Джон Фаулз - Червь
Мне же думается, сэр, что он выводит чрезмерно важное следствие из пустячного совпадения в вещественных явлениях низшего порядка; я также предполагаю, что винить в этом заблуждении следует не его самого, но его высокий дворянский титул, поскольку именно он не допускает Его Милость каждодневно приобщаться знаниям, имеющим хождение в кругу людей учёных, и обсуждать сии предметы с настоящими знатоками, отчего и нашло на него помрачение, которое я, с Вашего позволения, назвал бы dementia in exsilio[94]. Как говаривают в нашем университете, In delitescentia non est scientia, сиречь кто укрывается или обитает вдали от знаний, тот ими до конца не овладеет.
Надобно Вам заметить, сэр, что в вопросах, касающихся до моей науки, я привык высказываться не обинуясь, и когда пять лет назад Его Милость представил мне свои соображения на сей предмет, я подверг их строгому разбору и нашёл неосновательными. И вот из-за того, что я посмел оспорить многие не в меру бойкие выводы, сделанные им из этого допущения, меж нами впервые пробежал холодок. В дальнейшем мы, благодарение Богу, помирились, причём условия мира выставил Его Милость: он объявил, что слишком дорожит нашим дружеством, чтобы на горе ему длить спор о домыслах, доказать которые он, по собственному признанию, не в силах (под домыслами он разумел свои химерические предложения о возможности предугадывать будущее при помощи вышесказанных чисел). Он предложил, чтобы мы, будучи истинными amici amicitiae[95] (по собственному его выражению), впредь никогда не заговаривали об этом предмете, ставшем для нас яблоком раздора. Слово своё он сдержал и ни при встречах со мною, ни в письмах больше уж к своей теории не возвращался, из чего я было заключил, что со всякими изысканиями по сему предмету покончено.
Где пребывает Его Милость в настоящее время, я, как уже указывал, не имею ни малейшего понятия и даже не знаю, что Вам посоветовать. Мне остаётся лишь уповать на то, что этот достойнейший, способнейший, любезнейший и благороднейший человек, коего я имел честь называть своим другом, в скором времени сыщется живой и невредимый.
Ваш покорный слуга
Николас Сондерсон. A.M.[96]
Regalis Societatis Socius[97].
Записано мною: Энн Сондерсон, дочь.
Допрос и показания
ДЭВИДА ДЖОНСА,
данные под присягою сентября 9 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая.
Я зовусь Дэвид Джонс. Я уроженец Суонси, ровесник нынешнему веку: имею тридцать шесть лет от роду. Я холост. Нынче служу в конторе корабельного поставщика.
В: Насилу вас отыскали, Джонс. Задали вы нам задачу.
О: Знаю, сэр. Виноват.
В: Вы прочли краткое изложение показаний мистера Фрэнсиса Лейси?
О: Прочёл, сэр.
В: Признаёте ли, что вы и есть тот самый Джонс, о коем он рассказывал?
О: Признаю, сэр. Как бы я мог отрицать.
В: Однако ж перед человеком, которого я за вами послал, вы от этого имени открещивались.
О: Я же не знал, кто он таков, сэр. А о мистере Лейси поначалу и помина не было. Я, изволите видеть, почитаю этого достойного джентльмена своим другом, чуть что — я за него горой: это мой долг. Вон и пословица говорит: дружбу водить — себя не щадить. Тем паче, что во всём приключившемся в апреле он виноват не больше, чем Джонс.
В: Мой человек доносит, что вы и при упоминании о мистере Лейси продолжали отпираться — даже показали под присягой, будто это имя вам незнакомо.
О: Да я просто хотел его испытать, сэр. Проверить, точно ли он так хорошо осведомлён, как уверяет. А как убедился, так сразу лгать и перестал.
В: Только чтобы уж и вперёд не лгать.
О: Не стану, сэр. Право, не стану.
В: Смотрите же. Начнём с самого вашего отбытия из Лондона. Но прежде я желаю знать, не усмотрели ли вы в показаниях мистера Лейси — в том виде как они записаны — каких-либо сведений, представляющихся вам не правдой.
О: Никак нет, сэр.
В: А каких-либо неточностей?
О: Тоже нет, сэр. Помнится, именно так оно и было.
В: А каких-либо упущений? Не случалось ли вам обнаруживать важные обстоятельства и скрывать их от мистера Лейси?
О: Нет, сэр. Мне было положено докладывать ему про всё, что я узнавал и примечал. Так я и поступал.
В: Стало быть, к его показаниям вам прибавить нечего?
О: Нечего, сэр. Как Бог свят, нечего.
В: Мистер Лейси показал, что вы, не спросив его дозволения, ударились в бега. Вы это подтверждаете?
О: Да, сэр. Всё было так, как я ему отписал, сэр. Уж больно хотелось проведать престарелую матушку, царство ей небесное. А из тех краёв до неё рукой подать: перебрался через залив — и дома. Когда ещё случай подвернётся. Как говорится, своя рубаха ближе к телу. Знаю, я поступил нехорошо. Но я, изволите видеть, прежде был дурным сыном и теперь вот решил загладить вину.
В: Разве вы не освобождались от обязательств перед мистером Бартоломью на другой же день? Что бы вам не подождать немного и не отпроситься у мистера Лейси?
О: Я думал, он не отпустит.
В: Отчего же?
О: Да ведь он у нас джентльмен опасливый. Вдруг у него не стало бы духу ехать дальше через те края без попутчика.
В: Разве он не был вам верным другом — хоть тогда, хоть прежде? Не он ли вам и работу подыскал?
О: Ваша правда, сэр. Я потом извёлся от стыда. Но, как добрый христианин, разве мог я не исполнить сыновний долг? Вот и сбежал.
В: Сбежали в надежде, что по возвращении в Лондон сумеете его умилосердить?
О: Была такая надежда, сэр. Сердце у него отходчивое, дай Бог ему здоровья. И тоже ведь христианин.
В: Расскажите, каков вам показался слуга мистера Бартоломью Дик.
О: Я, сэр, ничего путного о нём сказать не могу. Джонс при расставании знал о нём не больше, чем при первой встрече.
В: Не приметили вы в нём каких-либо странностей?
О: А что все примечали, то и я приметил. Чтобы такого да в услужение к джентльмену — как есть ирландская небывальщина. На лакейскую должность — с его силой и статью — он ещё годился. Но и только.
В: Вы разумеете, что на слугу при джентльмене он не походил?
О: Спору нет, приказы он исполнял недурно. Притом такому слуге хозяин мог без опаски доверить любую тайну. И пожитки тоже. Среди скарба на вьючной лошади был увесистый сундучишко, так этот самый Дик меня к нему близко не подпускал. В первый же день я было сунулся помочь поднести, а он меня и оттолкни. И так всю дорогу. В рассуждении хозяйского добра — цепной пёс, а не слуга.
