, напряглись мышцы, жарче и чаще забилось сердце. Он смотрел сквозь голубоватую толщу воздуха на ненавистного человека.
– Ну сейчас пузырь всосет! Если еще не всосал! – Каретный презрительно выставил нижнюю губу. – Министр Херин на четыре кости падет, своих дуболомов выпустит! У них тут будет хоккей до вечера, пока их на носилках к машинам не вынесут!
Белосельцев удивился словам Каретного, произнесенным с нескрываемым отвращением.
– Разве ты не служишь ему? – спросил он, стараясь разглядеть лицо Каретного, заслоненное биноклем.
– Я, как и ты, России служу! – ответил тот, возвращая бинокль Белосельцеву.
Белосельцев нацелил окуляры. Свел воедино хрупкие хрустальные объемы, влажную прозрачную голубизну, в которой уместилось красноватое, в яминах и буграх лицо, испугавшее его своей близостью. Оно было похоже на корнеплод, на турнепс или кормовую свеклу, смятую и деформированную тяжелыми пластами земли, налитую сырыми незрелыми соками. В лице была неодухотворенная земляная сила и тупое упорство прорастающего вниз корневища. Ельцин тяжело поднимался на трибуну. Было видно, как он разговаривает с генералом, что-то рисует в воздухе. Белосельцев пытался разглядеть на машущей руке увечье, трезубец пальцев. Но было слишком далеко, рука ныряла, размывалась в слоистом воздухе.
Он смотрел на Ельцина с жадным любопытством. Приближал его, ощупывал взглядом. Он испытывал сложные, сменяющие друг друга переживания. Его и Ельцина соединяли невидимые волны энергии, соединяли в загадочное неразрывное целое. В их связи было нечто неустранимое и смертельное.
Он испытывал к Ельцину тяжелую жаркую ненависть. Гнал ее через поле, желая превратить ее в булыжник, сбить, сшибить стоящего на трибуне человека. Он был преступен, совершил огромное злодеяние, и это злодеяние распространяло вокруг него радиацию смерти, словно это был взорванный, источавший яды реактор. Все, кто находился рядом, были опалены и отравлены, вовлечены в злодеяние, разносили его по миру на своих одеждах, как облученные разносят радиоактивную пыль. И чтобы спастись, следовало завалить этот взорванный реактор глыбами камней, залить бетоном, окружить стальными плитами, закопать обратно в землю ядовитый корнеплод, а вместе с ним, как на кладбище радиоактивных отходов, похоронить машины, генералов, трибуну, стол с бутылками.
Так думал Белосельцев, разглядывая в бинокль больного, совершившего смертельный грех человека, махающего беспалой рукой перед лицом генерала.
От Ельцина, удаленного, разделенного пустым полем, исходила угроза, веяло тупой сосредоточенностью, готовой проявиться в очередном разрушении. Он казался разрушенным, но и готовым продолжать разрушения.
