Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть
Внизу он остановился у входа в гостиную, прислонился к дверному косяку. Женщины беседовали, как старые соседки, и Лэндон улыбнулся.
— Думаю, будем собираться, Маргарет. Хочу поскорее повидать отца.
Эллен взглянула на него широко открытыми, полными смятения глазами.
— Но вы же только приехали. Что за спешка? Я не вижу тебя месяцами. И к кофе ты почти не притронулся…
— Да. Все так, но нам пора. — Иногда он позволял себе быть с ней резким. — Уж больно хочется к отцу.
— Ну, раз так… — Эллен поднялась. — Жаль, что не можете побыть подольше. Я-то думала, вы с визитом…
— В следующий раз, Эллен!
Он наклонился и поцеловал ее в лоб, обхватив большими руками ее крепкие плечики.
— Жаль, что мы так рано уезжаем, — посетовала Маргарет. — Надеюсь, еще увидимся.
Она протянула руку. Эта старосветская вежливость явно тронула Эллен.
— Ну конечно, разумеется.
Маргарет сбила ее с толку, подумал Лэндон. Ведь Эллен — такая же, как я. Всегда ждет от людей худшего. И элементарная вежливость нас обезоруживает. У двери они попрощались. Лэндон привычно помог Маргарет спуститься по ступенькам. Ему хотелось показать, что между ними существует определенная близость. Когда Эллен махала им с порога, вид у нее, как обычно, был обеспокоенный.
В машине Маргарет удивила его вспышкой гнева.
— Почему ты был так груб с сестрой? — накинулась она на него. — Совсем этого не требовалось. Она и так вся на нервах… А ты заставляешь ее еще больше нервничать.
— Я заставляю ее нервничать? — Лэндон был поражен.
— А кто же? Надо быть слепым, чтобы этого не видеть. Она тебя до смерти боится.
— Ну перестань, Маргарет.
— Это правда. Надо быть слепым, чтобы этого не видеть.
Она сидела рядом с ним, неподвижная и холодная, скрестив руки на груди, взгляд блуждал по бегущим за окном окрестностям. Ох уж эти приступы дурного настроения! Мы начинаем вести себя, как любовники со стажем. Или как супруги. От этой мысли на душе у него заскребли кошки, и остаток дороги до «Гринхэвенхаус» они провели в молчании.
Старый дом начала века, разместившийся на просторной лужайке среди вязов и кленов, когда-то принадлежал некому Карстерсу, лесопромышленному магнату. Во времена строительства этого дома гавань в Бей-Сити была запружена коричневыми бревнами, а в воздухе носились опилки — работало три лесопильных завода. Бревна оттаскивались пароходами, которые наполняли ночь длинными душераздирающими гудками. Все это было, разумеется, задолго до Лэндона, но он знал об этом со слов дедушки. Теперь дом Карстерса перешел к городским властям в счет налогов и превратился в дом для престарелых. Темные комнаты с высокими потолками побелили, по коридорам вкатили больничные койки. В задней части дома, где раньше жила прислуга, теперь находились кухня и бельевая. Внешне дом почти не изменился. В каменные горшки в греческом стиле, обрамлявшие ступеньки перед входом, кто-то воткнул оранжевые искусственные розы, сюда же люди поспешно выбрасывали недокуренные сигареты и скрученные фантики. Под большими деревьями стояли парковые скамейки — пастельных цветов, — купленные на средства «шрайнеров»[88]. Окружали территорию высокие кедры, их ветки сплелись в густую изгородь.
Припарковав «де-сото», Лэндон взял Маргарет за руку.
— Мне очень жаль, если я был груб с сестрой. Я никогда по-настоящему об этом не думал… Мы никогда не были близки. Наверное, истина такова, что мы действуем друг другу на нервы. Но никакой злобы и в помине нет… Так, обычные семейные дела.
— Ах, Фредерик… — Она повернулась к нему, и он, потрясенный, увидел: глаза ее полны слез. — Мне так стыдно. Прости меня, пожалуйста. Это не мое дело.
— Да нет же, ты права. Я поступил плохо, и ты мне об этом сказала. Так и должно быть.
— Нет… нет… — Она яростно замотала головой и полезла в сумочку за платком. — Я не должна лезть в чужие дела. Пожалуйста, давай забудем об этом.
— Хорошо, но я не хочу, чтобы ты из-за этого переживала. — Он помолчал. — Ты уверена, что хочешь идти со мной? Может, тебе лучше подождать в машине? Я постараюсь не задерживаться, но сколько-то побуду. Не могу же я зайти, сказать «Здравствуй» и уйти. Посижу с ним какое-то время. Я ведь его совсем забросил.
— Конечно, ты должен у него посидеть. Это же твой отец. И я не хочу, чтобы ты из-за меня торопился… Прошу тебя.
— Я и не собираюсь торопиться, просто предупреждаю тебя. Он теперь совсем не тот, каким был. Привередничает, капризничает. Им тут от него достается. Все время жалуются Эллен…
— Я хотела бы с ним познакомиться, Фредерик. Ведь он не чей-то отец, а твой.
— Ладно, но потом мы вернемся в мотель и заберем наши деньги. Боюсь, идея переночевать здесь не такая уж гениальная. Пожалуй, будет лучше, если мы к вечеру вернемся назад. Пойдем ко мне, я приготовлю ужин. Ладно?
Она улыбнулась. Он знал, что она довольна. Ей совсем не хотелось здесь оставаться. Мотель в маленьком городке — это не ее стиль.
— Ладно? — повторил он. — Все прощено?
— Конечно, дорогой.
— Ну что ж, идем к отцу.
Едва войдя в старый особняк, Лэндон учуял резкий запах дезинфицирующих средств. Он облеплял ноздри, но перебивал запахи состарившейся плоти, разил микробов, плававших в этом септическом воздухе. В больших светлых комнатах возле высоких кроватей стояли дочери и сыновья, иногда они наклонялись, чтобы разобрать слова. Так же часто они отводили взгляды в сторону либо шикали на неугомонных детей — те тянули родителей за руки и чертили ногами по полу. Через несколько минут слова иссякали, и говорить было просто не о чем. Видеть эти усталые, скорбные старческие лица было мукой. Да, Эллен ничего не преувеличила. Смотреть, как смерть постепенно вступает в свои права, — все равно что скрести обнаженные нервы.
В прошлый приезд Лэндона отец нудно сетовал на то, как расположена его кровать. Он хотел лежать у окна — оттуда видна трава и две персидские сирени. Ему удалось-таки добиться своего — сейчас он спал на кровати около высокого окна. Наверное, старик взял их измором. Либо это, либо кто-то умер и отец получил повышение. Жестокая иерархия. Лэндону вспомнился когда-то читанный рассказ. То ли Мопассана, то ли Чехова. Там в одной комнате жили двое. Кажется, в тюремной больнице? В общем, оба прикованы к постели, двигаться совсем не могут. Один из них лежал около окна. И он рассказывал другому, как много интересного видно из этого окна. И деревья, и цветы, и меняющиеся небеса, и разные времена года. По воскресеньям он описывал прекрасно одетых дам, которые фланировали по улице с зонтиками и собачками. И каждый день его товарищ по комнате слушал, и в сердце его вскипала зависть. Он стал думать, как бы ему перебраться на эту кровать, и желание было столь велико, что он решился отравить счастливца. Сделал он это очень тонко, и его никто не заподозрил, а кровать у окна досталась ему. И что же — за этим окном оказалась крепкая кирпичная стена. Это был прекрасный рассказ с неожиданным концом, и Лэндон когда-то даже подумывал переложить его для радио или телевидения. Но до этого, как и до многого другого, у него не дошли руки.
Сейчас он стоял у кровати и смотрел на спящего отца. Рот приоткрыт, но поврежденное лицо повернуто так, чтобы его не видели посетители. На носу очки, под простыней вытянулись худые ноги. Он задремал за кроссвордом, и его длинные пепельные пальцы все еще сжимали сложенную газету. Даже во сне мускулы лица сохранили свойственное ему напряжение, даже во сне отец гневался на эту пройдоху-жизнь. Горечь оставила на его лице жуткие следы. Лэндон смотрел на отца с глубоким волнением, глаза его наполнялись слезами. Эта линдстремовская сентиментальность! Так и ищет случая вырваться наружу. Но плакать нельзя. У отца его слезы вызовут только отвращение, и тогда пощады не жди. С этим свирепым стариком надо поосторожнее. Наклонившись вперед, Лэндон коснулся руки отца, ощутил хрупкие кости под рукавом пижамы. Отцу было уже под восемьдесят.
— Привет, папа. Это я… Фред. Приехал повидаться.
Глаза отца сразу открылись. Как всякий чутко спящий человек, он не испугался и, не поворачивая головы, уставился в окно.
— Это ты, Фред? Я тебя жду. Твоя сестра говорила, что ты приедешь.
Голос его был слаб, но голова как будто работала ясно. Эллен говорила: у него бывают дни просветления. В другое время он может тебя не узнать. Лэндон посмотрел на него.
— Ну, папа, как ты?
Старик наконец повернул голову и взглянул снизу вверх на сына.
— Ну, вот ты и здесь! — Он прижал ладони к постели и начал с трудом подниматься — медленно, сурово. Лэндон кинулся помочь ему. — Не надо. Не надо, — раздраженно прошипел отец. — Подложи мне подушку под спину, вот и все. Вечно у них здесь подушек не хватает.
