Уходящие из города - Галаган Эмилия

Стоило маме на какое-то время отлучиться – и отец уходил в алкогольный заплыв. Когда Андрей добрался до выпускного, мама получила две путевки в санаторий. Ей, перенесшей операцию, надо было подлечиться, ну а Ленка… бросать мелкую на попечение отца и брата мама не решилась. В общем, мама с Ленкой уехали, оставив их с отцом вдвоем.

– Андрей, – сказала мама перед отъездом. – Ты взрослый, и я тебе доверяю. Присматривай за отцом.

Учебный год подходил к концу, нужно было готовиться к выпускным и вступительным экзаменам. А еще – очень хотелось погулять, искупаться в речке, полежать на траве, глядя на небо сквозь ветви деревьев. И тут Сашка Трошкин предложил совместить приятное с полезным: приехать к нему на дачу на выходные – сперва немного позаниматься, а потом отпраздновать его день рождения.

– Помогите, мне б матешку сдать хоть на троечку… мне батя обещал мопед купить, как школу закончу!.. Вы меня чуток в матешке натаскаете, а я вас шашлычками угощу!

Андрей согласился: ему не очень-то хотелось сидеть дома, с отцом, решая задачи по алгебре под аккомпанемент телика и отцовских комментариев к новостям. Выехать должны были в пятницу вечером, чтобы в субботу проспать до обеда, потом планировалось до вечера учиться, а празднование дня рождения намечалось на вечер воскресенья. Правда, перед отъездом Андрей уточнил у Сашки: есть ли в поселке связь и кому, если что, можно позвонить. Сашка посмеялся, сказал, что телефон у них есть, и продиктовал номер. Этот номер Андрей оставил отцу:

– Если что-то случится, звони.

Отец кивнул с серьезным видом, но что-то – скорее всего, его нездоровые глаза – подсказало Андрею, что этого недостаточно, и перед самым отъездом он поднялся на этаж выше и позвонил в дверь Нелли Артамоновны, старушки, с которой он иногда здоровался в подъезде.

– Я уезжаю до понедельника. Если вдруг что… в общем, вот номер, по которому вы сможете меня найти.

До деревни добирались больше часа, вначале на электричке, а потом долго шли пешком. По дороге Сашка то и дело заговаривал с местными – рассказывал (хвастался?), что вот друзья приехали на отдых, да-да, городские. Новоявленные гости смущенно кивали и улыбались, стараясь выглядеть вежливо и культурно. Дом у Сашкиных родителей был большой, старый, родовое гнездо, как объяснил сам Сашка. Здесь его разгильдяйско-самоуверенный вид казался естественным: он тут считай хозяин, а потому мог важничать. Они только-только поздоровались с хозяевами и сели за стол, на котором стараниями Сашкиной мамы красовалась целая гора еды, как где-то в глубине дома зазвонил телефон. Андрей сразу понял: по его душу.

– Андрея? Сейчас…

Нелли Артамоновна говорила встревоженно, голос ее дрожал, как и мелкие кудряшки на голове (кудряшек Андрей не видел, но так ему представилось):

– Мне кажется, ваш отец, Андрей, сильно пьян… Он стоит на балконе и кричит. Внизу какие-то ребята гуляют. А он на них кричит. Даже швырнул в них что-то. Какую-то железную посудину.

«Таз для варенья», – догадался Андрей.

– Он кричит, чтоб они… не буду цитировать… и что он крутой мужик… а это уже цитата… и еще… мне кажется, у вас на балконе есть и более тяжелые вещи…

– Я приеду.

Мама Сашки все-таки всучила ему пару контейнеров с едой, а Сашкин отец попросил соседа, у которого был квадроцикл, подкинуть Андрея до железнодорожной станции – иначе он не успел бы на последнюю электричку.

На балконе стояла табуретка, а еще – старенькая, но рабочая электроплитка, сломанная соковыжималка, лыжи, лыжные палки, какой-то хлам в пакетах… А если этим – да кому-то по голове? А если кто-то вызовет ментов? Хорошенький будет маме подарок по возвращении из санатория. Крутой мужик! Ну да, ну да. Позорище! Злость и стыд погасила огромная усталость: дорога туда и обратно съела все силы, и Андрей вернулся домой еле живым. На земле под их балконом действительно валялась куча вещей, в том числе и разбитая соковыжималка. Счастье, что никому не попала в голову. Иначе тут бы еще и труп лежал.

Крутой мужик дрых там же, на балконном полу – наверно, ужрался до такой степени, что запутался в дверях и не смог вернуться в квартиру.

Никогда, никогда, никогда Андрей не пойдет служить в армию. Вся армейская мощь, все их победы и парады – это то же самое, что, ужравшись в хлам, кидать вещами с балкона. То же самое. Хреновы вояки.

Когда Андрей узнал от чудика про альтернативную службу, то решил: если вылетит, то пойдет служить именно так.

Пацан сказал – пацан сделал: вылетел – и написал заявление на АГС, как и полагалось, за полгода до призыва. Даже подготовил речь о том, что он пацифист, и отрастил волосы до плеч, чтоб выглядеть максимально хипповски. Боялся, что не сработает – но сработало, как ни странно. [5]

Влад, когда друг сообщил ему о том, что выбрал вместо армии мыть полы в больнице, сказал:

– Ну, черт его знает, Андрюх… Военным хотя бы девушки охотнее… Ну то есть не только дают охотнее, но и вообще… Любят мужчин в форме. Кто больше шансов имеет – солдат или санитар, который утки из-под больных выносит?

Андрей ответил:

– Я по документам – санитарка-мойщица. Смешно, но даже так – в женском роде.

– Не знаю. Вот если б была война, я бы пошел добровольцем… родину защищать.

– Когда понадобится защита, родина сама тебя погонит. Хочешь не хочешь… А до тех пор пусть катится к черту. И да – утки выносить, на мой вкус, более почетное занятие.

Влад ему не поверил, но дальше спорить не стал. Он учился на филфаке, что тоже было совсем не престижно.

Прерванная дружба

Больше всего Лу любила возвращаться с работы домой. Разумеется, не отрезок пути, когда ты едешь в транспорте, нет – потом… когда идешь дворами, своим собственным, придуманным тобой путем, петляя среди одинаковых многоэтажек, уверенно ныряя в арки – во тьму, где на секунду звуки, запахи и цвета становятся совсем другими, но едва успеваешь это осознать, как все уже прежнее, и ты снова во дворе, где машины, фонари, детская площадка и духи города притворяются, что их нет.

А вот уже и дверь в подъезд, пиканье домофона, шум лифта, повороты ключа в замочной скважине.

Сердце делает дежурную паузу, а потом – открываешь дверь и слышишь:

– О, привет, Лу!

Они с Олеськой вместе снимали квартиру. Лу бросила политех, а Олеська так никуда и не поступила. Сразу после школы она поехала в Питер, подавала документы в институт культуры и в институт кино и телевидения на актерское отделение, но не прошла по конкурсу. Теперь о сцене или большом экране она уже не думала, планировала штурмовать СПбГУ.

– Если учиться, то в лучшем вузе, – говорила она. – Иначе образование теряет смысл. А еще – я обожаю Питер.

Лу больше не хотела учиться. От одной мысли об институте ей становилось плохо, будто она только что ступила на землю после семи минут катания на аттракционе «Мертвая петля» – и на нее обрушились тошнота и головокружение.

– Лу, что не так? Йогурт испортился?

– Вспомнились линейные логарифмы.

– Ну ты даешь! Нашла о чем думать. Послезавтра за квартиру платить – вот что важно…

Олеська работала официанткой. Лу пробовала к ней присоединиться, но безуспешно: на работе ее преследовало ощущение неловкости и стыда – казалось, будто она мешает людям и появляется именно в тот момент, когда они говорят друг другу что-то важное. К тому же подносы с едой зачастую были слишком тяжелыми, а Лу не отличалась крепким телосложением. Олеська тоже часто говорила, что ей тяжело – к концу смены болят спина и руки.

Лу устроилась в компьютерный клуб, принадлежавший отцу ее одноклассницы Лолы Шараповой. Клуб работал круглосуточно, в две смены – утреннюю и вечернюю. Лу больше любила вечерние смены, хотя именно по вечерам в крошечное помещение клуба людей набивалось – не продохнуть. Приходили школьники: проиграть в ГТА или «Варкрафт». Орали, бесились, в ярости разбивали мышки и клавиатуры. Заскакивали студенты: скачать реферат или курсовик. Иногда заглядывали приезжие, каким-то ветром занесенные в Заводск: написать письмо. Лу быстро научилась делать все: распечатывать документы в уменьшенном масштабе (шпаргалки), делать ксерокопии паспортов, чтоб на них было хоть что-то видно, а не одна тьма с глазами, настраивать веб-камеру для видеосвязи и даже делать замечания… нет, скорее, делать вид, что она делает замечания тем, кто ведет себя уж чересчур буйно.