Джон Фаулз - Червь
В: Что она рассказала про ночную отлучку из Эймсбери?
О: Всё отрицала, сэр. Сперва смешалась, потом вскинулась, потом скисла — и я мигом смекнул, что она лжёт.
В: Прежде чем вы узнали, что Дик допущен в её постель, не замечали вы их взаимной склонности?
О: Что до Дика, сразу было видно, что он от неё без ума: стоило посмотреть, что с ним делается, когда она рядом. Бывало, глаз с неё не сводит. Станет прислуживать хозяину — заодно и ей прислужит.
В: Как?
О: Как только может. То ужин ей снесёт, то узел притащит. Вон и старое присловье говорит: «Кто до баб слаб, тот у баб раб».
В: Она была сдержаннее в рассуждении своих чувств?
О: Не то чтобы сдержаннее, сэр, а хитрее. На людях обходилась с ним так, будто он ей не любовник, а любимая собачонка. Но после Эймсбери, когда дело вышло наружу, она уже не так таилась. Как сейчас вижу: сидит перед ним на коне, прижалась щекой к его груди и спит — точно отец с дитятей или муж с женой.
В: Это при её-то чопорности?
О: На то, сэр, и присловье: «Все они Евины дочери».
В: Она чаще усаживалась впереди него или позади?
О: Поначалу — как водится, позади: ровно попугай на жёрдочке. А на третий день перебралась вперёд: дескать, на холке мягче. Сказала бы уж напрямик, что ей мягче сидеть между ног этого похотливца, да простит меня ваша честь.
В: Вы не заговаривали с ней о Дике? Не спрашивали, имеют ли они намерение пожениться?
О: Не спрашивал, сэр. Мистер Лейси шепнул мне, чтобы я к ней больше с вопросами не лез — а то как бы не подумали, будто я по его наущению шпионю за мистером Бартоломью. Я и прикусил язык. Притом мне пришло на мысль — может, она просто углядела в моих словах насмешку над её влеченьем к убогому. А строгостью желала мне сразу показать, для моей же пользы, что надеяться здесь не на что.
В: Как это понимать?
О: Девица-то далеко не уродина, сэр. Я полагал поначалу, что страсть тропинку к женскому сердцу отыщет. Она всё могла прочесть в глазах моих…
В: Вздумали приударить?
О: И приударил бы, если б позволила. Хотя бы для того, чтобы проверить, что она в этом деле смыслит. И убедиться, точно ли это не овечка из стада мамаши Клейборн, как мне сперва почудилось.
В: Имеете ли ещё что-нибудь о ней сообщить?
О: Нет, сэр.
В: И после апреля тридцатого числа вы ни о ней, ни о Дике, ни об их хозяине вестей не получали?
О: Нет, сэр.
В: А в газетах вам никаких известий о них не попадалось?
О: Истинный Бог, не попадалось.
В: И вы убеждены, что мистеру Бартоломью удалось увезти свою суженую и предприятие это не имело следствием никакого преступления, в коем вы видели бы и свою вину?
О: До сего дня я в этом не сомневался. А нынче, хоть впору бы и встревожиться, но я всё же спокоен, потому что вины за собой не знаю и вижу справедливость и великодушие вашей чести. Я до этого дела касательства толком не имел, и должность моя в нём была не более важная, чем у какого-нибудь привратника.
В: Отчего же, коли так, вы остались в Уэльсе, а не вернулись в Лондон получить у мистера Лейси свою долю?
О: Я, сэр, ещё три месяца назад посылал мистеру Лейси письмо с изложением своих резонов.
В: Он ничего о нём не знает.
О: Немудрёно. С вашего позволения, сэр, я объясню. Едва я оказался в родных краях, меня ошеломили известием, от которого я разрыдался — да, ваша честь, разрыдался, как дитя. Меня уведомили, что моя престарелая матушка, царство ей небесное, уже три года как покоится в могиле. А полгода назад скончалась любимая сестра. Остались мы с братом вдвоём. А брат ещё беднее Джонса, притом валлиец до мозга костей: у валлийца, известное дело, ближе нужды родичей нету. Пожил я у него месячишко, вижу — плохо наше дело: сколько ни бьюсь, а из нищеты никак не выберемся. Вот я себе и говорю: пора тебе, Джонс, обратно в Лондон; ну что такое твой Суонси, одно слово — дыра. А Джонс и деньги — что лондонские часы: нету между ними согласия, всё врозь разбегаются. Все денежки, что я привёз, пропились да проелись. И отправился я в Лондон на своих двоих, потому как ни на чём другом по недостатку средств путешествовать не мог. А в Кардиффе мне повстречался приятель. Пригласил к себе, приветил. И случись об эту пору у него в доме один человек, который, узнав, что я умею читать и считать и повидал свет, рассказал мне про лавку, где он служит — лавку мистера Уильямса, где ваш доверенный меня и разыскал. Прежнего приказчика мистера Уильямса, изволите видеть, за три дня до того хватил удар, он уже не жилец на этом свете. Вскоре он и точно помер. И на мистера Уильямса свалилось столько хлопот, что…
В: Довольно, довольно. Переходите к письму.
О: Что ж, сэр, я написал мистеру Лейси про то, какая у меня теперь должность и что я на неё не нарадуюсь, что новый хозяин хвалит меня за смётку и усердие и что в Лондон я выбраться не смогу. Что мне стыдно за свой проступок, но я надеюсь, что мистер Лейси меня простит и в этом случае я почту за величайшее одолжение, если он найдёт средство переслать мне то, что причитается.
В: С кем вы передали письмо?
О: С одним человеком, который по своей надобности отправлялся в Глостер — а уж он обещал позаботиться, чтобы оттуда письмо дошло до Лондона. Я дал ему шиллинг на расходы. По возвращении он уверил меня, что всё исполнено. Да только, видно, напрасно я старался, напрасно тратился: ответ так и не пришёл.
В: Больше вы не писали?
О: Я, сэр, рассудил, что не стоит труда: верно, мистер Лейси на меня гневается и хочет отплатить мне за небрежение той же монетой. И, сказать по правде, его можно понять.
В: Вам показалось, это такие гроши, что хлопотать себе дороже станет?
О: Да, сэр.
В: Сколько, по вашим прикидкам?
О: Я в своё время уже выпросил у мистера Лейси малую часть.
В: Сколько?
О: Да как будто несколько гиней, сэр.
В: Укажите точнее.
О: Гинею — в задаток перед отъездом, а потом ещё.
В: Сколько же ещё?
О: Это уже в Тонтоне, сэр. Вроде бы гинеи две или три.
В: Мистер Лейси показал — одну.
О: Точно уж и не помню, сэр. Что-то как будто бы больше.
В: Для вас деньги такой сор, что вы не видите разницы между одной и тремя гинеями? (Non respondet[99].) Вы получили две гинеи, Джонс. Стало быть, какой остаток вам причитался?
